Пепел острога - Сергей Самаров

– Да, я слышал… Конунга Кьотви уважали и друзья и враги… Ну, по крайней мере, и ты тоже не последний. Но я о другом говорю. Смотрю вот я на тебя, и не вижу того дикаря и грабителя, какими все вас представляют… Но ведь я сам совсем недавно видел совсем других урман и свеев. Тех, что на Куделькин острог напали… И сам их перебил больше десятка… Я стрелу за стрелой пускал, и в каждой стреле были мои обида, боль и желание отомстить. Это были не люди… Это же были настоящие дикари, настоящие звери, достойные того, чтобы их убили и выбросили тела на съедение диким животным.

– Вы выбросили тела? – переспросил, морщась, Ансгар.

– Нет… Пока Овсень захватывал с сотней драккары, а я лежал в шалаше раненый, шаман Смеян заставил часовых сжечь тела в общем костре. Но, когда сотня вернулась, этому костру никто не оказал уважения своим присутствием. Никто не захотел проститься с убитыми. Дикари получили то, что заслужили. Вот я и сравниваю тебя и их. И что я должен думать?

Ансгар нашел ответ сразу.

– В вашем народе все одинаковые? – спросил юный конунг.

– Конечно, нет. И у нас есть люди добрые и злые, но у нас не принято совершать такие дикие набеги на соседей. Бывают войны, и даже между соседними славянскими племенами бывают, и часто… Мы, русы-варяги, уже много веков повоевываем со словенами, что по ту сторону Ильмень-моря живут. Только за Бьярмию спор идет вторую сотню лет. Но никогда не стоял вопрос об уничтожении. Победить в войне, добиться своего – это да. Заключили договор, победитель получает, что хотел, и все. Но не доходить при этом до дикости зверья. А твои соотечественники доходят.

– Мне трудно что-то возразить, десятник, но все, чем ты возмущаешься, в моем народе считается доблестью, и я не могу сказать, что это плохо, потому что не считаю образ жизни своего народа плохим. Мы всегда стремимся быть победителями, как учит нас О́дин. А быть яростным и свирепым в бою, не давать никакой пощады врагу – это и есть быть победителем. Победителем до конца, без всяких оговорок… Или все, или ничего… Это наш жизненный принцип… Мне вот сегодня предложил воевода Вихорко провести бой на мечах. Хочется, как я понял, ему посмотреть, на что я способен. Не поединок, а простой пробный бой, чтобы друг другу боли не причинять. Это, наверное, в ваших правилах, которые нам кажутся смешными и не мужскими. Я не понимаю, что такое пробный бой двух взрослых людей… Скандинавские мужчины, бывает, проводят поединок и дерутся насмерть. Это и есть – победить до конца. Понимаешь, мы в суровом краю живем, и в суровости воспитаны, мы друг к другу сурово относимся, и к себе сурово относимся, и потому не понимаем, почему мы должны мягко относиться к чужим нам людям. Наверное, потому все скандинавы и грубы, потому и злы в бою. Для каждого скандинава считается честью умереть с мечом в руках, и, наоборот, бесчестьем умереть в постели от старости. Хотя, говорят саги, были и великие воины, которые умирали от старости непобежденными, и их все равно пустили к костру Вальгаллы, потому что они искали боя, а противник боя с ними избегал. Но это исключение. У нас дух народа такой, что нам потребен кровавый бой…

– Я не вижу ничего мужского в том, чтобы грабить людей, которые что-то делают, и ничего не делать при этом самому… – холодно заметил Велемир, которого не проняли такие горячие слова конунга, и он не нашел их убедительными. – Но у нас, видимо, разные понятия о мужской чести. В моем народе настоящим и достойным мужчиной считается тот, кто построил дом, правильно воспитал добрых детей, укротил горячего коня или дикого лося и засадил поле… В этом – смысл продолжения жизни на земле. Не только одного народа, но всей жизни, завещанной нам богами… А в твоем народе, как я понимаю, смыслом считается желание отобрать урожай, собранный с засаженного поля, при этом и построенный дом сжигается, и дети или убиваются, или продаются в рабство, и воруется конь… Я не вижу в этом ничего мужского и не вижу никакой доблести… Набеги чаще всего совершаются не на сильные вооруженные дружины, способные постоять за себя и дать суровый отпор, а на жилые селения, к тому же плохо защищенные. Мужчина, считающий честью умереть в бою, вызвал бы на бой дружину противной стороны и вышел бы навстречу со своей дружиной… Это было бы по-мужски, и это было бы геройством, действительно достойным места у костра в Вальгалле. А воевать с женщинами и детьми, которые не в состоянии за себя поднять оружие – здесь чести мало…

Ансгар ничего не ответил, потому что чувствовал определенную правоту в словах стрелецкого десятника. И подходящего оправдательного аргумента в голову сразу не пришло. И он сказал только то, что пришло, но и это сказал так, словно просил прощения за своих соотечественников:

– Во всем виновата, я думаю, людская жадность… Если жадный ярл ведет свое войско туда, где его ждет не слава, а только добыча, то это вина только конкретного ярла, а не всего народа… Моих соотечественников часто обвиняют в жадности, я знаю. Но и жадность тоже является следствием места, где мы живем. Наша земля слишком скудна, чтобы давать богатство. Она не может даже прокормить всех нас. И потому люди желают иметь больше, желают иметь запасы, чтобы в трудные времена не умереть с голода. Но – мы уже, кажется, пришли… И сам воевода Вихорко здесь, если только кто-то другой не приехал на его коне…

– Он, говорят, неравнодушен к Дарине, бедной сироте, воспитаннице Даляты. Ее родителей убили твои соотечественники, а саму малолетнюю тогда девочку ударили мечом. С тех пор у нее одна рука высохла и не работает. Скажи, это тоже мужская честь – изуродовать ребенка… Это тоже часть вашего стремления к полной победе?

Ансгар промолчал…

Ему просто нечего было сказать…

* * *

Ворота была распахнуты настежь. Молодые люди вошли в обширный двор, уже знакомый Ансгару. Да и десятник Велемир, похоже, многажды бывал здесь. А уж про дварфа-кузнеца Хаствита и говорить нечего. Десятник с конунгом остановились перед крыльцом, а дварф, сделав им знак, чтобы ждали, сразу вошел в дом.

Из кузницы, над которой густым древом поднимался расходящийся, как крона настоящего дерева, дым, выглянул молодой кузнец в кожаном фартуке, вытер локтем пот со лба, но одновременно размазал по лицу сажу, не заметив того. Приветливо махнул рукой, здороваясь, но молодого кузнеца тут же позвали назад, и он заспешил к работе, не успев ничего сказать.

Ждать долго не пришлось. Кузнец Далята вышел из дома вместе с воеводой Вихорко и дварфом Хаствитом, непривычно улыбчивым. Наверное, Хаствиту нравилось ходить здесь чистым и умытым и не торопиться к горячему горну, где он обычно работал. Гости шагнули навстречу хозяину. Первым заговорил юный конунг:

– Здравствуй будь, Далята.

– И ты здравствуй будь, конунг… Мир слухами живет, и я слышал, что ты уже опробовал новый клинок в деле…

– Да, мастер-кузнец, и пришел поблагодарить тебя и твои поистине золотые руки, создавшие такое чудо, потому что никогда еще моя рука не держала подобного оружия. Меч стоит многократно того, что за него заплачено… Он стоит большего, и моя благодарность тебе границ не имеет…

– Спасибо на добром слове. Вот воевода Вихорко тоже доволен своим мечом, – заметил кузнец. – И тоже говорит, что раньше такого удобного оружия не встречал. А он со своим уже два года не расстается и многажды обнажал в сече…

Воевода довольно улыбнулся и положил левую руку на крыж.

Ансгар уже успел оценить взглядом меч примерно одинаковой длины с его мечом, только не имеющий в рукоятке драгоценных камней. Но взамен этого щедро украшенный растительным орнаментом[109]. И ножны у меча воеводы были попроще. Обыкновенные деревянные, покрытые красным бархатом и сцепленные тонкой кованой окантовкой, украшенной тем же орнаментом. И тоже без самоцветов. Но это был меч знатного воина, а не конунга. И он не был символом власти, который каждому запоминается с первого взгляда.

В знак благодарности юный конунг протянул кузнецу руку, тот пожал ее, второй рукой придерживая Ансгара за локоть, показывая этим, что доволен высказанной благодарностью, и повернулся к десятнику.

– Ты, Велемир, все-таки пришел, хотя твой сотник велел передать мне, что ты еще не оправился от ранения… Может, подождешь несколько дней?

– Я готов попробовать свои силы, Далята. У меня, сознаюсь, остались боли в груди, но руки по-прежнему сильны и не подведут меня.

– Условия ты знаешь. Не справишься с луком, второй попытки у тебя не будет. Уже шестеро не самых слабых стрельцов не справились. Не лучше ли сначала подлечиться?..

Десятник бросил взгляд на воеводу.

– У меня, к сожалению, нет времени на поправление здоровья. Здоровье поправится в пути. Воевода, кажется, почти готов нас отправить.

– Готов, – согласился воевода Вихорко. – Готов уже сегодня без всяких «почти». Но сегодня уже поздно. Поплывете на рассвете.