Бойтесь данайцев, дары приносящих - Анна и Сергей Литвиновы

Наконец, им дали приказ: вылетаем на полигон. А время – уже конец мая. В Тюратаме, говорят, в это время стоит страшная жара. Однако они прилетели – нет: небо хмурится, прыскает дождик.

И началось томительное ожидание – теперь здесь, на космодроме. Почему – томительное? Ведь лететь предстояло не ей. И все равно казалось, что жизнь после полета – пусть не ее, чужого – необыкновенным образом переменится. Заблистает новыми красками. Наполнится новыми звуками, запахами и вкусами. В любом случае громадное свершение: первая женщина в космосе. И она – наша, советская!

А пока – полет переносили. Астрономы говорили: вспышки на Солнце. Стартовать нельзя. Вдруг будет высокое облучение?

В Подмосковье командиры старались их все время нагружать. Тренировки, занятия, собрания. Все время девчат чем-то занимали. А тут, в Тюратаме, выпали совершенно свободные деньки. Только на зарядку по утрам выводили. В оставшееся время космонавты и космонавтши играли в бадминтон и жарились на солнце на берегу Сырдарьи. Ездили на нескольких лодках на рыбалку: космонавты-парни, космонавты-девушки, Провотворов, его начальники, трех-четырехзвездные генералы и даже один маршал. Старички неловко, с давно позабытым рвением, ухаживали за юными девчатами. Уговаривали выпить шампанского. Парни-космонавты ловили сетями рыбу, девочки варили уху.

А время шло, и никто из девочек, несмотря на все собрания, не водился (как говорят в детстве) с Валентиной Первой. Была она – одна. В одиночестве. И отдельно от нее – все остальные. С ней никто не общался, не разговаривал, не сплетничал и не секретничал. А ту, казалось, это теперь не задевало. Она была внешне безмятежна. Вот только полет все откладывают, и внутри нарастает нетерпение: все ближе «красные дни календаря». Как в таком состоянии лететь?

Среди ученых шли постоянные обсуждения. Какой интенсивности вспышки на Солнце? Сколько рентген они дают за атмосферой, на орбите Земли? Будет ли это опасно для ребят в космосе? Из Москвы звонил по ВЧ то ли Брежнев, то ли сам Хрущев, настойчиво спрашивал: «Почему откладываете запуск? Почему не выполняете решения партии и правительства?» Академик Келдыш, взявший трубку, отвечал дерзко: «Солнце, к сожалению, решениям партии и правительства пока не подчиняется».

Наконец, один из академиков‑астрономов на одном из совещаний авторитетно сказал: «Заверяю, что ребята в космосе, несмотря на вспышки, получат радиации не больше, чем матрос атомной подводной лодки за один день похода». И тогда решили – пускать.

Мужчина, как всегда, пошел первый. Валерия водрузили на макушку ракеты, и тут возникли неполадки на старте. Он ждет, в скафандре, в корабле, час, другой, третий. И, наконец, – запуск. Валерий, с позывным Ястреб, улетел. А это означало, что по программе назавтра лететь Валентине – Чайке.

В эти дни на космодроме Иноземцевой как-то встретился Королев. Он оказался, что удивительно, в одиночестве и, что еще более удивительно, пребывал в лирическом настроении. Вопросил: «Что, Иноземцева, расстроились, что в космос не летите?» И она ответила просто: «Конечно, Сергей Павлович». Он вздохнул: «Еще бы. Я бы тоже на вашем месте расстроился». Главный конструктор не стал произносить утешительных речей: мол, полетишь в следующий раз – и Галя вдруг с удивительной остротой поняла: а ведь следующего раза не будет. Или, может быть, будет – но не для нее. И не для них. Не для первого женского отряда. Прав был Григорий. Для них, оставшихся сегодня на земле, полетов больше не случится.

И вот стартовала Валентина. Они все, пять оставшихся девчонок-космонавток, с трибуны следили, как ракета уходит вверх. Провотворова с ними не было. Он находился в бункере, на связи с Валентиной. Галя увидела, как высоко в небе отделяются отработавшие боковушки – первая ступень. И хоть это был всего третий старт, что она наблюдала в жизни (первый – к Венере в прошлом году, второй – вчерашний Валерия), она со всей отчетливостью поняла: все идет хорошо, и будет сообщение ТАСС, восторженные толпы на Красной площади, и Георгиевский зал Кремля, но – не для нее.

А ей – ей надо было начинать новую жизнь.

Но сперва предстояло расстаться со старой.

Валера на корабле «Восток-пять» летал не неделю, как запланировано. Ракета забросила его на слишком низкую орбиту. Корабль стал цепляться за атмосферу и еще сильнее снижаться. В институте прикладной математики вычислительная машина БЭСМ‑1 (на которой некогда работал Владик) без перерыва считала, по имевшимся параметрам, прогноз будущей орбиты. Перигей (нижняя точка) уменьшался с каждым витком слишком сильно, а чем ниже, тем плотнее атмосфера, и в какой-то момент опасались: корабль может начать неконтролируемый спуск. Чтобы он не рухнул в незапланированном районе, космонавта-пять пришлось сажать раньше намеченного. И все равно: Валера поставил рекорд по пребыванию вне Земли в одиночестве – как потом выяснится, до сих пор никем не побитый: почти пять суток. А одновременно с ним вернули на Землю Валентину.

А дальше все пошло по заведенному сценарию. Семь истребителей сопровождают самолет с героями в московском небе. На трибуне мавзолея стоят рядком – а Никита Сергеевич в центре – все шесть наших прекрасных космонавтов. Держатся за ручки. Произносят речи. Внизу под ними проходят толпы – на этот раз, в отличие от двенадцатого апреля шестьдесят первого, хорошо организованные, с плакатами, утвержденными соответствующими парткомами. А потом все самые сливки столицы перемещаются в Георгиевский зал Кремля. И на завтра назначена пресс-конференция с сотнями корреспондентов. А еще через день – митинг в родном ОКБ‑1.

Вот только из всех девчонок, на равных готовившихся к полету, в центре внимания – на трибунах, на пьедесталах и подиумах – осталась одна. А все остальные скромно сидят на пресс-конференции в последнем ряду. Никем не замеченные, стоят у подножия мавзолея. Чокаются в сторонке с другими нелетавшими космонавтами-парнями в Георгиевском зале Кремля.

Галя с большим трудом вытерпела все это. Случалось, и плакала втихомолку. А потом Валентина Первая полетела и поехала по митингам и странам пожинать свою славу, а их остальных, слава богу, отправили в отпуск.

И она взяла Юрочку и с огромным облегчением уехала к маме в Воронежскую область.

И только тогда ей призналась – нарушила-таки секретность, почти случайно. Мама как-то при ней вслух начала то ли восхищаться, то ли осуждать: «Наши-то, глядь, чего удумали: девчонку в космос забросили! Теперь грохоту на весь мир будет! Ах, советские женщины самые передовые и равноправные в мире!» А Галя не выдержала и прошептала: «А ведь и я вместо Вальки могла слетать», – и вдруг расплакалась.

– Господи, доченька! Вон ты, оказывается, к чему в последнее время готовилась! Ради чего с хорошей работы и от Владьки ушла! Как хорошо, что не ты-то полетела! Какое счастье! Да ведь это так опасно! Как ты могла решиться на такое, Юрочку бы без матери оставила! Как же хорошо, что ты здесь, со мной, с ребенком, а не там, как Валентина эта, – в сферах!

И Галя, отрыдавшись, подумала: а может, и впрямь хорошо?

* * *

За этот отпуск, сорок пять суток, как положено космонавту, у Иноземцевой было время подумать. Понять, что делать дальше.

Она спросила себя: чего же я хочу? И сама себе честно ответила: я хочу быть с Юрочкой. Не отпускать его от себя. И я хочу быть с мамой. Она уже старенькая. Ей все труднее справляться с хозяйством – даже в сравнении с январем регресс налицо. Ей нужна помощь. И вообще: маме тоже хорошо быть со мной, а мне – с ней.

И еще Гале хотелось заниматься любимым делом. Не тексты космические переводить для ОКБ. И не на центрифугах кружиться, готовясь к новому полету. Она поняла, что страшно скучает по своей изначальной профессии: по школе, деткам.

И еще ей хотелось держаться подальше от Провотворова.

И – от воинских званий и дисциплины.

Поэтому, когда она вернулась на Чкаловскую, решение у нее уже созрело. Она озвучила его – пока только себе, и оно прозвучало нормально. Даже завлекательно. И тогда она поделилась с девчонками в профилактории – оставшимися четырьмя, Валентина Первая отныне и навсегда пребывала на иных высотах: – «Я из отряда ухожу».

Девчонки изумились: «Да ты что?! Скоро всем здесь, в городке, дадут квартиры – улучшенной планировки, гостиная тридцать метров, дом уже строится! Да ведь здесь обалденное снабжение, по первому разряду, лучше, чем в любой Москве: и продукты, и промтовары, и мебель, и книги любые, по спискам книжной экспедиции!» А она отвечала: «Да, это здорово и это интересно, но при одном условии: если ты знаешь, что хоть когда-нибудь полетишь в космос». А они – ей в ответ, наперебой: