Вернейские грачи - Анна Кальма

выпевала гитара, звеня и двигаясь, как живая, в руках Корасона. Мальчик не знал слов песни, но что-то в его испанской крови вспыхивало и отвечало этому безудержному залихватскому перебору.

Рой не сводил глаз с пляшущей Клэр. Лицо его горело то ли от костра, то ли от волнения. Прелесть этой живой, похожей на пляшущий огонь девочки, прелесть ночи, прелесть детских голосов входила в его душу, заполняла ее, мучила. Он был смущен, взбудоражен, как будто раздражен, и когда Фэйни прошептал ему насмешливо: «Что, красавчик, загляделся?» — он так глянул, что тот мгновенно осекся.

Ни Фэйни, ни Рой, ни другие, завороженно следившие за пляшущей Клэр, не приметили, как из темноты к костру вышли двое: один — широкоплечий и высокий, другой — маленький, согнутый. Только одна Мать увидела их, сделала было движение встать, но, очевидно, раздумала. А широкоплечий встал позади круга и так же, как Рой, принялся, не отрываясь, следить за танцем Клэр. И так же, как Роя, неодолимо забирало его, захватывало то, что он видел глазами, и то, что ощущал всем своим существом: жар костра и запах дыма, веянье гор и звезды, усыпавшие небо над головой. И в ответ росло и подымалось в нем что-то сильное, беспокойное, но вовсе не похожее на то, что испытывал Рой. Ни смущения, ни растерянности, только одна радость: очень бурная, очень молодая, очень влюбленная.

Но вот Клэр стала, горячая и запыхавшаяся. И сразу все захлопали, одобрительно закричали, и смущенная и радостная девочка наклонила голову.

Этьенну хотелось подойти к ней, сказать, как ему понравился танец и еще что-то. Но Точильщик уже потянул его за рукав.

— Идем к Марселине!

Пока они пробирались позади сидящих к старому дубу, их заметил своими острыми глазами Рамо.

— Эй, Лолота! — позвал он. — Теперь твоя очередь танцевать! Да не вздумай убегать, все равно мы тебя поймаем!

— Да, да, Лолота… Выходи, Лоло! — весело подхватили грачи, выпихивая в круг толстуху, которая отбивалась, хохоча и пряча лицо.

— Нет, так не годится! — закричала Клэр. — Мы должны просить Лолоту. — И Клэр, торжественно отвешивая стряпухе низкий поклон, сказала: — Гнездо и гости покорнейше просят мадемуазель Лолоту выступить и показать, как танцуют на ее родине, в здешних местах.

— Мадемуазель Клэр, что вы! — воскликнула Лолота. — Это вы танцуете, как артистка, а я не умею. У нас в деревне танцуют только «лягушку», да ведь это даже не танец…

— Вот и станцуй «лягушку»! — завопил Жюжю. — Хочу «лягушку»!

— Иди, иди, девушка, нечего ломаться, — поддержала Жюжю старуха Видаль. — Я тоже когда-то была недурной танцоркой, — прибавила она так, чтобы все слышали.

Лолота вышла к костру, жеманно оправляя косынку на плечах и поглядывая на свои ноги в нарядных туфлях, подаренных Марселиной.

— Попрошу «лягушку»! — сказала она музыкантам.

Рамо что-то быстро шепнул Корасону. Тот кивнул и ударил по струнам гитары. Раздались звуки «гренуй». Это было нечто вроде чечетки. И пока стыдящаяся, но очень довольная Лолота старательно выбивала каблуками такт незатейливого танца, Рамо поспешно направился к Марселине, которая уже разговаривала с Этьенном и Точильщиком.

— Ну, что там делается у вас? Я прямо места себе не находила… Эти вести из Парижа, тревожные слухи… Совещания с американцами… Радио, газеты — все кричат об этом… — нетерпеливо выспрашивала Марселина Точильщика.

— Видела бы ты, что творится в городе! — отвечал ей свистящим шепотом Жан. — Теперь ты бы не узнала Заречья. Всюду полицейские патрули, от охранников нет прохода. Ходят слухи о всеобщей забастовке, об арестах.

— А поглядели бы вы, что у нас на заводе делается! — перебил Точильщика Этьенн, которому не терпелось поскорее выложить и свои новости. — В перерыве рабочие соберутся поговорить, являются охранники и всех разгоняют. Вчера мы с отцом выходим из цеха, а они выстроились у ворот и всех осматривают. Мы им кричим: «Проверьте-ка лучше своих хозяев!» Отец говорит, здесь дело вовсе не б одном Фонтенаке.

Из темноты вынырнул Рамо.

— Удалось тебе узнать, о чем говорил тогда Антуан? — обратился он к Точильщику.

— Пока еще нет. Все повторяет, что он верный слуга. Правда, у нас в запасе еще неделя.

— В городе всех известили о собрании? — спросила Марселина.

— Всех, — кивнул Жан. — Я говорил с людьми. В Комитетах Мира все уже знают, готовят обращения к правительству, протесты. Вообще, видно, разговор будет большой.

— А день приезда Фонтенака выяснили? — опять спросил Рамо.

— Фонтенак должен быть здесь двадцать второго июля, — приглушенно ответил Этьенн.

Марселина легко дотронулась до его руки. Этьенн обернулся и вздрогнул. Шагах в десяти, почти сливаясь со стеной кухни, стоял Хомер. Его поза, напряженная и неестественная, его вытянутая шея выдавали его с головой: он подслушивал. Злая досада кипела в Хомере: разговаривали так быстро и тихо и вдобавок по-французски, а он так плохо знал этот язык!

ЮДЖИН НЕ СПИТ

Херувим удивленно таращил свои невиннейшие незабудковые глазки: сколько раз он видел мадемуазель Ивонн в церкви, сколько раз подавал ей молитвенник, святую воду из кропильницы, свечи, а никогда не замечал, что у Засухи красивые ровные зубы и прелестная улыбка. А румянец, внезапно появившийся на пергаментно-желтых щеках? А голос, этот бесплотный, шелестящий, как сухой листок, голос Засухи, который приобрел вдруг грудные женственные ноты и даже кокетливые интонации.

— Вы ко мне, Анж? И вы уверены, что именно я нужна вам?

Анж потупил глазки.

— Д-да, мадемуазель.

Засуха снова улыбнулась, и Анж пришел уже в совершенное недоумение: что же такое происходит с сестрой начальницы пансиона?

Всего несколько дней провела Засуха в Гнезде, но уже начинало оттаивать ее бедное заледеневшее сердце, уже начинали радоваться глаза, и опрометью бежала она утром на зов Марселины, заранее счастливая, как девочка. А тут еще Лисси привела к ней Клэр и сказала:

— Познакомься, Клэр. Это наша воспитательница мадемуазель Ивонн.

И Клэр улыбнулась ей и сказала:

— Как же, знаю. Слышала, что мадемуазель Ивонн очень хорошая…

У Засухи даже слезы навернулись на глаза: первый раз в жизни ей сказали, что она хорошая. С какой охотой принимала она теперь участие во всех занятиях грачей! А вчера Марселина застала ее оживленно разговаривающей с двумя женщинами из Заречья, которые пришли навестить своих ребятишек.

— Доктор их осматривал, — говорила Засуха. — Конечно, они слабенькие, недокормленные, но у нас они быстро поправятся. Наши дети все очень здоровые.

И, боже, как смешалась, как покраснела она, убедившись, что Марселина слышала это «у нас» и «наши дети».

— Извините меня, госпожа Берто, — пробормотала она. — Я, кажется, позволяю себе лишнее… Но я уже так свыклась со всеми вами…

Вместо ответа Марселина обняла ее.

Вот почему мадемуазель Ивонн стояла перед Херувимом преображенная, не похожая на себя.

— Так зачем же я понадобилась вам, Анж?

Херувим начал скороговоркой:

— Вот, значит, были мы у госпожи Фонтенак в замке. То есть, конечно, это господин кюре был, а я сидел в саду, а потом пошел в дом привратника.

А поехали мы в замок потому, что господин кюре хотел сказать хозяйке, что делается в городе, и сам хотел узнать, когда окончательно ждут господина Фонтенака. Ну вот, значит, сижу я у ворот, и вдруг прибегает за мной Антуан, их слуга, и велит мне идти наверх, к хозяйке. Я и пошел. Тут ваша сестра, госпожа Кассиньоль, велела мне бежать сюда. Чтоб я, значит, сказал вам, чтоб вы, значит, и те барышни, которые приехали с вами, немедленно возвращались в город.

— Немедленно возвращались в город… — машинально повторила Засуха.

Наступила долгая пауза. И вдруг на глазах Херувима с мадемуазель Ивонн начало совершаться обратное превращение. Померкли глаза, поблек румянец на щеках, увяла улыбка, и перед семинаристом снова предстало давно знакомое существо, похожее на лист из гербария.

— Можете передать сестре, что мы возвращаемся, — словно дуновение, донеслось до Херувима. Засуха зябко передернула плечами и отвернулась к окну. Однако Херувим не собирался уходить.

— Очень уж неспокойно в городе, мадемуазель, — стараясь говорить авторитетно, как сам кюре Дюшен, продолжал он. — Красные готовят какое-то собрание. Всюду висят их листовки и объявления. Наверное, поэтому госпожа Кассиньоль, значит, желает, чтобы вы вернулись… Господин кюре виделся с префектом. Заводские, говорят, опять волнуются… Я был в Заречье, там на каждом шагу плакаты, воззвания… Господин Морвилье говорил нашему кюре, что пахнет беспорядками… И что им надо, этим красным! Не понимаю… Ну, госпожа Кассиньоль как про все это узнала, так и всполошилась. А тут госпожа Фонтенак говорит: «Как вы могли позволить вашим воспитанницам отправиться в это Гнездо? Ведь это бог знает что за место!» Ну, она, значит…