Чекисты - Юрий Герман

Роза была выброшена в тыл с полгода назад. Вначале куда-то пропала, и Железняк решил: нарвалась на немцев. Потом нашлась, рассказала, что схватили ее полицаи, но она их обманула и даже устроилась паспортисткой в Порхове, в волостном управлении. Приносила она надежные сведения. Железняк вначале придирчиво проверял, потом перестал — данные всегда были точными. И сейчас Роза явилась с важными сведениями.

— Добро, — поблагодарил Железняк. — Только не исчезай опять надолго.

В дверях Роза столкнулась с ординарцем.

— Почтальонша пришла, — доложил Горбунов.

— Давай, давай, — обрадовался Железняк.

Почтальоншей называли Марию Арсентьевну Хрусталеву. Она и впрямь работала у немцев почтальоном. «По совместительству» была и партизанской связной, тем более что передвигаться по району могла беспрепятственно.

Неспокойно было на душе у Маруси Хрусталевой. Никогда ничего не боялась, и вдруг…

И вдруг вышло такое:

«Стой! Как раз тебя-то и поджидаем».

Это случилось под Порховом. Вышли из-за угла двое, нездешние, морды жирные, аж лоснятся.

«Почтальон я. Вот мои документы».

«Двигай. А ну!»

Толкнули Марусю прикладом и на документы смотреть не стали.

«Кто-то предал!» — всю дорогу думала Маруся. Сомнений у нее не было: схватить могли только по доносу.

Привели ее в Порхов, в гестапо. В кабинет вошел начальник, уставился на Марусю бесцветными глазами:

«Партизанка?»

«Нет, я не партизанка…»

«На связи состоишь?»

«Ага, на связи. Я — почтальонша».

Маруся разыгрывала простушку. Майор ее прервал:

«Ви ни есть связь…»

И махнул рукой. Повели Марусю по темным коридорам, втолкнули в камеру. Решила: ни слова правды, притворяться, разыгрывать дурочку или молчать. «А если они все знают?..» Забылась только под утро. Подняла голову, рядом кто-то лежит.

«Кто здесь?»

«Не спится тебе? Мне тоже».

Лицо было незнакомое. Рот треугольником, будто улыбается, а глаза серьезные.

«За что тебя?» — спросила незнакомка.

«Перепутали с кем-то. Почтальонша я…»

Незнакомка вроде улыбнулась, не поверила. А Марусю кольнуло: «Неспроста она, неспроста здесь».

«Как хочешь думай, перепутали, и все».

Каждый день ее вызывали на допросы, но не били, не пытали, требовали назвать сообщников, и каждый раз, когда она возвращалась в камеру, незнакомка спрашивала:

«Ну что? Да ты говори, меня же тоже вызывают. Посоветуй».

«Что вы, тетечка. Куда мне до вас. Вы городская, образованная».

«Не придуривайся!» — крикнула незнакомка.

«А что говорить-то, — прикинулась Маруся. — Говорить-то могу, да все не по делу. Есть вот у меня один знакомый в Требёхе».

Маруся вспомнила: как раз в Требёхе появился предатель, родственник старосты. Староста сам ничего мужик, а родственник на своих доносит. Незнакомка ночью исчезла. А Марусю наутро — в закрытую черную машину.

«В Требёху!» — приказал офицер.

Ехала Маруся, и сердце замирало. «Что-то будет? А вдруг староста за родственничка заступится?» Неожиданно машина остановилась. Не слышно было ничего, только под потолком гудела муха. Потом открылась дверь.

«Выходи».

Свет полоснул Марусю по глазам, и она невольно зажмурилась.

«Расстреливать привезли», — мелькнула догадка. Ноги сделались ватными, непослушными, будто чужие.

«Быстрей», — поторапливал солдат.

Как ей удалось вырваться, она и сама не знает… Выручили прибрежные камыши. Кинулась в их чащу, вдогонку стреляли, а она бежала, не чуя под собой ног. Партизаны привели ее прямо к Железняку.

— Ты откуда такая встрепанная?

— Попить дайте. Напилась — стало легче.

— Что случилось?

— От смерти едва спаслась… — И Маруся рассказала обо всем, что пережила за эту неделю.

На следующий день она ворвалась к Железняку сама не своя.

— Она! — крикнула Маруся с порога. — В лагере нашем…

— Кто?

— Та самая. Рот треугольничком… Все выведывала, все подделывалась, когда в камере вместе сидели…

Через несколько минут Роза стояла перед Железняком.

— Вы еще здесь, оказывается?

— Да, задержалась.

— Ну что ж, рассказывайте… На подсадке, значит, работаете?

— Что вы говорите? Я ничего не понимаю…

Железняк сделал знак ординарцу. Вошла почтальонша. Роза вскрикнула и сразу обмякла.

— Вот и кончена игра, — сказал Железняк. — Теперь слушаю вас.

Запираться не имело смысла. И Роза все рассказала. Оказывается, при выброске она действительно попала к немцам и, спасая свою шкуру, согласилась на них работать. Это она выдавала разведчиков, это она навела карателей на партизанскую базу, И никто бы не знал об этом, не встреться предательница с почтальоншей.

18. ПЕСНЯ НЕ УМИРАЕТ

Полина Черная шла быстро. До захода солнца нужно было выйти из города. У шлагбаума опять стояла толпа. Проверяли документы. Маячила опять фигура Фрица.

— Платочек! — увидев ее, закричал немец.

Всегда, проходя шлагбаум, она пела. Фриц и другие немцы слушали. И всегда на ее песни собиралась толпа.

На этот раз что-то случилось. Фриц, не дойдя до нее, выхватил из кобуры пистолет. И за спиной у нее оказались двое с автоматами.

— Хенде хох! — Фриц вырвал у нее сумку. Полину прикладами подтолкнули к черной машине,

и не успела она опомниться, дверца захлопнулась.

Бросили ее в темную камеру. Со свету она не могла разглядеть, кто с ней рядом, только чувствовала, что кто-то есть.

— И тебя взяли?

Голос был знакомый, а лица она не узнала. Лицо было чужим, неузнаваемо распухшим.

— Это я, Раечка. Неужели не узнаешь?

— А Нина где? Ведь ее схватили?

— Нинка сбежала… обхитрила их…

Раечке сделалось плохо, и Полине пришлось за нею ухаживать. Ей и самой было нехорошо, ее тоже били, но Раечке было совсем худо. Ночью она пришла в себя, зашептала:

— Из-за меня все получилось… Я проговорилась по пьянке…

Полина невольно отодвинулась.

— Правильно, — простонала Раечка. — Меня ненавидеть надо…

Каждую ночь Полину вызывали на допросы, пытали, подвешивали к потолку за косу. Она ничего не сказала. Потом ее оставили в покое, как будто забыли, даже пищу не приносили. Она лежала и старалась не двигаться, потому что каждое движение вызывало боль.

Неожиданно заскрипели двери.

— Поднимайтесь!

Подталкивая прикладами, их повели к машине, втолкнули в кузов. Там уже сидело двое — седой как лунь старичок и заросший черной бородой парень. Лица обоих были знакомы Полине, и в то же время как бы незнакомы — опухшие, страшные, в кровоподтеках. Старичок поддерживал сломанную на допросах руку-Машину окружили мотоциклисты, и они поехали. Когда машина остановилась и их всех вывели, Полина все поняла.

Находились они на городской площади, у виселиц. Кругом вооруженные немцы, а за ними толпа. И гробовое молчание. Сотни людей, согнанных на площадь, стояли молча.

Полина посмотрела на своих товарищей. Впервые разглядела страшное лицо Раечки — не лицо, а сплошной кровоподтек. Это особенно бросалось в глаза, потому что рядом с Раечкой стоял румяный, сытый немец. Пошел дождь. Капельки его приятно освежали кожу. И Полине вдруг показалось, что все это: виселицы, румяный немец, безмолвная тишина на площади — все это сон. Сейчас она проснется, и все будет хорошо. Засияет солнце. Послышится родная русская речь. Ей развяжут руки, и она побежит по знакомым улицам Пскова. Не может ведь она умереть, еще не пожив как следует.

Рядом о чем-то заговорили немцы, и тотчас отчаянно взвизгнула Раечка.

— Перестань, — сказала Полина. — Возьми себя в руки.

Их подвели к открытому грузовику, неизвестно когда очутившемуся под виселицей, велели подняться в кузов. Появился немецкий офицер в пенсне и какой-то тип с продолговатой, похожей на дыню, головой. Офицер читал по-немецки, а тип переводил. Полина его не слушала. Она вглядывалась в толпу, стараясь увидеть знакомых людей.

Наконец чтение кончилось. Наступила страшная пауза, и в тишине Полина уловила вздох толпы. Тотчас засуетился розовощекий. Подошел к. седому старичку. И как только подошел к нему, старичок отчетливо произнес:

— Звери вы, звери…

Последней была очередь Полины. Она хотела взглянуть в глаза розовощекому, но палач отвел их в сторону и накинул веревку. В петлю попала коса, и Полина привычным движением хотела забросить ее за спину. Коса не послушалась. Розовощекий уловил ее жест и выбросил косу из петли. Полина вдруг поняла: это конец. И сами по себе, как протест, из горла вырвались последние слова:

— Прощайте, товарищи! Да здравствует… Толпа колыхнулась.

Полина уже не слышала, как из-за домов затрещали выстрелы, как ворвались на площадь партизаны.

17. ПЛАМЯ

— Пожар! Пожар!