Такова спортивная жизнь - Дэвид Стори

Когда пришло это письмо, я не сомневался, что еще какая-нибудь школьница опять признается мне в безумной страсти. Я взял его с полки в «Примстоуне», на которую сваливали письма болельщиков, и меня сразу же удивило одно-единственное слово, написанное сверху — «воскресенье». А был вторник, и я еще подумал, зачем понадобилось помечать день недели в таком письме. В нем говорилось, что миссис Хэммонд увезли в Райдингскую больницу. Эмма Комптон не была уверена, что это может меня заинтересовать. В Райдинг обычно брали безнадежных.

Я сказал про это Дею и ушел, не дожидаясь тренировки. Я поехал через весь город к Райдингу — больнице на самом гребне над Хайфилдом.

На нее мне удалось только взглянуть. Она не то спала, не то была в забытьи. После небольшого препирательства ко мне вызвали сестру, а после большого — и врача. Это был маленький коренастый шотландец, примерно мой ровесник, и, узнав, кто я, он тут же пригласил меня к себе в кабинет.

— Артур Мейчин, вы же играете в городской команде, — сообщил он мне. — А кто вам больная?

— Раньше я жил у нее на квартире. Что с ней?

— Закупорка сосуда в мозгу, — ответил он после того, как рассказал мне, что ходит иногда на игры городской команды. — Пока мы почти ничего не можем сделать, — добавил он.

— А что с ней будет… То есть это серьезно?

— Серьезно?.. Да, это серьезно, — он внимательно посмотрел на меня, определяя степень моей заинтересованности.

— Она умрет?

Я ждал, что он улыбнется моему простодушию. Я ждал, что он неодобрительно потреплет меня по плечу и скажет: «Ну, конечно, нет!»

— Боюсь, пока я ничего сказать не могу. — Он втянул воздух через нос и прикинул, не лучше ли будет поговорить о регби. — Я знаю, что вы думаете, — добавил он. — Но так обстоит дело в настоящий момент. И поймите: положение у нее критическое.

— А скоро ли вы узнаете, каков будет исход?

— Я попробую вам объяснить. Тромб, как нам кажется, находится в наиболее опасной области мозга. Он может рассосаться без каких-либо последствий. А с другой стороны, может оказаться и роковым. Мне очень жаль, что дело обстоит именно так, но ведь лучше знать истинное положение вещей, а не просто мнение врача, верно? Вы ей не родственник?

— Нет, я просто снимал у нее комнату.

— Таким образом, эмоционально это вас никак не затрагивает.

— А какая разница?

— В подобных случаях это всегда полезно.

— Но, кроме фактов, вы, быть может, скажете мне и свое мнение?

— Если хотите: думаю, что она вряд ли будет жить. Во всяком случае, судя…

— Могу я взять для нее отдельную палату?

— Ну… вам, пожалуй, это и можно. — Он осмотрел меня с головы до ног, как будто мое тело имело прямое отношение к вопросу. — Я попробую что-нибудь устроить. Так сказать, неофициально, Артур.

— Вы что, переполнены?

— Мы всегда переполнены. Но кругооборот, так сказать, у нас идет довольно быстро. Думаю, что смогу это устроить. Я и сам здесь совсем недавно. — Он улыбнулся: слегка, по-дружески, смакуя и знакомство со мной и то, что я известный регбист. — Я слышал, что вы летом как будто отправляетесь в турне по Австралии.

— Возможно. Но я, наверное, откажусь. Вы не знаете, отчего она могла заболеть?

Он внезапно почувствовал, что я не оценил его сочувствия и дружеского расположения. А я почувствовал, что обманул его: ведь он вел себя очень порядочно.

— Давно вы с ней знакомы?

— Лет пять.

— А в последнее время?

— Мы практически не виделись больше года.

Это облегчило для него ситуацию.

— Первопричина, на мой взгляд, — крайне угнетенное состояние духа. Если вы не видели ее больше года, то, возможно, вам это неизвестно. Она чрезвычайно ослабела, и, говоря откровенно, именно это в сочетании с местом тромба и заставляет меня думать, что она вряд ли выживет. У нее нет сил жить, а может быть, и воли.

Наступило долгое напряженное молчание — он как будто не сознавал, что кончил говорить. В кабинете стояла нерушимая тишина. И казалось, она будет длиться вечно: я не знал, что сказать, что крикнуть, чтобы ее нарушить. Потом он добавил:

— Такой тип пациентов для нас обычен, хотя чаще нам приходится иметь дело с людьми постарше. Вы понимаете, я говорю объективно.

— Ну, надеюсь, мне не придется слушать, как вы говорите о тех, кто вам не нравится! — сказал я, и он засмеялся.

Я изо всех сил старался чувствовать к нему дружеский интерес.

— Но я хотел бы, чтобы у нее было все самое лучшее.

— Договорились, Артур, — сказал он. — Однако у меня есть все основания полагать, что она хочет умереть…

— А как же ее дети? У нее ведь есть сын и дочь.

— Если не ошибаюсь, их взяла к себе какая-то родственница. По-видимому, ее единственная родственница.

— Но есть у нее хоть какой-нибудь шанс?

Он помолчал, оценивая мой тон.

— Пожалуй, я переложил черной краски. Я был с вами совершенно откровенен. Некоторая надежда есть. Вы часто хотели бы навещать ее?

— Если возможно — каждый день.

— Каждый день… — повторил он и даже не попытался скрыть легкого удивления. — А вы говорите, что никак с ней не связаны — эмоционально или как-нибудь еще. Было бы лучше для всех, если бы вы мне сейчас сказали откровенно, как обстоит дело.

— Раньше я жил с ней… ну, вы понимаете — по-настоящему.

Он вздохнул и попытался сделать осуждающий вид. Возможно, он не уловил, что был первым посторонним, которому я в этом признался.

— Почему вы с самого начала не сказали, что это вас так близко касается? И не обязательно было бы объяснять, почему именно. Вы могли бы просто сказать мне… да что угодно! А как вы теперь относитесь к ситуации? Я имею в виду — хотите ли вы помогать ей потому, что я сказал вам о вероятности ее смерти? Вы чувствуете себя виноватым, обязанным ей чем-то?

— Можно сказать и так.

— Я вовсе не склонен сентиментальничать по этому поводу, Мейчин, так что выясним точно. Вы чувствуете, что обязаны что-то сделать для нее, так как она опасно заболела, — то, чего прежде никогда не делали? Или это все сложнее?

— Не знаю. Возможно, вы правы. В любом случае я чувствую, что обязан что-то сделать для нее.

Он хотел продолжать нападение, но вдруг смягчился и передумал.

— Когда вы перестали жить с ней?

— Больше года назад.

— Это был окончательный разрыв без примирения?

— Я пытался… Но ничего не получалось. Я не знаю, в чем была моя ошибка. Она не хотела продолжения. Она была напугана.

— Значит, между вами было настоящее чувство? Ну, вы понимаете — привязанность… что-то постоянное и надежное?

— Наверное, я все испортил… Но я не хочу, чтобы получалось, будто все было совсем ерундой.

— Но ведь что-то было?

— У меня — да. У меня было все!.. Но я не мог добиться, чтобы она поверила.

— Она отказывалась с вами увидеться?

— Да. Она не хотела иметь со мной никакого дела.

— Следовательно, вы были по-особому жестки, — сказал он.

— Не был!.. Да, был. Нет, не знаю. Я просто не мог проломить эту стену. Я был с ней, как… как горилла. Я просто не понимал, что она вовсе не так сильна, как я воображал. Наверное, я наносил ей удары — в эмоциональном смысле — гораздо более тяжелые, чем думал.

Он прошелся по кабинету и поправил три настольные лампы на гибких кронштейнах.

— Так чего же вы хотели бы от меня? — спросил он.

— Чтобы вы положили ее в отдельную палату, как обещали, если для этого, конечно, не придется слишком уж стеснить других больных. И чтобы я мог навещать ее каждый день.

— Я выпишу вам пропуск. Вероятно, вы только один и будете приходить к ней, кроме этой родственницы.

— Когда вы переведете ее из этой палаты? — спросил я, пока он писал.

— Сегодня же, если удастся. Когда мы выйдем, я покажу вам, какую палату имею в виду. Если что-нибудь случится, я вам позвоню.

Я записал для него номера телефонов — в «Примстоуне», на заводе и в квартире.

С гребня над Хайфилдом мне были видны огни, горящие в синеватой туманной дымке — квадрат парка, следующий изгибу широкого дна долины, Фэрфакс-стрит, гармоника крыш уиверовского завода, поблескивающая полоска реки между приземистыми складами. Я уехал в пустоши. Над сухими вересковыми волнами не было слышно ни звука. Осенний туман сгущался внизу в лиловато-черную полосу. Я чувствовал себя окрыленным (окрыленность, стиснутая горечью и угрызениями!), как будто наконец, наконец-то мне удалось взять в руки то нечто, которое прежде всегда от меня ускользало и которое я мог теперь держать, не чувствуя себя безнадежно неуклюжим. Теперь оно воплотилось в действительность и завладело мной. Я больше не был одинок.

* * *

Я ездил в Райдинг каждый день.

Миссис Хэммонд не выходила из забытья. Казалось, ее смерть — только вопрос времени.