Вернейские грачи - Анна Кальма

— Я имею право так говорить, — сказал чуть потише Ксавье. — Мы, «отважные», считаем, что Жюжю не должен выбалтывать чужим наши хорошие тайны. И вообще пускай Жюжю не воображает о себе! — Ксавье с вызовом посмотрел на товарища, его красное перо вздыбилось. — Здесь есть ребята ничуть не глупее.

— Ксавье, ты зарываешься, — Корасон повернулся и устремил синие внимательные глаза на мальчика. — Не по-товарищески говоришь. Стыдно, Ксавье!

Оказывается, Корасон все слышал, хотя со стороны казалось, что он погружен в разговор с Этьенном.

Ксавье вспыхнул, хотел что-то возразить. Его перебила Клэр:

— Я думаю, все ясно. Теперь хотелось бы услышать, что скажет Жюжю о своем втором «самостоятельном» поступке: почему он все-таки пошел в замок, хотя совет был решительно против? Ведь ты же знал, Жюжю, ты отлично понимал, что мог подвести не только нас, но и Мать, и Рамо, и, страшно сказать, даже дядю Жерома, и его товарищей!

Жюжю стоял, теребя в руках какую-то травинку, ни на кого не глядя. У него был упрямый и отсутствующий вид.

— Жюжю, я тебя прошу, — сказала Клэр мягко.

— Ну что вы от меня хотите? — разразился Жюжю. — Да, я пошел в замок! Да, я думал, мне удастся пробраться туда и услышать, о чем будут говорить Фонтенак и его друзья! Я знаю, это запретили и ты, Корасон, и ты, Клэр. И Мать об этом не знала. Но я думал, все-таки будет здорово. Ведь франтиреры и не такие дела совершали. Я тоже хотел…

Голос Жюжю задрожал. Еще минута, и он снова кинулся бы в траву, залился бы тяжкими слезами. Клэр вдруг покраснела до самой шеи. Воспоминание — жгучее, болезненное — укусило ее за сердце. Белый мрамор столика в молочной, распластанная на мраморе птичка в блестящем оперении, взгляд Матери. Взгляд, который мог бы стать каменным, а стал прощающим и справедливым до конца.

Клэр перевела дыхание. Скорей, скорей представить себе, что сделала бы Мать! Что решила бы она в таком случае? Что велело бы ей сердце?

И Клэр сказала:

— Жюжю, конечно, очень виноват. Он не послушался нас, хотел действовать в одиночку. Это не по-товарищески — действовать в одиночку. А ведь Жюжю — «отважный», и он грач… Я думаю, Жюжю сам уже это понял. — Она взглянула на Жюжю, и тот кивнул, не подымая головы. — Но я знаю, — мягко продолжала Клэр, — он не хотел идти против товарищей. Ему, наверное, казалось, что мы слишком осторожничаем. Вот он и отправился в замок и хотел там разыграть какой-то приключенческий роман с прятаньем и переодеванием. Все ему казалось очень простым, а про настоящую жизнь он забыл. Но тут есть такое, что смягчает его вину. — Клэр оглядела «старейшин». — Жюжю сам сказал нам, что был в замке. Он не скрыл этого от нас. Это показывает, что он сначала не понимал своей вины, а когда понял, сразу признался. И вот поэтому я считаю, мы не должны наказывать его слишком сильно. Всё. — И Клэр, разгоревшаяся, взволнованная ничуть не меньше своего подзащитного, замолчала.

Лисси Бойм подняла свою мальчишескую руку.

— Можно, я скажу? Правда, я здесь у вас чужая…

— Ничего не чужая, — перебил Лисси Этьенн, — Такая же чужая, как я! Ребята, вы все знаете, как помогает нам Лисси, — обратился он к грачам. — И с «Тетрадями Мира» и с красками. Мое мнение: она может решать, как все остальные…

— Может! Конечно, может, — закивали «старейшины».

И даже Ксавье, который продолжал подозрительно относиться ко всем приезжим, сказал:

— Может! Эта действительно своя.

— Я тоже думаю, с Жюжю не надо очень по-строгому, — сказала Лисси. — Он сам сознался. И потом он хороший поэт, — добавила Лисси ласково. — Лучшие песни Гнезда я переписала, и все это песни Жюжю.

Клэр, втайне очень обрадованная выступлением Лисси, взглянула на остальных членов совета: что скажут они?

Витамин, волнуясь, как всегда, когда ей надо было говорить при всех, пробормотала, что, конечно, не стоит взыскивать с Жюжю слишком строго, он еще маленький, не всегда понимает, что можно и чего нельзя…

Жюжю слабо усмехнулся: его вовсе не устраивало такое заступничество.

Ксавье не выдержал.

— Меня тогда строго наказали, а Жюжю милуете! Это несправедливо, я протестую!

Попросил слова Корасон.

— Я думаю, Ксавье на этот раз правильно обижается, — сказал он, неторопливо подбирая слова и поглядывая на понурившегося Жюжю. — В самом деле, почему мы с одного взыскиваем, а к другому так снисходительны? Разве Жюжю такой уж младенец, что не может отвечать за свои поступки? — Он повернулся к Жюжю и смотрел на него в упор. — Я думаю, сам Жюжю не хотел бы такой милости. — Жюжю чуть заметно кивнул. — Видите, он тоже так считает. По-моему, будет справедливо, если мы поступим, как тогда с Ксавье: не будем поручать Жюжю некоторое время никаких важных дел. Вот он хотел разносить приглашения на собрание. Думаю, теперь ему не следует поручать этого…

Вот оно! Так он и знал! Жюжю отчаянно покраснел. И ведь это говорил Корасон, которого грачи считают совестью Гнезда. И сколько обычно ни спорили грачи, сколько ни ломали копий, слово Корасона всегда оказывалось решающим. Это знали все. Даже Клэр, несгибаемая, упрямая с другими, склонялась перед его безошибочным, непогрешимым чувством справедливости и правды.

Не давать поручений! Это была суровая кара даже в обычное время. А сейчас, сейчас, когда каждый в Гнезде только и думал о собрании, когда готовились такие события…

Жюжю сел и опять уткнулся лицом в траву, Но теперь он не видел ни волшебного леса травинок, ни блестящих проворных букашек. Безмерная тяжесть легла ему на сердце. А тут еще будто для того, чтобы сильнее растравить его обиду, «старейшины» принялись говорить о предстоящих делах.

— Мы с девочками кончаем вышивать знамена, — первая доложила Витамин. — Одно с голубем мира, другое с пальмовой ветвью… Оба красные.

— Воображаю, как будет беситься префект! — воскликнул со смехом Жорж. — Он точно бык: когда видит красный флаг — бесится! Вот однажды идет человек в красном…

— Опять анекдот! Как тебе не надоест? Помолчи немножко, — сказала Клэр. — Ксавье, что у тебя?

— Все то же, — отвечал Ксавье. — Сколотили уж двадцать восемь скамеек да щитов с десяток. Мальчишки мои соревнуются: кто больше сделает за день. Такой стук идет! Вчера нам ребята с завода подвезли еще досок… Словом, работаем! Да, вот еще что, — Ксавье поколебался, — у меня есть вопрос.

— Спрашивай, — кивнул Корасон.

— Тут ко мне пришли эти двое, Дэв Ванами и Тэд. Увидели, что мы работаем, как черти, и стали проситься помогать. Конечно, интересовались, куда нам столько скамеек, зачем щиты…

— А ты что сказал? — справился Жорж.

Ксавье поежился.

— Я? Я, ребята, сказал, что это нам заказали для городского парка.

Клэр мгновенно вспыхнула.

— Фу, как глупо! Это недостойно, Ксавье! Зачем ты врал? Почему не мог сказать, что скамейки понадобятся для собрания? Фу, как это некрасиво! — опять повторила она.

Ксавье понурился, но сказал упрямо:

— Я не хотел говорить им о собрании. Мы еще не знаем, что они такое… Может, и они враги?

— Ну, так что же! Пускай и враги знают о нашем собрании! Пускай видят, что народ против войны! — вскочил Жорж. — Правду я говорю, Клэр?

— Мне что… Я, пожалуй, дам им работу, пускай тоже помогают, — проворчал Ксавье, вовсе не убежденный.

— Я прочитаю, что напечатано в билетах, — сказал Этьенн, разворачивая толстую бумажную пачку. — Слушайте: «Комитет Мира и бывшие участники движения Сопротивления организуют двадцать второго июля большое народное собрание всех сторонников мира и членов организации участников Сопротивления. Приглашаются все честные французы. Все люди, которые отважно сражались за Родину, все, кому дорог мир, все, кто хочет правды и справедливости. Да здравствует мир между народами! Да здравствует независимость страны! Долой предателей и сторонников атомной войны!»

— А где отпечатали билеты? — спросил Жорж. — Наверное, это все дядя Жером организовал в городе?

— И он и другие товарищи, — отвечал Этьенн. — Вы же знаете, в типографии газеты работает чуть не десяток бывших франтиреров. Ну, они, как узнали, что будет такое собрание, обрадовались, сразу все отпечатали и обещали непременно явиться.

Он взглянул на Клэр.

— А как с нашей поездкой, Клэр? — нерешительно спросил он. — Поедем мы послезавтра? — Этьенн с таким трепетом ждал ответа, что все невольно потупили глаза.

— Угу, — сказала Клэр. — Поедете вы с Корасоном и… я…

В это мгновение из травы поднялся взъерошенный, бледный Жюжю. Он слушал и слушал и все терпел, но тут терпению его пришел конец. Клэр, его Клэр уезжала выполнять такое важное поручение, а он должен был оставаться здесь один, без всякого дела, отстраненный от всего, отверженный.

— Клэр, Клэр, неужели я так и останусь и ничего не буду делать для собрания? — простонал он. — Клэр, ты только подумай! — Он простер маленькие смуглые руки к грачам: — Ребята, как же так?