До последней крови - Збигнев Сафьян

— Указания? — повторил Радван. — Никаких. Просто ничего не произошло.

— Не понимаю…

— В моей роте, в Первой дивизии, ничего подобного не могло случиться, — разъяснил спокойно Радван. — Чтобы солдат не выполнил приказание? И чтобы хорунжий не отреагировал? А другой солдат выступил в роли офицера в его присутствии? Нет, — передернул плечами Радван, — не было вашего рапорта по этому вопросу. Можете идти.

Тужик наконец понял.

— И справляйтесь в будущем с такими делами самостоятельно, — закончил Радван, думая, что разговор с Мажиньским откладывать не следует, даже если и не вспомнит, кто же он в действительности…

Хорунжий Тужик подумал: «Разве так можно поступать? Разве так воспитывают солдат?» Однако он и сам не знал, как их надо воспитывать.

* * *

В роту прибыло новое пополнение. Среди них оказался Збышек Трепко из Сибири. Ему исполнилось всего восемнадцать. Парень приехал в польскую армию, не зная еще точно, польская ли она. Он подозрительно смотрел на офицера, который записывал его данные. Сколько же раз можно спрашивать одно и то же!

— Мать пропала где-то в дороге. Не знаю, что с ней сделалось.

— Нужно забыть личные обиды, парень, — сказал поручник.

— Почему я должен забыть? — спросил Трепко.

Поручник задумался.

— Потому что есть более важные дела.

— Все важные, — сказал Збышек, — хотите, чтобы я не помнил матери?

— А отец?

— Об отце ничего не знаю, — мрачно произнес Трепко.

— Надеюсь, — закончил разговор поручник, — что будете хорошим солдатом. Большинство из нас в дивизии имеют свои тяжелые переживания…

Трепко не переубедили. Послали его в первый взвод, в отделение Граля, где солдаты уже сдружились, были хорошо ознакомлены со здешними порядками. Збышек со службой справлялся хорошо; трудности в Селецком лагере переносил шутя. Бегал, прыгал, ползал, но мечтал о танковой части и все время собирался пойти к командиру роты, который в мундире, казалось специально сшитом для него, каждое утро принимал рапорт. Да, командир роты был прирожденным солдатом, думал Збышек и представлял, что его отец выглядел бы похоже.

Последнее время Трепко все больше думал об Отце. Когда-то в Сибири Эльжбета спросила, помнит ли он отца, узнал бы его. Поздно вечером они сидели возле печки. Подумал, что мог согреть руки Эльжбеты, если бы та разрешила. И что никогда ее не оставит, так, как отец оставил маму. В памяти у него сохранилось несколько ярких впечатлений. То, как большой мужчина взял его с кроватки и поднял высоко. Збышек видел мир сверху, но совсем не боялся. Он обнял голову отца и прижался лицом к его волосам. Кругом было все зеленое, светило солнце, и он, Збышек, бегал по широкому тротуару рядом с отцом, видел его большие сапоги. Именно эти сапоги запомнились ему. Сказал об этом Эльжбете. «Когда получил там, в Сибири, новые сапоги, сразу вспомнились отцовские». Она рассмеялась, Збышек любил смех Эльжбеты. Перевыполняя нормы там, в лесу, полученный паек он отдавал матери Эльжбеты, чтобы они не голодали. Как они там сейчас? Эльжбета сказала ему: «Я тоже пойду в армию». Надеялся встретить ее здесь, на берегу Оки.

Друзьям во взводе о себе не рассказывал. Любил Козица, ненавидел Кжепицкого, ценил старого Гралю, который все знал и умел.

После утомительных занятий командир взвода разрешил передохнуть и закурить. Граля, Кжепицкий, Козиц и Трепко стояли вместе и из газеты скручивали цигарки; как всегда, командир отделения располагал табаком.

— У нас, — сказал Кжепицкий, — всегда говорят, что «Правда» самая лучшая газета для скруток. А ты, малый, — обратился он к Трепко, — откуда?

— Из Сибири, старик, — сухо ответил Трепко.

— Из Сибири? — обрадовался Кжепицкий. — А откуда?

— Из такого рая, куда нас привезли из Польши, будто мы очень туда просились…

— Вы только о своих обидах, — проворчал Кжепицкий.

— А ты бы хотел, чтобы все сразу забыть и всех вас целовать?

— Не задирайтесь, — вмешался старый Граля.

— Я не задираюсь, — сказал Збышек. — Говорю, что думаю. Когда забуду, тогда забуду, а пока помню…

— Имеешь барскую память о Львове и Вильнюсе. — Кжепицкий с трудом сдерживался. — Ваши матери научили вас ненависти.

Трепко ударил его. Может, не очень сильно, но Кжепицкий упал на землю. Немедленно поднялся и бросился на Збышека, но между ними встал хорунжий Тужик. Солдаты даже не заметили, что он все слышал.

— Смирно! Вы, Трепко, получите взыскание!

В тот же день в роту пришел инструктор политико-воспитательного отделения дивизии поручник Павлик, и хорунжий Тужик подробно рассказал ему о событиях в роте. Сначала добросовестно доложил о Мажиньском и Шпаке, высказал также свои сомнения в правильности решения Радвана по этому делу.

— Радван так решил, — буркнул Павлик. — Не принял к сведению…. сказал, чтобы вы сами разбирались… Он должен был… — Немного подумал. — Нужно вести с людьми воспитательную работу! Не нарушать достоинство солдата!

— Поручник Радван… — опять начал Тужик.

— Я о Радване все знаю, — прервал Павлин. — На этот раз он был прав. Да, прав. — И через минуту добавил: — Скажите мне: кто в действительности этот Мажиньский? — И вдруг махнул рукой: — Ну хорошо, что еще там у вас?

О Мажиньском Тужику не пришлось рассказывать, потому что он начал докладывать о солдате Трепко.

— Вражеские высказывания встречаются часто. Сегодня солдат, который прибыл недавно, некто Трепко… — Он прервал доклад, увидев изменившееся лицо Павлика. — Простите, поручник, что случилось?

— Страшная жара… Говорите, Трепко? Сколько ему лет и как его зовут?

— Вроде бы восемнадцать, — сказал удивленный Тужик. — Имени не знаю, но сейчас посмотрю. Он, мне кажется, из идейно чуждой среды.

— Что вы мне тут о среде! — неожиданно выкрикнул Павлик. — Позовите солдата ко мне, но сначала дайте анкету.

Оставшись один, Павлик подумал, что должен овладеть собой во что бы то ни стало. А может, это не Збышек… фамилия-то не очень редкая. Боже мой, каким образом Збышек мог попасть в Россию?.. Павлик стоял возле окна, стараясь, чтобы хорунжий не увидел его лица, когда подавал анкету.

— Пусть войдет через пять минут, — сказал он.

Пять минут! Лучше бы не заглядывать в анкету. Рука его дрожала. В листке по учету личного состава значилось: «Збигнев, сын Зигмунта и Софии Трепко, рожденный…» Вспомнил Аню. «Какое ты имеешь моральное право?.. Что случилось с твоим сыном и женой?»

Постучали. Сел возле стола, посмотрел на свои руки и сказал: «Прошу».

— Гражданин поручили, рядовой Збигнев Трепко прибыл по вашему приказанию.

Узнал бы его везде! Как же он похож на Зосю… Есть ли у него какие-либо отцовские черты? Глаза? Да, кажется, глаза… И рост, почти такой же… Во что бы то ни стало нужно владеть собой!

— Подойди ближе, — наконец сказал Павлик. — Что ты натворил?

Трепко молчал. Лицо офицера показалось ему знакомым, где-то он видел его, пытался вспомнить, но не мог.

— Ударил товарища, — выдавил из себя в конце концов, — он меня оскорбил. Мне не следовало бить, но и он не должен был оскорблять.

— Что он сказал?

— Это не имеет значения, гражданин поручник. Кстати, хорунжий слышал…

Павлик не мог больше сдерживаться, он встал, подошел к Збышеку и с трудом вымолвил:

— Что с матерью? Как ты сюда попал?

— Зачем это вам?..

— Я твой отец, — сказал Павлик, стараясь, чтобы его слова прозвучали спокойно и сухо.

Долго длилось молчание… Стояли друг против друга, Павлик протянул руку, он чувствовал, что в глазах появились слезы, боялся посмотреть в лицо Збышеку… А тот неожиданно отпрянул… Прислонился к стене, как бы опасаясь, что упадет.

— Вы, пан, мой отец? А какое теперь это имеет значение? Всегда мы были одни: мать и я… У меня была мать. Отца помню… Не важно, как помню. Была только одна старая фотография. — Збышек отворачивался, чтобы человек в офицерском мундире не увидел его слез.

— Садись, — сказал Павлик. — Все, что скажешь, будет правдой. Во всем будешь прав… Ведь ты и я… если уж мы нашли друг друга, если этого хотели…

— Не знаю, что обозначает, — уже спокойно сказал Збышек, — это «хотели». Прошу… — он не мог выговорить слово «отец», — постараться узнать, где находится мать. А меня переведите в танкисты. Я — тракторист… А теперь я пойду…

Парень встал и выбежал не прощаясь. Через минуту оказавшись в лесу, упал на землю, зарылся лицом в траву и разразился громкими, безутешными рыданиями обиженного ребенка…

* * *

Стоял жаркий день. Ранним утром взводы, роты, батальоны, полки выстраивались на специально подготовленном плацу к принятию присяги. Сержантский состав еще раз проверял внешний вид солдат, офицеры с тревогой думали о параде: как будут выглядеть части, не собьется ли какой-либо растяпа с ритма?