Если буду жив, или Лев Толстой в пространстве медицины - Владимир Ильич Порудоминский

мужеского душевного склада, в особенности чувственных мужчин) больше муж, чем отец. В письме к жене, ненадолго с нею расставшись, он в ответ на ее упрек, что не любит детей, объясняет: понос у ребенка его тоже очень тревожит, но – «я не люблю их в сравнении с тем, как тебя люблю».

Подрастая, сын все более привлекает Льва Николаевича: «Я его очень начинаю любить. Совсем новое чувство». Толстой скажет однажды, что маленькие дети не вызывают у него интереса: ему дорого видеть, чувствовать, что он в силах воздействовать на ребенка, что ребенок его понимает.

В эпилоге «Войны и мира» графиня (прежняя княжна) Марья будет переживать, что муж, Николай Ростов, не ощущает прелести грудных детей.

«– Не понимаю, не могу, – сказал Николай, холодным взглядом глядя на ребенка. – Кусок мяса…

– Ведь главное, он такой нежный отец, – сказала графиня Марья, оправдывая своего мужа, – но только, когда уже год или этак…»

Годом позже первенца-сына, у Толстых рождается и первая дочь – Таня. Софья Андреевна опять печалится: с сыном Лев Николаевич стал очень нежен, все с ним занимается, а на Таню даже никогда не глядит. Скоро Таня сделается его любимицей. Толстой до старости вообще будет особенно близок с дочерями, так же, как и они будут не только душевно привязаны к отцу куда более, нежели сыновья, но окажутся несравнимо восприимчивее к его внутренней работе, убеждениям, учению, станут его духовными друзьями и помощницами.

«Какой-то совсем особенный мир в детской», – определяет Софья Андреевна. Пусть Толстой и не в силах принять этот мир вполне – тем не менее и для него, как для Софьи Андреевны, мир детской – необходимая и важная часть мира семьи, о котором он с юных лет мечтал, как о счастье, которое его ожидает.

«Материалы, из которых построено это счастье, – рассказывает он теперь, когда оно возводится на деле, – самые некрасивые – дети, которые (виноват) мараются и кричат, жена, которая кормит одного, водит другого и всякую минуту упрекает меня, что я не вижу, что они оба на краю гроба, и бумага и чернила, посредством которых я описываю события и чувства людей, которых никогда не было».

Известно, что Наташа Ростова во многом написана «с Тани», младшей сестры Софьи Андреевны, но сам писатель неслучайно, конечно, прибавляет, что «перемешал Таню с Соней». В заключительных главах «Войны и мира», о семейной жизни Наташи, воспроизводится этот мир детской, – до него несколько шагов от кабинета, где Лев Николаевич пишет свою книгу. В добрую минуту он весело докладывает приятелю: в Ясной Поляне, и в детской, и в кабинете, хорошая погода.

Детей кормила сама

«Иду на жертву к сыну», – через месяц после первых родов пишет в дневнике Софья Андреевна. Она пытается кормить его сама. Это соответствует желанию, даже настоянию Льва Николаевича. Он шутит, что жена «погружена в сиски, соски и соски», но представить себе не может (и не хочет), что детей кормит не мать, а чужая женщина.

Грудь у Софьи Андреевны плохо устроена для кормления. У нее сразу же начинаются боли, возникает грудница (такое повторится всякий раз, со всяким ребенком). Но, записывает она, «бросить кормить – огромное несчастие, отравит жизнь».

После, в пору семейного разлада, она упрекнет мужа, что не жалел ее, юную мать, а она должна была осуществлять его идеал «здоровой бабы». И все же, хотя первая причина здесь, скорее всего, упорное убеждение Льва Николаевича, сама Софья Андреевна, несмотря на неизбежные страдания, тоже чувствует особую потребность кормления собственного ребенка. Когда приходит пора отнять от груди дочь Таню, она делает это «с большим горем и даже слезами». Через несколько лет она объяснит свое чувство, рассказывая о сыне Льве: «Сегодня 4-й день, как я отняла Левушку. Мне его было жаль почти больше всех других. Я его благословляла, и прощалась с ним, и плакала, и молилась. Это очень тяжело этот первый полный разрыв с своим ребенком».

Наташа Ростова, несмотря на противодействие близких и докторов, «восставших против ее кормления, как против вещи тогда неслыханной и вредной… всех детей кормила сама».

Из любви к младенцам

Толстой считает нравственно важным, чтобы мать сама кормила своих детей. Со временем он, знакомясь с врачебными исследованиями, удостоверится, что это полезно и по медицинским соображениям.

В 1888–1889 годах он отдаст много сил работе над книгой главного доктора Московской детской больницы Е.А.Покровского «Об уходе за малыми детьми». Книга выйдет в созданном по почину Толстого издательстве «Посредник» – издательство выпускает литературу для народного чтения.

Редактируя рукопись, Толстой будет стараться сделать ее язык понятнее простому читателю, крестьянам, внесет в текст дополнения, которые почерпнет из других источников. Больше всего толстовских поправок окажется в главе о кормлении детей, – похоже, тема его особенно интересует.

«При материнском кормлении ребенок правильно возрастает и редко болеет и редко умирает. Дознано, что больше всего мрут дети, воспитываемые на коровьем молоке, меньше мрут дети, воспитываемые не материнским, а чужим молоком у кормилиц, и меньше всего мрут дети, когда их кормит мать», – определяет Толстой главную мысль главы.

Занимаясь книгой, Лев Николаевич напишет от себя несколько страниц о кормлении ребенка соской. Соской в отличие от рожка, рогового, глиняного или стеклянного сосуда, налитого молоком, в те времена по большей части называли тряпицу с завязанным в ней жеваным хлебом или кашей. Сперва Толстой подумывает напечатать заметку под своим именем в какой-нибудь газете или журнале, но затем вставляет ее целиком в книгу доктора Покровского.

Заметка Толстого написана страстно, может быть, даже с некоторыми преувеличениями. Но, наверно, именно так, горячо, целенаправленно, без уступок, и следует бороться с вредными обычаями, невежеством, косностью.

О соске

За границей, в Англии и в других странах, где всякая мать кормит своего ребенка только грудью и не знает никаких сосок и не употребляет их, в этих странах из 100 новорожденных не доживает до года только 9, 10, 12 человек, а у нас в России из 100 новорожденных не доживает до года 33, а местами даже 60 человек. Что губит этих 20 и больше лишних детей, умирающих на каждую сотню? Страшно сказать. Но это так. Погубила миллионы детей и еще губит тысячи и тысячи – ничто иное, как соска, как дурацкий обычай давать детям соску. Мало того, что за границей меньше мрет детей, чем у нас, у нас в России среди татар детей мрет вполовину, а то втрое меньше, чем у нас. А отчего? Только оттого, что у татар, по закону Магомета, каждая