Дневник – большое подспорье… - Лидия Чуковская

Я думаю, что в нашем обезличенном веке личность – и положительная и отрицательная – играет огромную роль.

4 сентября 68. Я все думаю о статье Лакшина[320]. Пересказывая мысль Булгакова, выраженную во всем романе и в особенности в главе о Христе и Пилате, Лакшин утверждает, что правда и справедливость всегда в конце концов торжествуют, и поэтому не надо вести себя как Пилат.

Где он видел в истории это торжество? В истории – никогда. Только в искусстве.

Где торжество республиканской антифашистской Испании? Когда оно настанет и настанет ли?

Где торжество антисталинизма?

Когда восторжествует удушенная Чехословакия, воскресшая было и снова уложенная в гроб?

В 1831, в 1863 г. – разве победила справедливость в Польше?

В истории народов и людей правда и справедливость НЕ торжествуют.

Нет, надо не быть Пилатом и говорить правду зная, что победа будет за неправдой, что справедливость не восторжествует, что Христа снова распнут… Все равно, твое дело маленькое: безо всякого смысла и толку говорить правду. Не мочь иначе.

7 сентября 68. Прочитала насквозь Цветаевский том Большой серии Библиотеки Поэта.

Утвердилась в своих прежних мыслях и обосновала их.

Пастернак писал о Маяковском, что 150 миллионов – творческая вещь, магнит, ничего не поднимающий.

На мой взгляд – 50 % Цветаевой – вещи не творческие; 25 % – безвкусные; 25 % – гениальные.

Маршак говорил о цыганской страстной ворожбе в ее поэзии. Это верно. Ворожба над словом – в «Тоске по родине», в «Попытке ревности», в «Кусте».

И вдруг она заменяется пустым механическим словоговорением, мертвым. В скифских стихах, например. В кусках поэм.

Чтоб не жил, кто стар,Чтоб не жил, кто зол,Богиня ШитарХрани мой костер.(Зарев и смол!)Чтоб не жил кто старЧто нежил, кто юн!..

Это ведь механическая графомания, которая может кончиться на следующей странице, а то и через три.

Из ее дневников, цитируемых в комментарии, видно, что она часто писала вперед прозой и обдумывала, куда что и как повернет – а потом излагала стихами. Вот тебе и ворожба!

Она много и постоянно работала, но в 50 случаях из ста – не вдохновенно, а рассудочно. И этими рационалистическими экзерсисами загорожены в книге шедевры. И эти рассудочно-новаторские (вместо вдохновенно новаторских) экзерсисы породили холодное вытрющивание Вознесенского, Мартынова. Ворожбу-то они не унаследовали, а вот это:

Взрывом газовымЧас. Да-с.Кто отказывалТот даст.

Это не заумь и не ворожба, а тяжкий воловий невдохновенный труд, в котором она же попрекала Брюсова

Винт черной лестницыМнишь – стенкой лепится?Ночь: час молитвенностей:Винт хочет вытянуться[321].

Не дай Бог. У Пастернака так бывает и у Маяковского. Но реже.

Поэмы растянуты, болтливы, неподвижны. Есть ощущение, что колеса машины буксуют, крутятся зря, ни с места. («Поэма горы», «Поэма конца»). О «Царь-Девице» и «Молодце» молчу – безвкусно до бездарности.

Зато – «Куст»! Зато – «Плач боли и любви»! Зато – истина в пяти словах! Зато – «Тоска по родине»! И, превыше всего для меня сейчас, два из стихов к Блоку (Это не «Час. Да-с»). На одном я помешалась и повторяю его без конца:

Огромную впалостьВисков твоих – вижу опять.Такую усталость:Ее и трубой не поднять.Державная пажить,Надежная, ржавая тишь.Мне сторож покажет,В какой колыбели лежишь[322].

* * *

Предисловие Орлова – ни глупое, ни умное – никакое – и со всеми обязательными казенными пошлостями. Слово трагедия – через строку, но о настоящей трагедии ни слова. О расстреле мужа и ссылке дочери сказано так:

«Цветаева долго мечтала, что вернется в Россию “желанным и жданным гостем”. Но так не получилось (!) Личные ее обстоятельства сложились плохо(!): муж и дочь подверглись необоснованным репрессиям».

(Такими словами о расстреле и Сибири!)

Но это неважно: ахматовский «Поздний ответ» написан, и там всё сказано про судьбу Марины Цветаевой. И страны.

3 октября 68, четверг. Вчера Эмме Григорьевне позвонил из Ленинграда Друян:

«Книги Ахматовой не будет. Она вычеркнута без рассмотрения».

Предложил нам троим написать требования на 100 %.

Какая инстанция совершила этот подвиг? Ленинградский Обком, доблестный тов. Толстиков?[323] Москва – Комитет по печати? Кто?

АА говорила: «Со мной бывает только так. Никогда иначе. Ведь это я, моя биография».

14 октября 68. Какой подарок – поведение подсудимых на суде! Они имеют право повторить герценовские слова: «Мы спасли честь имени русского и за это пострадали от рабского большинства»[324].

28 октября 68, понедельник. Сегодня месяц, что я из больницы.

Дошли подробности ленинградского разбоя.

Уволен из Библиотеки Поэта (то-то рад Лесючевский!) – Орлов, И. В. Исакович и какая-то еще женщина на Бух. Увольняли их с треском и громом – предательствовал наш друг по делу Бродского, Толстиков. Какой-то болван за границей, мемуарист, написал где-то, что Гумилев был английским шпионом. Это – собачья чушь, потому что Гумилев – офицер, патриот, мог быть кем угодно, кроме шпиона. Но этой чуши пожелали поверить. А в книге, составленной Эткиндом – «Русские поэты-переводчики» – дан Гумилев, и в книге, составленной Орловым – «Поэзия ХХ века» – тоже есть Гумилев. Это названо идеологической диверсией; кроме того, Эткинд в предисловии написал правду, т. е. что наша переводческая школа сильна, потому что поэты не имели возможности писать свое и вынуждены были переводить. Это тоже диверсия. Эткинда собираются выгнать из Института Герцена и может быть даже лишить профессорского звания (слухи), хотя книга с выдирками выйдет. (Переводы Гумилева заменяются Маршаком и Лозинским).

Была подготовлена более мягкая резолюция: с выговорами, но Толстиков предложил увольнять.

С докладом о Библиотеке Поэта выступил известный ленинградский прохвост Выходцев[325]. Орлов искажал представление о советской поэзии, печатая Мандельштама, Цветаеву, Заболоцкого…

Словом мы снова погрузились во мрак средневековья.

4 ноября 68. Сегодня я узнала, что в редакции «Огонька» повесили портрет Сталина.

12 ноября 68, вторник. В «Знамени» роман Чаковского во славу Сталина[326]. Он видите ли был противоречив… Этот плоский, совершенно элементарный палач.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});