Храни меня, любовь - Светлана Полякова

Только возле Анькиной школы, припарковав машину, она слегка успокоилась. В конце концов, ничего не произошло. Она и не хотела с ним встречаться еще хотя бы раз. Она же решила для себя все. Она будет примерной матерью. Идеальной женой. Сколько таких, как она, женщин держатся за свое «счастье» и живут себе безмятежно, наслаждаясь тихим спокойствием маленького, уютного мирка? Лора ничем не лучше их. И ничем не хуже.

Она вышла, открыла зонтик — дождь еще шел, мелкий, противный, колючий… Теперь к прозрачным каплям примешивался снег.

— Ну и погода, — поежилась она. И почему-то вспомнила снова ту странную девицу в идиотских очках и подумала — она ведь замерзнет, эта глупая телка, этот «гран-бутик» на длинных ножках…

Проводив Лору, Вера Анатольевна по инерции включила компьютер. Но, вспомнив, что собиралась сегодня поработать, тут же выключила.

Голова снова начала болеть. Как будто соприкосновение с любыми мыслями вызывало в ее голове чувство протеста. «Ну хорошо, — согласилась Вера Анатольевна с требованием головы. — Мы найдем компромисс. Мы выпьем кофе, крепкого, сваренного на маленьком огне, с белой пеночкой, и закусим таблеточкой баралгина… А уж потом поработаем».

Так она и сделала. На улице, за окном, резко потемнело. Она достала свою тетрадь, надела очки. На улице начинался ливень. А Вера Анатольевна не обращала теперь на непогоду внимания. Она устроилась в огромном кресле, укрывшись пледом, с этой огромной тетрадкой, сама себе напоминая девочку-подростка…

Собственно, она поэтому и старалась работать так. Ведь эта вот тетрадь, и ручка, и мягкий свет настольной лампы напоминали ей о юности.

«Тише, Верочка пишет», — вспомнился ей голос матери. О, как она гордилась неординарностью своей дочери, бедняжка! Как надеялась на необычность судьбы…

Что ж, ее судьба на самом деле сложилась необычно.

А была ли она счастлива, это второй вопрос. В конце концов, люди с такой исключительной судьбой и дарованием и не бывают счастливыми в обычном, примитивном понимании этого слова.

Она уже собиралась подумать об этом, но остановила себя усилием воли. «Работать», — приказала себе.

И принялась писать слова. Обычно Вере Анатольевне было легко, она любила подчинять себе эту вольную стихию, но сейчас они, точно сговорившись и взбунтовавшись, управляли ею.

— Благословенная страсть, — прошептала она губами вслед за своей героиней, и тут же ее мысленному взору предстал Дима. Как джинн из бутылки.

Вера Анатольевна попыталась сначала и этого мысленного Диму подчинить своей воле, но — даже воображаемый, он отказывался подчиняться ее воле. Она пыталась заставить его смотреть на героиню с плохо скрываемой страстью и глубокой нежностью. Благословенная страсть… Но он только растерянно улыбался и пытался уйти. Повернуться к собственному счастью спиной. А героиня, расстроившись от такого недостойного поведения своего избранника, почему-то зло усмехалась и начинала нести какую-то чушь несусветную. Просто «бежала с изменившимся лицом к пруду».

Работа не клеилась совершенно. Можно было отвлечься, выпить еще кофе, подумать, но Вере Анатольевне ничего этого не хотелось, кроме последнего, а думать ей хотелось только про Диму…

Она прекратила с собой бороться, осознав, что и на сей раз придется капитулировать бесславно, и снова включила компьютер, ненавидя и себя, и этот мертвый свет монитора.

— Вот ведь, — пробормотала она. — Неужели я не в состоянии справиться с этой страстишкой? Я ведь всегда была сильным человеком. Или — только казалась себе таковой? А теперь мне показывают, что это не так, я — всего лишь жалкий червячок?

Быть жалким червячком ей не хотелось. Она решительно встала, предпочтя все-таки кофе, от которого снова начала побаливать голова, отставила чашку, посмотрела в окно, где бушевал ливень, и пододвинула к себе телефон. В конце концов, можно просто послушать его голос, успокоиться немного или спросить его о какой-нибудь ерунде. И еще больше успокоиться. А потом вернуться к работе. Должна же она написать эту пьесу. Почему-то ей казалось теперь, что, написав ее, она точно проснется утром знаменитой.

Она набрала его номер, чувствуя себя глупеньким подростком. Она даже захихикала нервно.

Трубка ответила ей короткими гудками. Там, на другом конце провода, было занято.

Он с кем-то разговаривает, подумала она. Почему-то ей пришло в голову, что он разговаривает с Лорой. И сердце заболело ревностью. Теперь мысли о работе совершенно испарились, уступив окончательно место беспокойству о Диме.

Она повесила трубку.

Как всегда, когда она не могла добиться чего-то именно в этот момент, желание получить это немедленно становилось нестерпимым. Она закурила, нервно поглядывая в сторону телефона и запрещая себе звонить. Кофе остыл. Где-то там, за заплаканным окном, в сгущающихся сумерках, предмет ее последней страсти жил собственной жизнью, не оставляя в ней, этой жизни, для Веры места.

«Это смешно, милая», — рассудительно сказала она себе. Прямо перед ней, с зажатой между пальцев сигаретой, моталась ее рука. Бесконечно постаревшая. С узловатыми пальцами. Можно убрать подальше все зеркала и по-прежнему тешить себя иллюзией собственной молодости. Но — руку не спрячешь… Никто не учит нас стареть достойно, подумала Вера Анатольевна.

«Я стала громоздкой мебелью под слоем пыли», — грустно признала она. И разозлилась на саму себя за эту крамолу.

В конце концов, слова «старость» и «страсть» очень похожи.

Она встала, слишком резко. От ее движения пепельница упала.

— Ну вот еще…

Она наклонилась, поднимая ее, и вскрикнула от боли в пояснице. Да, старость и страсть очень похожи, подумала она, разгибаясь с трудом. Обе причиняют боль.

С ненавистью поглядывая на телефон, она собрала с пола рассыпавшийся пепел — «пепел моей страсти», — и вернулась в комнату, под уютный свет настольной лампы, в кресло, позволяющее ей почувствовать себя молодой безболезненно и непостыдно…

Дождь начался сразу, как только Шерри вышла на улицу. «Теперь я буду еще похожа на мокрую курицу, — подумала она. — Мокрая курица в черных очках… Смешно…»

Она и в самом деле засмеялась, чтобы не подумать о грустном, и поспешила к автобусной остановке — может быть, за то время, пока она проедет эти две остановки, дождь кончится.

Ей было весело, несмотря ни на что. Страхи растаяли в дождевых каплях, и теперь она перестала бояться. «Ну, ужасну я его своим видом, и что? И почему я его тогда сразу не ужаснула? Ведь в тот день, когда мы встретились, фингал был вообще черным… А сейчас — вполне даже ничего… Вытерпеть можно».