Темные алтари - Димитр Гулев

Он знал — мать сделала так в память о покойнике, о его отце, о всех мертвых.

Стефани поднесла стакан ко рту, глотнула. Окончательно смешавшись, Арчи торопливо допил кока-колу.

Когда он ушел, Стефани откинулась на спинку своего удобного кресла. Звук в телевизоре она так и не включила, да и вообще больше ни разу не взглянула на экран. Лишь слегка повернула голову к лагуне, которая серебрилась за поднятыми шторами огромного, как газон, окна.

Два дня спустя Арчи, обеспокоенный тем, что никто не подходит к телефону, снова заехал к матери. Он очень спешил и даже не стал заводить машину в гараж, находившийся сразу за домом.

Как всегда, легкая застекленная дверь парадного была незапертой. Арчи прошел в комнату и в первое мгновение никак не мог понять, что случилось.

Но почувствовал это по внезапному стеснению в груди.

Климатическая установка жужжала громче обычного. Перегревшийся телевизор с выключенным звуком работал на том же канале. На столике среди рассыпанных желтых таблеток стоял и высокий бокал недопитого узо, и пустой стакан, из которого он накануне пил кока-колу. Лампадка в углу погасла. Бобрик высох, но его длинные волокна так и остались слипшимися.

В кресле, вытянув на подставку отекшие ноги, лежала Стефани.

— Мама!

Стефани не шевельнулась.

А она всегда спала так чутко!

— Мама! — вне себя закричал Арчи.

Он так редко звал ее мамой, что почти испугался собственного голоса.

— Мама! — с трудом повторил он.

Но Стефани была мертва.

Ей выпала на долю неожиданная, почти мгновенная и, как это установлено врачами, самая легкая для человека смерть.

И стало так, как когда-то рассказывал гостю Арчи, как мечтала Стефани.

Новый ресторан Ахиллеаса теперь, может быть, самое шикарное заведение на всем западном побережье Флориды от Сидар-Ки на севере до Ки-Уэста на юге. В разгар курортного сезона нескончаемые колонны автомобилей устремляются к Тарпон-Спрингсу и целые толпы туристов заполняют залы ресторана, чтобы рассказать потом о чудесной лагуне, где всегда можно прокатиться на катамаране и увидеть, как добываются губки.

Бизнес Арчи процветает. Вечно занятый, он по-прежнему осторожен, предусмотрителен, строго распределяет свое время между работой и семьей. У него уже четверо детей, последнюю — долгожданную — девочку зовут Стефани.

В церкви перед алтарем поблескивает новая позолоченная лампада.

Почти все в Тарпон-Спрингсе работают на Арчи. Служебная иерархия, как и оплата, определяется родственными отношениями. Изможденный, страдающий тяжелым заболеванием бронхов, Джимми носит расшитую золотом форму швейцара и еще более величественную рубашку, слишком большую для его осунувшегося лица. Когда на него нападает кашель, Джимми спешит спрятаться в гардеробе. Рядом, в парадном холле, в блеске мрамора, никеля и хрусталя висят портреты Ахиллеаса и Стефани. И тут же — легкий графический рисунок, на котором изображен незабытый и незабвенный человек, устремивший свои бесхитростные, но всевидящие глаза в закат, вечно тлеющий над теплой лагуной.

«On this coast our roots will stay!» — думает, мучительно кашляя, Джимми, ибо лишь через муки, через смерть может человек обрести новую родину.

Перевод Л. Лихачевой.

СТАРЫЙ ФОРТ

В Соединенных Штатах Америки границей всегда был бесконечный горизонт на Западе.

Нортроп Фрай{32} 1

С восхода до заката солнца — от подъема и до спуска флага — грохот барабанов и визг флейт оглашали болотистую, дикую до недавнего времени пустошь, где две реки — Сент-Джеймс-ривер и Сент-Мэри-ривер — впадали в Хуайт-ривер. Место это было низкое, вся окрестность представляла собою равнину, лишь кое-где пересеченную небольшими холмами с плоскими вершинами.

Каждую весну вешние воды заливали широкую дельту спокойных рек, лениво петляющих среди прошлогодней увядшей зелени прерий. Вековые наслоения ила образовали острова, заросшие высокой травой, ежевикой и ветвистыми ивами, известково-белые прибрежные наносы были покрыты мхом. Десятилетиями обрастали лишайником обломки каменных стен стоявшего здесь когда-то форта. За ним, на востоке, простиралась давно уже заселенная, обработанная земля; на западе, за узкой Хуайт-ривер, светлеющий горизонт манил не одно и не два поколения колонистов в бескрайние величественные просторы.

Когда-то форт был аванпостом на неуклонно передвигающейся к западу границе. Сейчас именно в этом направлении, далеко за Хуайт-ривер, расширялся город со своим старым центром и новым одноэтажным пригородом, раскинувшимся на пологих склонах бархатных зеленых холмов. Поздние восходы были тут светлы, но как-то робки и унылы, без обычно свежей дерзкой бодрости живительных ранних рассветов. Солнце, будто и не грея, незаметно достигало зенита на необъятном платиново-мутном небе, а потом вдруг начинался бесконечно долгий, неописуемо красивый день с глубокой и чистой небесной синевой и ясными далями. Прерии, казалось, были обращены к западу, туда же вытягивались и города, и там, где когда-то встречались только индейские вигвамы, бродили серые медведи и ползали гремучие змеи, незаходящее солнце полировало сейчас асфальтовые ленты федеральных шоссе, тоже устремившихся прямо на запад.

А за манящим горизонтом снова простиралась земля, заселенная потомками бывших колонистов, огромные пространства плодородных — уже возделанных или еще не тронутых — площадей. Осваивая их, люди подошли к океану, и только тогда ненасытная человеческая волна откатилась назад. Осталось лишь незабываемое воспоминание о затраченных усилиях и обращенных на запад взглядах — в названиях поселков, часто получавших имена разрушенных, несуществующих или уже ненужных старых фортов, таких, как этот, руины которого воды дельты давно размывали и уносили в океан вечным своим путем…

Вода в котле закипела.

Ослепленная пламенем очага, Эдмония Мурхед слушала.

Гремели барабаны Айвора и Фредерика, Нормана, Бенджамина и Клиффорда, и под их равномерный грохот с песней приближались усталые, пропыленные колонны людей. Визгливая мелодия флейт то сливалась с барабанным боем, то медленно поднималась до призывно-острой, пронзительной высоты, и тогда в эту мелодию вдруг озорно врывались отрывистые импровизации Сьюзан Кей, которые тут же подхватывали флейты Эрвина, Годфри, Уоллеса, Дэвида, крошки Молли и других девушек.

В сумерках позднего рассвета пламя еще не погаснувшего очага желтыми языками лизало неровную поверхность камней, и Эдмония чувствовала их горячее дыхание на лице, на груди, на раздвинутых коленях. Все в ней — и ноги,