Мир Жаботинского - Моше Бела

Для еврея язык — прежде всего письменность. Он воспринимает его сначала глазами, а уж потом ухом. Он очень ценит грамматику, стилистику; произношение для него — дело второстепенное. По этой причине у нас есть поэты, давным-давно живущие в Стране, говорящие на иврите с сефардским произношением, но стихи свои пишущие с ашкеназскими ударениями[*]. И ритм и рифму они до сих пор воспринимают лишь зрительно, стихи для них — это то, что читают, а не декламируют. Они просто пренебрегают правильностью произношения. Директор банка в Тель-Авиве говорил мне как-то: «Когда ко мне приходит клиент и демонстрирует «ашкеназские прелести» своего иврита, я знаю, что нельзя давать ему ссуду — он бездельник».

«Заменгофф и Бен-Йегуда», «Морген-журнал», 9.10.1927.

Что же это такое — «правильное ивритское произношение»? Этой теме Жаботинский посвятил брошюру, вышедшую в 1930 году. В ней он собрал правила ивритской фонетики. Мы приводим здесь выдержки из предисловия к этой брошюре:

Сейчас уже невозможно восстановить древнее ивритское произношение. Но очевидно одно — произношение наших предков отличалось четкостью и ясностью. Они не «проглатывали» звуков или слогов, четко произносили звуки, не смешивали их. Короче, им была неизвестна неряшливость речи, царящая ныне у евреев. Достаточно взглянуть на любую еврейскую книгу, снабженную полной огласовкой[*]. Наши мудрецы, огласовывая священные тексты, еще обладали знаниями об истинном произношении живого иврита. В те времена эта традиция еще не умерла окончательно. Если они в чем-то и ошиблись, так это не от неряшливости, а потому, что к тому времени стерлись различия между какими-то оттенками в произношении, возможно, какие-то гласные поменялись местами еще во времена Давида и Соломона. И сами недостатки принятой системы огласовки вытекают не из лишней педантичности, а наоборот, из ее простоты. Но посмотрите, какое богатство оттенков звучания! Для звука «а» есть три разных способа произношения, три разных значка огласовки; для «о» — четыре; четыре — для «е»; два — для «у»; два — для «и». Тончайшее чувство слуха выражается в этом богатстве. Наши предки говорили на языке, обладавшем богатейшей звуковой гаммой, для них были важны малейшие оттенки звучания. Можно сказать, они наслаждались своим произношением. Обидно терять такое богатство, разменивать его на убогость и серость речи, царящие у нас на улице, в школе, на театральных подмостках.

Язык — это душа нации. И как пианист или скрипач работают над сонатой, которую намерены публично исполнить, так каждый должен трудиться над своим произношением.

Откуда же нам взять правила нашего произношения, где источник его совершенствования?

Инстинктивно каждый из нас стремится приблизить «свой» иврит к языку, знакомому ему с детства: идишу, испанскому, русскому, немецкому, польскому, арабскому, английскому. Очевидно, что это не подход. Напротив, мы должны стремиться избавиться от всяческих «акцентов».

Некоторые специалисты полагают, что наше произношение следует максимально приблизить к арабскому. Полагаю, это будет ошибкой. Иврит, как и арабский,— семитский язык, но это не значит, что наши предки говорили «с арабским акцентом». Французский и итальянский — тоже родственные языки, но их произношения сильно разнятся. Есть звуки в итальянском, неизвестные французскому языку, и наоборот. Одни и те же звуки, например «r», произносятся совершенно по-разному. Русский и польский также очень близки, но ничто так не режет слух русского, как русская речь с польским акцентом, и, разумеется, наоборот. Сходство корней и грамматики вовсе не свидетельствует о фонетической близости. Ибо фонетика не зависит от строения языка, она зависит от «музыкальных вкусов» данного народа, от того, что приятно и что неприятно его уху.

Во времена расцвета нашего древнего языка наш народ практически не имел никаких контактов с арабским народом. В Библии слово «арабский» едва ли встретишь. Язык араба развивался в природных и климатических условиях, совершенно отличных от условий Эрец Исраэль. Посреди огромных просторов, а не в тесноте крохотной страны, на равнине, а не в горах, в пустыне, а не среди садов и лесов, которыми была так богата наша земля, в зной, а не в прохладном Иерусалиме, в уединении, а не на перекрестке всех дорог из Египта в Ассирию. Да и расы у нас разные. К моменту прихода евреев в Эрец Исраэль она была полна другими народами, самыми различными расами. Были там и пришельцы с Севера, и выходцы из Африки — отовсюду. К концу эпохи Царей мы не встречаем уже упоминаний об этих народах. Это значит, что они были полностью поглощены Иудеей и Израилем[*]. Так окончательно сформировалась еврейская раса как средиземноморский народ, к которому примешаны отдельные черты северян и жителей Запада...

То, что я намерен предложить в этой брошюре, вытекает из соображений, изложенных выше. Я не утверждаю, что предлагаю «правильное» произношение. Никто не знает и никогда уже не узнает, какое произношение «правильно» в смысле его сходства с древним. В конце концов мы вынуждены создавать произношение, и каждый волен предлагать что-то, что соответствует его вкусам. Время решит, соответствуют ли его «вкусы» вкусу народному. Оратор, учитель, чтец может предложить лишь что-то свое и сказать: «Вот мое произношение, нравится — принимайте, нет — предлагайте свою систему правил, но — систему»!

Без всякого стыда признаюсь, что «вкусы», положенные в основу предлагаемой здесь системы,— вкусы европейские, а не «восточные». Читатель легко убедится, что в моей «системе» есть выраженная тенденция избавиться от звуков, чуждых европейскому горлу и европейскому уху, стремление максимально приблизить фонетику нашего языка к европейским «стандартам», к европейскому пониманию «благозвучности». К тому понятию благозвучности, к тому «камертону», согласно которому итальянский, к примеру, считается красивым, а китайский — не очень. Я основывался на том, что мы, в большинстве своем, европейцы и наш музыкальный вкус — вкус Рубинштейна, Мендельсона, Бизе. Но я убежден, что и объективно (обоснования я привел выше) то, что я предлагаю, ближе к «правильному» произношению наших предков, нежели гортанное «арабское» произношение. И тем более ближе, чем неряшливое произношение, без системы, без мысли, без намека на красоту, которым мы испортили наш разговорный язык, унизили его — этот один из самых стройных, могучих языков мира, довели его до уровня безобразного шума.

«Фонетика иврита», Тель-Авив, 1930.

И через десять лет, в самом конце своей жизни, во времена страшных потрясений Жаботинский все-таки нашел время обратить внимание своих соплеменников на необходимость уважать свой язык:

Можно предположить существование трех разных подходов к проблеме:

а) этот язык режет нам слух, его необходимо исправить;

б) это нам нравится, пусть так и будет;

в) «научный подход»: это естественный процесс; иврит приноравливается к запросам масс — неважно, режет это вам слух или нет,— вмешиваться бессмысленно, мы должны будем принять вещи такими, какими они будут.

Подходы «а» и «б» — дело музыкального вкуса. Но третий подход — дело глупости и полного непонимания.

Нужна особая осторожность в обращении с понятием «естественный процесс». Если мы «естественность» возведем в принцип, то нам следует перестать бриться и стричь ногти. Такому «принципу» нет места в культурном обществе. Весь смысл культуры именно в обуздании некоторых «естественных процессов», подчинении их разуму. Это вообще. В частности же, этот «принцип» особенно вреден сионизму. С первого дня существования галута «естественным процессом» было растворение евреев среди других народов. Вся наша история двух последних тысячелетий — это священная война с «естественными процессами». Апофеоз этой войны — дело сионизма, ведь одна только попытка перемещения городских жителей в сельские поселения была абсолютно противоестественна, в то время как естественный процесс во всем мире — урбанизация.

Но возрождение нашего языка — это уж вершина «противоестественности». История возрождения иврита просто анекдотична. Грелись себе на солнышке на крыше где-то в городе Париже два молодых бездельника — Бен-Йегуда (благословенна его память!) и Грозовский (да продлятся дни его!) и решили сделать иврит разговорным языком. На минутку обратили внимание на фонетические проблемы и постановили, что произношение будет сефардским. И стало так.

Сколько раз слышал я во дни своей юности от весьма ученых мужей, что так делать нельзя. Они (сии мужи) утверждали, что нельзя «сделать» язык по собственному хотению, что язык развивается по своим естественным законам и т.д. и т.п. И, разумеется, научная истина была на их стороне, в подтверждение каждого своего слова они приводили цитату из какого-либо непререкаемого авторитета, а мы, юнцы, просто не находили что ответить. А отвечать-то надо было так: анекдот, выражающий могучую волю человека,— это сила. А сила, объективная реальность, не опирающаяся на могучую волю людей,— это анекдот.