Мировой кризис - Андрей Мартьянов

— Позволю себе вопрос, сир, — подполковник Свечин шагнул вперед. — Вопрос, напрямую касающийся расследуемого дела. Известно ли о реакции британцев и в частности лорда Эдуарда Грея, виконта Фалладон, отвечающего за иностранные дела?

— Англичане заявляют о своем нейтралитете в отношении действий Германии, которая может выступить на стороне австрийцев — желают сохранить полную свободу рук.

— Ваше величество, — Свечин вынул из пухлой палки несколько газетных вырезок. — Ознакомьтесь. Это статьи из лондонских «Стандарт» и «Дэйли кроникл». Обратите внимание на подчеркнутое синим карандашом: «Нет сомнения, что целый заговор был подготовлен в Сербии, и на Россию падает часть ответственности, если не вся»; «основой убийства является российская система устранения каждого невыгодного противника на Балканах». Это вполне внятные сигналы, сир, — сигналы для немцев и Вены. В Лондоне прямо указывают на виновников балканского кризиса, одновременно уверяя Вильгельма в полном нейтралитете…

— Знаю, — кивнул Николай Николаевич. — Мое правительство третьего дня предложило, чтобы Россия, Англия и Франция коллективно воздействовали на австрияков и принудили их к политическому разрешению своих претензий к Сербии. Лорд Грей это предложение отклонил. Они упорно твердят о нейтралитете, одновременно втравливая нас и Францию в войну, заявляя о «нетерпимости» германских притязаний. На сегодняшний артиллерийский обстрел австрийцами сербской территории реакции из Лондона не поступало, тогда как господин Пуанкаре заявляет, что Европа должна остановить агрессию. Это все, что вы хотели узнать?

— Да, ваше величество. Теперь же разрешите ознакомить вас с общим заключением по делу. События начали активно развиваться с тысяча восемьсот девяносто первого года, когда безвестный кюре Беранже Соньер привез в парижскую духовную академию Сен-Сюльпис случайно обнаруженные при реставрации приходской церкви старинные документы. Хотелось бы напомнить, что почивший король Англии Эдуард VII, а в те времена принц Уэльсский, был активным деятелем так называемых «вольных каменщиков» и участвовал в собраниях многих лож в Британии и на континенте. Принц не делал тайны из своего участия в ложах. Именно в Париже Эдуард впервые увидел бумаги Соньера…

* * *

Свечин и его высокопревосходительство покинули Аничков в четверть пятого утра и сразу поехали на Фонтанку, в министерство.

Самая крупная операция в истории полиции и жандармерии Российской империи была подготовлена загодя, высочайшая санкция получена, руки развязаны.

— …Манифест государя и особое заявление правительства будут опубликованы послезавтра к вечеру, — задумчиво сказал подполковник. — Должны успеть. Мы сделали все, чтобы предотвратить утечки и сохранить абсолютную секретность, удар будет нанесен внезапно. Никогда бы не подумал — сенаторы, два великих князя, промышленники, глава Земского союза… Пускай многие из них приняли участие в комплоте по глупости и из меркантильных соображений, даже не подозревая, кто дергает за ниточки и с какой целью!

— Его императорское высочество Сергея Михайловича, допустим, мне вовсе не жаль — удивлен, как с таким генерал-инспектором артиллерии у нас вообще остались пушки и какой-то запас снарядов. Сошлют в Туркестан, тем и ограничатся — привлечь к суду представителя царствующего дома решительно невозможно.

— Но вдовствующая императрица? Мария Федоровна! О боже!..

— Ею двигали интересы родной страны, Дании. Мария Федоровна действовала неосознанно, ее нельзя простить, но можно внять ее чувствам. Поверьте, она закончит старость в крымском дворце, в комфорте и уюте. И в полном уединении. Ее имя никогда не будет упомянуто. Династия не потерпит такой компрометации…

— И все это происходило на протяжении двадцати лет, все делали вид будто ничего не замечают, молчали, отворачивались! Ничего бы не вскрылось! Алексей Николаевич своей смертью искупил… Такого никогда не случалось: в списках шестьсот сорок две фамилии по одиннадцати губерниям, и это наверняка не предел. Нам предстоит процесс столетия!

— Процесс? — ухмыльнулся его высокопревосходительство. — Военно-полевые суды, как при блаженной памяти Столыпине, без проволочек. Боюсь, Василий Константинович, ближайшие сутки глаз мы не сомкнем. Приготовления завершены полностью?

— Точно так. Освобождено два крыла корпуса центральной пересыльной тюрьмы возле Финляндского вокзала, охрану в полночь заменили на казаков. Петропавловская крепость предназначена для самых именитых арестованных, камеры только одиночные. Следственный комитет начнет работу с заключенными незамедлительно. Щадить чувства общественности не станем — показательная акция, аресты будут производиться на службе, в присутствиях, театрах, дома, да где угодно. Сообщения для прессы только после выхода Манифеста и введения военного положения в крупных городах.

— Диктатура, да-с… Восемнадцатое брюмера для России, пускай такая аналогия и не совсем корректна. Вот о чем еще следует позаботиться: бывший император с семьей теперь в Петергофе, его следует полностью изолировать от внешнего мира, не исключено, что противодействующие нам силы решат вернуть Николая на престол, обойдя любые законы. То же самое — с Михаилом Александровичем. Охрана у государя верная, но исключить возможность покушения мы не можем — если погибнет император, погибнем и мы. Только он в силах осуществить задуманное. Решительно, беспощадно и твердо.

— Будет сделано все что в моих силах и все, что сверх них, ваше высокопревосходительство. Это ведь не просто устранение заговорщиков, это государственный переворот сверху. Восемнадцатое брюмера, да…

Подолия, Устя

3 августа

— Все готово, милорд. Большую часть снаряжения бросим, оставим здесь, отправимся налегке. Автомобиль, две пролетки. Станция Проскуров в девяноста трех верстах, ехать часа три. Поезд Одесса — Винница — Киев останавливается в Проскурове в час с четвертью пополудни на двадцать минут, если выедем рано утром, успеем. Особенно в свете складывающейся обстановки…

Насчет обстановки его сиятельство не шутил — напряженность на границе с Австро-Венгрией стала критической, несмотря на поддержку Германии в Сербском конфликте (бои на южном фронте шли уже несколько дней), Вена не могла рассчитывать на помощь Вильгельма II против Российской империи… Особенно в свете раскрывшихся необычайных обстоятельств, обнародованных в Петербурге.

Тем не менее правительство Франца-Иосифа без оглядок на дипломатические формулировки объявило августейший Манифест и заявление главы русского кабинета «горячечным бредом» и «враждебным выпадом». Впрочем, основные события пока разворачивались на западе, у рубежей Франции, громко и неожиданно вступившейся за сербов и обещавшей балканскому королевству всемерную поддержку.

Австрийцы, опираясь на союзный договор с кайзеррейхом, расценили слова Пуанкаре как объявление войны и отозвали посла — они упорно лезли в драку, не раздумывая о последствиях.

Французский маршал Жозеф Жоффр пригрозил отставкой, если не будет объявлена мобилизация, который тем самым и добился от Пуанкаре и Клемансо приказа. В ответ Германия ввела режим «военной опасности» и ультимативно потребовала демобилизации в течение двенадцати часов.

Пожар разгорался и остановить пламя не мог уже никто, не остановили подступившую катастрофу и невероятные сообщения из Петербурга.

Второго августа кайзеррейх объявил войну Франции и пригрозил Бельгии. Британия медлила. Немедленно за Вильгельмом к ультиматуму присоединились австрийцы. Антанта слала громкие проклятия в адрес вероломного царя Николая, обвиняя того в трусости, диктаторских замашках и даже в психическом расстройстве, вследствие чего некоторые серьезные газеты посчитали, что «измена» русских может стать причиной конфликта уже между державами «Душевного согласия».

Кризис перерос из балканского в мировой.

* * *

Манифест от 31 июля вызвал у концессионеров предсказуемую реакцию — смесь шока и понимания. Это была настоящая бомба, Николай Николаевич не испугался и пошел до конца, хотя и ограничился довольно расплывчатыми формулировками, не назвав прямо истинного виновника начинающейся общеевропейской смуты.

— …Надвинувшаяся угроза бедствия всеобщей войны тяжкой скорбью преисполняет сердце наше, — вслух читал Барков, одновременно переводя на французский. — Благо российского государя неразрывно с благом народным и печаль народная — его печаль.

От нестроений, возникших как в пределах Отечества нашего, так и у рубежей его, может явиться угроза целости и единству державы нашей… Так, где же главное-то? Вот, слушайте!.. С глубочайшей скорбью в сердце, извещаем народ наш о преступной измене, зародившейся среди дворян империи, сановников и людей военного звания; измене, поставившей Отечество на грань разорения и превеликих бедствий…