Теофил Норт - Торнтон Уайлдер

Бодо заговорил очень внятно, но без нажима, не поднимая глаз от жаровни:

— Аньезе, во время войны я четыре дня пролежал без еды в канаве. Был ранен, не мог подняться и поискать воды. То и дело терял сознание. Санитары, которые меня нашли, потом рассказывали, что я несколько раз умирал у них на руках, но улыбался. Можете не сомневаться, что люди в лодке — где так мало воздуха — быстро потеряли сознание. Воздух нужнее пищи и питья.

Она ошеломленно смотрела на Бодо; лицо ее осветилось надеждой. Сжав горло рукой, она прошептала:

— Без воздуха… Без воздуха… — Потом, обхватив руками Мино, прильнула щекой к его лацкану и зарыдала: — Обними меня, Мино! Обними!

Он обнял ее, приговаривая:

— Дорогая, красавица ты моя… дорогая, храбрая моя Аньезе…

— Обними меня!

Мы с Бодо смотрели друг на друга.

Аньезе овладела собой:

— Простите меня, простите, пожалуйста… — И вынула из сумочки носовой платок.

Бодо громко объявил:

— Ужин готов.

11. Алиса

Когда я первый раз жил в Ньюпорте — в форте Адамс, в 1918–1919 годах, — я был обитателем Четвертого города, военно-морского. Теперь же, в 1926 году, было мало шансов — да я их и не искал, — что мне придется соприкоснуться с этим замкнутым миром.

И все же мне довелось, вернее, посчастливилось узнать одного скромного человека, связанного семейными узами с флотом США, — Алису.

Время от времени меня охватывает желание отведать итальянской кухни. Меня приглашали к себе обедать Матера, Авонцино и Хилари Джонсы, обещая угостить итальянскими блюдами, но читатель знает, что я решил не принимать никаких приглашений. Жизнь у меня была настолько клочковатая и стадная, что только неукоснительное соблюдение этого правила могло уберечь меня от нервного расстройства. Я ел один. В Ньюпорте было три ресторана, считавшихся итальянскими, но, как и тысячи других в нашей стране, они могли предложить лишь жалкое подобие настоящих итальянских блюд. Больше всего мне нравилось «У мамы Кардотты» на Перекрестке первой мили. Там можно было получить чашку домашнего вина, называвшегося в народе «красным даго». Раза два в месяц я проезжал милю до «Мамы Карлотты» и заказывал minestrone, fettucine con salsa[86] и хлеб — хлеб был отличный.

Через дорогу от ресторана находился один из пяти или шести входов на громадную, отгороженную высоким забором морскую базу. Рядом гектары и гектары земли были застроены шестиквартирными бараками, где жили семьи моряков, — многие из них служили на базе и месяцами не появлялись дома. Царь Итаки Улисс двадцать лет был разлучен со своей женой Пенелопой; из них десять он сражался под стенами Трои, и десять отнял долгий путь домой. Ньюпортские моряки, их жены и дети жили в густонаселенном районе, в одинаковых строениях, на одинаковых улицах, с одинаковыми школами и детскими площадками — и во власти одинаковых условностей. С 1926 года этот район разросся, но поскольку воздушное сообщение стало делом обычным, служащих чаще отпускают домой и даже семьи их перевозят на время в такие же «лагеря» на Гавайях, Филиппинах и в других местах. В 1926 году здесь были сотни «береговых вдов». Густота населения способствует раздражительности, одиночеству и излишне придирчивому взгляду на чужое поведение; в отгороженном мире базы все это проявлялось особенно остро. Участь Пенелопы была нелегкой, и ее, наверное, окружали жены отсутствующих моряков; но царице, по крайней мере, не приходилось все время жить на глазах у женщин, таких же несчастных, как она.

Жителям морской базы разрешалось выходить когда угодно, но они редко выбирались в город — у них были свои продовольственные магазины, свои театры, клубы, больницы, врачи и дантисты. Гражданская жизнь их не привлекала и, может быть, даже пугала. Но они с удовольствием сбегали ненадолго из своего, как они выражались, «муравейника», «гетто», облюбовав за его стенами несколько местечек. «У мамы Карлотты» было одно из тех заведений на Перекрестке первой мили, которые они считали своими. Оно состояло из двух больших параллельных комнат — бара и ресторана. Бар всегда был забит мужчинами, хотя там имелись и столики для дам (которые никогда не приходили в одиночку); в полдень и вечером ресторан тоже не пустовал. В семьях моряков не принято было тратиться на еду в городе, но когда приезжали погостить родители или родственники, их угощали и за цивильным столом. Мичман или старшина выходил сюда — на люди — отпраздновать какую-нибудь годовщину. Среди других родов войск принято считать, что моряки — от адмиралов и ниже — женятся на хорошеньких женщинах, не отличающихся умом, и подбирают их в южных штатах. Я не раз убеждался в справедливости этого смелого обобщения — особенно «У мамы Карлотты».

Однажды вечером, вскоре после того, как я снял квартиру, я отправился поесть к «Маме Карлотте». У меня была привычка читать за столом газету или даже книгу. Если человек один, да еще читает, ясно, что это сухопутная крыса. В тот вечер по неизвестным мне причинам я не мог получить вина и пил пиво. Я сидел у всех на виду, один за столиком на четыре персоны, хотя народу было столько, что женщины, которым не нашлось места в баре, переходили в ресторан и стояли парочками, с бокалами в руках, оживленно беседуя.

Эта глава — об Алисе. Фамилии ее по мужу я так и не узнал. За те несколько часов, что мы пробыли вместе, я выяснил, что она родилась в большой, часто голодавшей семье, в угольном районе Западной Виргинии и что в возрасте пятнадцати лет сбежала из дому с одним знакомым джентльменом. Я не буду воспроизводить здесь ее выговор и чересчур выделять недостаток образования.

Алиса и ее подруга Делия (из центральной Джорджии) стояли вплотную к двум пустым стульям у моего стола. Они разговаривали, чтобы видно было, что они разговаривают, — не только мне, но и остальным посетителям. Почти все в зале знали всех, и все за всеми следили. Как сказал один современный автор: «Ад — это они». Слух у меня был на редкость острый, и я уловил перемену в их тоне. Понизив голос, они обсуждали, прилично ли будет спросить у меня разрешения занять свободные места за столом. Наконец, старшая, Делия, повернулась ко мне и холодным, официальным тоном осведомилась, заняты ли места. Я привстал и ответил:

— Нет, нет, не заняты. Садитесь, пожалуйста.

— Спасибо.

Как впоследствии выяснилось, даже то, что я привстал, произвело сильное впечатление. В их кругу мужчины, приветствуя дам, не вставали ни при каких обстоятельствах; так поступали джентльмены в кино — отсюда и впечатление. Я раскурил трубку и продолжал читать. Они повернули свои стулья друг к другу и возобновили разговор. Они обсуждали избрание приятельницы главой комитета, ведающего благотворительным турниром по бинго. Казалось, слушаешь одну из тех старомодных пьес, где для сведения публики два действующих лица сообщают друг другу о событиях, давно им известных.

Так продолжалось некоторое время. Делия заявила, что избрание некоей Доры — смехотворно. Дора, на прежнем высоком посту, начисто сорвала подготовку прощального чаепития для четы, переведенной в Панаму, и т. д.

— Она хочет всех расположить и для этого гадает по руке. Знаешь, что она сказала Джулии Хэкмен?

— Нет. — Перешептываются. — Алиса! Ты это придумала!

— Клянусь чем хочешь.

— Ну, какой ужас! — Театральный смех.

— Она на все готова, лишь бы о ней говорили. Сказала, что за ней один подглядывал, когда она мылась в ванной; тогда она распахнула окно и бросила ему в лицо намыленную губку — прямо в глаза.

— Алиса! Не может быть!

— Делия, она это сама рассказывает. Да она что угодно расскажет, лишь бы прославиться. Голоса зарабатывает. Фамилию-то ее все знают.

Теперь у меня была возможность незаметно разглядеть их. Делия была повыше подруги, статная брюнетка, но недовольная и даже с какой-то озлобленностью; я дал бы ей лет тридцать. Алиса была около полутора метров ростом, лет двадцати восьми. У нее было хорошенькое острое птичье личико, бледность которого говорила о плохом здоровье. Из-под шляпы выбивались пряди тусклых соломенных волос. Но все это оживляли черные умные глаза и, видимо, отчаянная жажда получить от жизни удовольствие. Недостатков у нее было два: при ее природном уме люди менее смышленые постоянно вызывали у нее раздражение; другим недостатком была невидная фигурка, что объяснялось, по-видимому, как и бледность, плохим питанием в детстве. Несмотря на разницу в возрасте, верховодила в этой паре Алиса.

Они осушили свои бокалы. Почти не глядя на них, я спросил вполголоса:

— Могу я предложить дамам пива?

Они смотрели друг на друга окаменев — как будто то, что они услышали, даже повторить нельзя. На меня они не смотрели. В полной мере выявив дерзость моего захода, Делия выступила с ответом. Она опустила голову и без улыбки прошептала: