Темные алтари - Димитр Гулев

подчинялось его все еще сильное и красивое тело.

Он вздрогнул.

Как там, на кладбище, когда он увидел на могильной плите имя Стефани, дрожь побежала от ног по всему телу, словно предчувствие ветра, которое порой охватывало его в тихом предрассветном сумраке.

Не потому ли он решил возвратиться через Тарпон-Спрингс?

А веселье все разгоралось, буйное и в то же время печальное мужское веселье, какое — он помнил — бывало при Ахиллеасе. Да, он возвращался к себе домой, в Айдахо, под бледное, выметенное северными ветрами небо, но остановился на этом берегу как потерпевший крушение человек или просто моряк, внезапно осознавший, что с морем покончено навсегда.

Но разве только с морем?

«I’ve thrown up the sponge!»

Нет! Никогда!

Он встал. Попытался встать. И покачнулся. Но не склонился, его поддержали Бэд и Арчи.

— Папа!

Он отстранил их руки. Никто ничего не заметил.

Но он знал — и это было для него в тысячу раз важнее, — знал, что покачнулся.

А Джимми все танцевал, прикрыв глаза — невидящий, сосредоточенный; Жюль, кровь которого откликалась на ритм любой мелодии, танцевал рядом, танцевал изящней, может быть, красивее, но без той внутренней напористости, которая придавала неповторимое, несказанное очарование каждому движению Джимми.

Не Джимми — Димитриса!

Янтарное светлое вино искрилось, как бусины четок в руках Ахиллеаса.

У Бэда лицо стало розовым. У Жюля — голубовато-серым.

«Как же, интересно, выгляжу я?» — спросил себя он и, может быть, впервые в жизни не нашел в себе сил ответить на этот простой вопрос.

Он сидел. Пил все то же виски цвета заката, мощные мышцы наливались свинцом, тяжелые ноги казались навсегда прикованными к земной тверди.

Он взглянул на Стефани. На людей вокруг себя.

Он был один. И на могильной плите рядом с его именем никогда не появится ничье другое.

Первый.

Непобежденный.

Несогнувшийся.

И потому, наверное, такой одинокий в этот закатный час.

Как всегда, ночевать они должны были на яхте, и когда наконец гости направились к пристани, он почувствовал, что с двух сторон его поддерживают чьи-то молодые руки. Попытался освободиться, но безуспешно. Он знал, как тяжелы мертвые, как страшно тяжелеют люди, когда их покидает жизнь, словно бы именно она придает им крылья, а может, сам человек и есть крыло мертвой материи. И все же не мог себе даже представить, как тяжело навалился он сейчас на плечи Арчи и Бэда — бесконечно тяжелый, бесконечно старый человек, с могучей, как скала, грудью, в которой уже ничего не осталось.

День засыпал. Над лагуной и в заливе догорали его пурпурно-оранжевые отблески. Покой окутал дома, лодки и катамараны белели, как сонные птицы. Где-то вдали, на шоссе, вспыхивали и исчезали бледно-желтые отсветы автомобильных фар. Усталые пальмы напоминали коричневые веера — пока на западе не погаснет окончательно истончившаяся медная полоска, после чего от них останутся лишь черные силуэты, еле видные в густом мраке ночи.

«Словно изодранные, обветшалые знамена над пустынным берегом!»{31} — мелькнуло у него в голове.

Их шаги гулко стучали по доскам пристани. Под нею вздымались, дышали воды лагуны, те самые, в темных глубинах которых плавали сейчас дельфины.

Пылающая на горизонте полоска быстро сужалась, остывала, серела и наконец исчезала совсем.

Море слилось с ночью.

Огромная, круглая, словно бы раскаленная только что истлевшим закатом, ржаво-красная луна поднялась над пустынными водами.

Через несколько месяцев раздастся одинокий выстрел охотничьего карабина, и его трагическое эхо прокатится от Айдахо до теплой лагуны Тарпон-Спрингса.

И Арчи не будет знать, как сообщить об этом матери.

Но она сама обо всем узнает.

Строительство нового ресторана шло полным ходом. Работа спорилась. Мертвый сезон давал предпринимателям возможность использовать дешевую рабочую силу, а это было самое важное. Банки, заинтересованные в популярности Тарпон-Спрингса и привлеченные именем Ахиллеаса, предлагали Арчи кредиты на весьма выгодных условиях, а тот по совету адвокатов соглашался на них лишь после долгих и детальных переговоров о процентах, сроках выплаты, ипотеках.

Не привыкшая к безделью Стефани теперь была вынуждена целыми днями сидеть в своем чистом, прохладном доме и, не зная, чем заняться, с утра до вечера смотрела телевизор.

За исключением ночи, конечно.

Однако с ногами у нее становилось все хуже. Она часами сидела, положив их на высокую, стоящую перед креслом подставку. Глотала всяческие таблетки, но отечность становилась все болезненнее, тяжесть в ногах все усиливалась, и вообще казалось, что кровь в них просто свернулась.

А в остальном, что ж? Никогда еще в жизни ей не доводилось так долго отдыхать и столько времени проводить у телевизора. Похоже, Стефани только сейчас начала понимать, как широк мир.

Так и застал ее Арчи, который по пути на стройку остановил «мерседес» перед отцовским старым, но просторным и уютным домом. На столике рядом с креслом матери стоял среди лекарств нетронутый стакан узо. Это его удивило.

Поговорили, как обычно, о деле, о счетах. Арчи налил себе кока-колы, насыпав в стакан льду из воронки нового холодильника.

— Надеюсь, ты довольна? Большой, красивый, и лед есть, когда захочешь, стоит только нажать кнопку!

Стефани молчала. Арчи уменьшил звук телевизора, какие-то чужие люди за выпуклым стеклом экрана продолжали жить своей никому не ведомой жизнью в их, Стефани и Арчи, собственном доме.

— Папа застрелился, Арчи!

Арчи кивнул. Снял очки, большим и указательным пальцами зажал близорукие глаза. И лишь открыв их, заметил живой огонек лампадки перед висящей в углу иконой; под ней рядом с декоративным камином все еще стоял небольшой письменный стол его отца.

Мать так редко ее зажигает!..

— Несчастный случай, ты, наверное, знаешь!

Стефани покачала царственно белой головой.

— Все меняется, Арчи!

— Не думай об этом!

— Я не думаю. — Стефани с трудом перевела дух. — Но ведь это от нас не зависит, верно?

Она подняла стакан. Подержала его в руке. И несколько раз плеснула прямо на голубой мохнатый бобрик пола. Арчи потрясенно молчал.