Жук. Таинственная история - Ричард Марш

вопрос позже, когда я сам разберусь.

Доктор Коутс всегда был немного резок – особенно, полагаю, когда говорил со мной. Помню, как-то он пообещал надрать мне уши. Когда я была маленькой, я считала это нормальным.

Поняв, что молчаливый гость ничего мне не расскажет и своих загадочных намеков на Пола не прояснит, я поднялась на второй этаж. Папá сразу сообщил мне, что страдает от сильнейшего приступа подагры. Однако он успел – с немалым удовольствием – поглотить изрядный завтрак, тогда как я все еще ходила натощак и посему выразила надежду, что болезнь не так серьезна, как ему кажется.

Я промолчала о том, кого нашла на улице, – иначе подагра папá не преминула бы усугубиться. Когда он в таком настроении, ее усиливает любой пустяк.

Глава 26. Отцовское «нет»

Пол потряс Палату общин одной из величайших своих речей, а я поссорилась с папá. К тому же едва не поругалась с Сиднеем.

Но последнее – пустяки. Он все еще не перестал думать, что влюблен в меня, – будто бы со вчерашнего вечера, когда он, по его выражению, «предложил мне руку и сердце», у него не было времени разлюбить и опять полюбить полдюжины раз; в силу этого заблуждения, он, кажется, считает себя вправе дуться и негодовать. Но я внимания не обращаю: когда Сидней разобижен, он не менее мил, чем обычно; мне, однако, не по нраву, что он начинает метать ядовитые дротики в Пола. Если он воображает, что его слова или намеки хотя бы на гран ухудшат мое отношение к Полу Лессинхэму, он еще глупее, чем я предполагала. Кстати, сегодня вечером Перси Вудвилль предложил мне стать его женой – и это тоже мелочь; он уже три года пытается просить моей руки – что в данных обстоятельствах немного меня раздражает, но он все равно не станет плеваться ядом просто потому, что я предпочла другого, – а ведь Вудвилль, кажется, в самом деле меня любит.

Вот с папá все серьезно. Мы впервые скрестили шпаги – и на сей раз, полагаю, без жертв не обойтись. Утром он кое-что сказал – не мне, а в мою сторону. Упомянул, что вечером Пол будет выступать – будто я того не знаю! – и позволил себе обрушить на него множество проклятий, которые он, в описываемом случае, не считает недостойными джентльмена. Не знаю – хотя нет, прекрасно знаю – что бы он подумал, доведись ему услышать из чужих уст, в присутствии дамы, эти самые обычные для него ругательства. Тем не менее я промолчала. У меня были основания пропустить эту ерунду мимо ушей.

Однако сегодня вечером все усложнилось.

Я, конечно, отправилась слушать речь Пола – и это было далеко не впервые. После заседания Пол пришел за мной и вывел из ложи. Он был вынужден на минутку отойти, чтобы дать кому-то поручение, а в вестибюле как раз оказался Сидней – весь такой ухмыляющийся! Я могла бы его уязвить. Но только я собралась вставить в разговор очередную шпильку, вернулся Пол – и, кто бы сомневался, Сидней ему нагрубил. Не знаю, что чувствовал мистер Атертон, но мне было очень за него стыдно. И будто после того, как Пол вновь прославил нашу отчизну, оскорблений этого хлыща оказалось мало – явился папá. Он всеми силами пытался увести меня от Пола. Интересно, как бы ему это удалось. Разумеется, я пошла с Полом к карете, оставив папá решать самому, поедет он со мной или нет. Он не двинулся с места и все-таки ухитрился добраться до дома всего на три минуты позже меня.

Затем грянул бой.

Невозможно рассказать, каков мой папá в гневе. Наверняка кому-то удается в приступе ярости сохранять лицо, но папá точно не из этих людей. Он неустанно твердит о величии и аристократичности Линдонов, однако сложно представить кого-то менее благородного, чем глава нашего семейства в минуты горячности. Не буду пытаться передать, как он выражался, но все его замечания по большей части были оскорблениями в адрес Пола, прославлением Линдонов и приказаниями мне.

– Я запрещаю… запрещаю тебе… – Когда папá старается выглядеть убедительным, он повторяет собственные слова три, а то и четыре раза подряд; затрудняюсь сказать, вправду ли он верит, что повторение – мать уверения; если так, он заблуждается. – Я запрещаю тебе когда-либо говорить с этим… этим… этим…

Тут посыпались ругательства. Я молчала.

Настал мой черед сохранять спокойствие. Мне хочется верить, что, возможно, за исключением некоторой бледности и безмерной жалости к невыдержанности отца, я оставалась такой же, как всегда.

– Слышишь меня?.. слышишь, что я тебе говорю?.. слышишь меня, девчонка?

– Да, папá, я слышу вас.

– Тогда… тогда… тогда пообещай мне!.. пообещай, что сделаешь все, как я приказываю!.. и помни, голубушка, не пообещаешь – из комнаты не выйдешь!

– Милый мой папá, вы хотите, чтобы я провела остаток своих дней в гостиной?

– Не упрямься!.. не… не… не смей так со мной разговаривать! Я… я… я этого не потерплю!

– Вот что я вам, папá, скажу: если не перестанете волноваться, опять сляжете с подагрой.

– К дьяволу подагру!

Это было самым здравым его высказыванием; если такую дрянь, как этот недуг, можно послать ко всем чертям одним только громким его поношением, пусть так и будет. Папá вновь понесло:

– Этот тип чудовищен, отвратителен… – и все в том же духе. – Нет более коварного побродяжки… – и так далее. – И я приказываю тебе… я – Линдон, и я приказываю тебе! Я твой отец, и я приказываю тебе!.. Я приказываю тебе никогда не разговаривать с… с таким… – череда беспомощных повторов, – опять, и… и… и я приказываю тебе даже не смотреть в его сторону!

– Послушайте, папá. Я пообещаю вам больше не разговаривать с Полом Лессинхэмом, если вы пообещаете мне больше не разговаривать с лордом Кантилевером… или не здороваться с ним, случись вам встретиться на улице.

Видели бы вы, как тут вспыхнул папá. Лорд Кантилевер – глава его партии. Ее августейший и, по-моему, наипочитаемейший вождь. Самый настоящий кумир моего папá. Не знаю, ставит ли он его на одну ступень с ангелами небесными, но если нет, то вряд ли намного ниже. Мое предложение прозвучало для него не менее возмутительно, чем его – для меня. Но, к несчастью, папá способен видеть только одну сторону вопроса – его собственную.

– Ты… ты смеешь сравнивать лорда Кантилевера с этим… этим… этим!..

– Я их не сравниваю. Даже не уверена, имею ли я что-то против лорда Кантилевера, то есть против него как человека. Но, конечно, у меня и мысли не было поставить в один ряд личность его масштаба с кем-то