Там, где хочешь - Ирина Кудесова

Одиноко. Женька неуправляемая стала, переходный возраст. Чуть что — хамит. Опустошает холодильник и с подружками в скайпе висит часами. Зайдешь к ней в комнату, стянет наушники, нетерпеливо: «Мам, ну что тебе?» И даже выйти отсюда, выйти некуда!

Глотнула еще мартини, набрала Маринкин номер.

34

Маринка сказала: «Через полчаса будем у тебя» — такое счастье.

В машине у Ноэля сиденье просторное, не то что в «мегане» у Франсуа. Поехали в город. Маринка молчала, с цаплей в обнимку.

Ноэль понравился. Что зацепило — взгляд. Этот взгляд не хотелось отпускать — смотрела в зеркальце заднего вида, ловила его глаза. Этим глазам и начала рассказывать, всё больше заливаясь хмельными слезами, о том, что муж не любит, никого не любит, кроме себя и дочери, а та — тоже никого, кроме себя… Семейка… Ехала ведь сюда — нет, не за деньгами, за теплом. За вот таким теплом, которое у Ноэля в глазах. Хоть Маринке повезло!

Приземлились в уюте итальянского кафе-мороженого «Аморино» возле Центра Помпиду. Балки деревянные под потолком, бежевые стены. Взяла «Амаретто» с миндалем и «Аморизо» с рисом. Смотрела на ангелочка на стене с рожком мороженого в пухлой ручке. Ноэль все пытался разобраться, кто прав-виноват, понять. Да нечего понимать. Как это приятно — сидеть поздно вечером в кафе, на туристов поглядывать. Спросила: «Ноэль, ты уже сделал Марине предложение? Она золотая…» Засмеялся: «Знаю!» — «Ну если знаешь, чего ждешь?» Снова засмеялся, мягко так, и стало ясно: все у них хорошо будет. Обнял Маринку: «У русских всегда все так быстро?» Разводиться ей надо поскорее.

В полночь выяснилось, что Ноэлю вставать в шесть, ехать в Лилль. Неловко вышло. На прощанье сказала: «Береги Марину», — кивнул, и опять — этот взгляд.

Франсуа прохрапел до утра.

35

День начинался с гудения пылесоса и чувства вины. Утро мадам Дель Анна посвящала уборке. Надраивались раковины, вычищались ковры, душевая кабина мылась сверху донизу, пыль преследовалась со специальным веничком наперевес. Принимать участие у Марины не получалось: к моменту ее пробуждения основной фронт работ был выполнен. Что ж поделаешь, если Ноэль колобродит допоздна. Да и ей ночью лучше рисуется.

По утрам в комнате — как в склепе: окошко забрано ставнями, не поймешь, на каком ты свете. Только гудение пылесоса возвращает к реальности и наводит на мысль: «Неудобняк спать». Правда, Ноэль тоже может давить подушку, если ничего не горит, — а вдвоем спать не стыдно. Тогда будильником служит Элизабет: зевая и заводясь, Ноэль дает ей указания, одевается, хватает на кухне кусок и, прежде чем исчезнуть, целует Марину в шею. Она выбегает в садик, смотрит, как он идет вдоль ограды, жестикулируя одной рукой (в другой — телефон).

Мадам Дель Анна уже обед готовит. Она решительно отвергла помощь по кухне, и Марина вздохнула с облегчением: здесь тушением куриных лап не обойдешься, процесс потребления пищи возведен в культ. Всякий раз готовится несколько блюд: мсье Дель Анна в еде капризный, ему выбор нужен. Вчера, например, была рыба, запеченное с сыром мясо и паста, к которой прилагалось пять соусов (порядочная сицилийка умеет приготовить сотни две видов).

Попытки вымыть посуду мадам Дель Анна пресекает: «Иди лучше рисуй! Вдруг станешь знаменитой!»

Для работы Марине выделили комнату, где «картина с кошечкой» (второй трогательный портрет кота Пепе). Сюда едва вмещаются пузатый буфет, небольшой диван песочного цвета, тумбочка темного дерева и стол — мраморный, на тонких чугунных ножках крест-накрест. Стол хронически холодный, и чтобы сесть за него — ноябрь! — требуется присутствие духа. У двери — подобие шкафчика, там хранятся три ружья: мсье Дель Анна когда-то на кабанов охотился, а теперь ружья нужны, чтобы от воров обороняться. Комната расположена возле лестницы, и тут слышно все, что происходит наверху: «Тонио! То-о-о-они-и-ио!» — зовет мадам Дель Анна мужа — он не слышит, в гараж ушел. “Non é possibile! — это она по телефону. — Che cosa ti ha risposto? Ah il bastardo! Dimentica, Francesca, vieni a cenare ‘sta sera… Certo… certo…”

«Черто, черто» — «конечно, конечно» звучит по сто раз на дню. Марину в этих телефонных разговорах интонация умиляет: как у Ноэля, «американские горки».

Франческа — подруга хозяйки дома, дама лет за пятьдесят с пышными формами. Тоже с Сицилии. Вышла замуж за француза тридцать лет назад, о чем столько же лет сожалеет. Она живет неподалеку, приезжает почти каждый день на стареньком «фиате». Дети выросли, злобный супруг засел бельмом на глазу.

Идея проживания с мамой, папой, Франческой и бесконечными родственниками Ноэлю не по душе. Надумал снять квартиру, обязательно четырехкомнатную. Марина против: зачем ежемесячно выбрасывать по две тысячи евро, когда можно взять кредит и купить жилье? Да и никуда ей отсюда не хочется. Так уютно посидеть с мадам Дель Анна, пошептаться…

— Зачем ему четыре комнаты, Марина?

— Каждому — по одной: ему, мне, Клелии. А четвертая — для Джованни. Когда он будет в гости приезжать.

— Для Клелии! Для Джованни! — мадам Дель Анна картинно всплескивает руками. — Да Ноэлю некогда Клелией заниматься! Ты видела — появится, потискает и — за компьютер! Что до Джованни, так он себе любой отель снимет! Целиком.

— Ноэль говорит, что дома ему приятнее…

— Приятнее! — Мадам Дель Анна хватается за голову. — Ноэль за лишнюю комнату станет платить, чтобы Джованни ублажить! Марина, это абсурд, абсурд! А ты знаешь, что он не мешки денег зарабатывает? Да, да! Все вкладывается в фирму. Если примется снимать жилье — прощайте рестораны, он их себе уже не позволит!

Никогда бы не подумала. Но это смущает меньше всего.

В кухню заходит Клелия. Вторник, она тут до завтрашнего вечера. Выяснила, что Марина супер как живописует кошечек-собачек-ежиков, и теперь нет покоя.

— Идем, ти будешь рисовать коти.

Мелкие ошибки не в счет. Ребенок в пять лет говорит на трех языках: по-русски — с матерью, по-французски — с отцом и по-итальянски — с бабой-дедой.

И тут хлопает дверь гаража: когда нет гостей, через него в дом проходят, чтобы на парадной лестнице не топтать.

— Папа! — Клелия прыгает к Ноэлю на руки, и он тискает ее, целует в шею, где первый позвонок, а она жмурится.

Марине вспоминается разговор, случившийся неделю назад.

36

— Она его заловить хотела… — мадам Дель Анна закрыла дверь в кухню, чтобы муж не слышал. Ему не нравятся эти пересуды. — Однажды я пылесосила, задела ее сумку… и оттуда выпала бумажка, а на ней кровью как будто заклятие… на Ноэля и его деньги. Анна уже беременная ходила. Мари ее не любила, они раз повздорили, и Анна сказала: «Ты уйдешь отсюда и не вернешься, не конкуренция ты мне». Мы все думали — о чем она… а это было о доме. Ведь целое состояние. Когда я сказала Анне, что Мари погибла, у нее такое лицо сделалось… как если бы она оторопела, что получилось.

— А что… с Мари произошло?

— Вроде отравление. Пауло, мексиканец, к которому она уехала, исчез. — Мадам Дель Анна вертела в руках варежку для горячего. — Ее не стало в начале января…

Марина любила пересматривать альбомы Мари. Черно-белые пейзажи, двумя руками нарисованные, удивительно.

— Сколько у тебя нашлось бы общего с моей дочерью!

Марина кивнула. Но думала о другом…

— А вы не боитесь, что Клелия… будет на мать похожа?

Эта женщина, Аннагуль, встала между ней и девочкой. Как избавиться от мысли, что Клелия — частичка человека, готового на подлость? И этот человек воспитывает ее. Не будь… не будь у Клелии матери, Марина приняла бы ее безоглядно. И не знала бы она этой неуютной ревности: Ноэль хватает на руки Клелию, фырчит ей в загривок, Клелия верещит, и там, в их мирке, больше нет места. Марина стоит рядом, улыбаясь, — но улыбка ее пуста.

37

Появилась работенка: под Анже замеры делать, там жилищный комплекс хотят строить. За день не управились, остались в отеле. Вечером выдвинулись на дискотеку в местном универе, на медицинском факультете, — без Тибидоха, конечно.

Будущие врачихи были так себе, но оказалось, что жизнь-то продолжается. Поужинали в симпатичном ресторанчике. Страшно было спугнуть это внутреннее спокойствие… Нет, с браками покончено. Да и не знаешь сейчас, кого надо.

Утром вышел из отеля — свежо, серо. Тишина внутри. И вдруг — оплеуха: витрина в предпраздничном оформлении. Ватный снежочек, люлька с младенцем, человечки-волхвы. И над этим благолепием — крупными буквами: “NOЁL”, «Рождество». Пока до парковки дошли, четыре витрины «оноэленные» попались. Теперь обложат: до Нового года куда ни зыркни — всюду это имя. Назвали макаронника Рождеством, идиотизм.

В тот вечер, когда она вернулась за цаплей, — бухнулась на кровать рядом, тоже ревет: «Ты мне близкий… Не рви, это больно… Не выкидывай меня из жизни…» Думал об одном — какого черта она снова здесь? Сколько можно отрывать и отрывать? Не шелохнулся. Она выбежала. Хотел, чтобы от нее хоть цапля осталась. Крикнул: «Ключи оставь!» — уже не слышала.