Полубрат - Кристенсен Ларс Соби

Мне пришлось остановиться у фонтана на Гюльденлёвесгатен. Ноги едва держали меня. Воду отключили, в луже на дне прели листья и каштаны. Зато я, уткнувшись в своё же плечо, рыдал, как каскад фонтанов. Заливался в три ручья. История про Африку нашла выход в слезах, они тяжело капали на мокрый асфальт и распугивали червяков, заскользивших кто куда. Дальше я не придумал, история остановилась на том, что Фред кинулся мне на шею. Продолжение у неё скучное и медленное, мне с ним возиться неохота. А лучшая часть этой истории — заочное отпевание меня, когда я лежу в африканской хижине, а остальное человечество собирается на Майорстюен, на похороны в отсутствие покойника. Я опять разрыдался. Тут кто-то склонился надо мной, чуть не коснувшись моего лица. — Ну что ж ты так расстроился, — произнёс голос. И кто-то стёр мне слёзы платком с запахом рыбных фрикаделек и сиропа от кашля. — Что же могло так расстроить такого славного хорошего мальчика, а? — Я открыл глаза и прямо перед собой увидел старческий рот. Помада смазалась на передние зубы, похожие теперь на розоватые раковины, а язык выгнулся, точно улитка. Я отшатнулся. Она убрала платок в сумку и придвинулась. — Ты не ударился? — Я помотал головой. Она была так близко, что её улитка вот-вот могла меня лизнуть, а отступать дальше некуда, тогда я свалюсь в фонтан. — У меня брат умер, — сказал я. Она остановилась, и глаза у неё словно вспучились. — У тебя умер брат? — Да, — зарыдал я и вытер щёку рукой. Она положила ладонь мне на голову и заговорила медовейшим голосом, двигая языком: — Давно он умер? — Вчера. — У тебя вчера умер брат? — Да, вчера. Послезавтра похороны. — И меня потрясло, сильнее даже, чем африканская история, то, как я умертвил Фреда, не просто подумал так, а произнёс вслух, и внимавшая мне старушка приняла эту смерть за чистую монету. Получалось так, что эта трагедия действительно стряслась, я поверил в это сам и ловил каждое своё слово, слетавшее с моих же губ. — Он утонул, — сказал я. — В реке в Гаустаде. Я пытался спасти его, но… — И меня затрясло от рыданий. Я не мог больше говорить. Старушка тоже зачиналась слезами и опять вытерла мне лицо. — Ты замечательный, храбрый мальчик, — всхлипывала она. А потом дала мне пять крон, украдкой потрогала мои кудри, спрятала платок и пошаркала прочь по жёлтой листве. И тут случилось странное. Когда я открыл рот поблагодарить, сказать «спасибо», с языка сорвались совсем иные слова. — Улитка пизданутая! — заорал я. Старуха остановилась, обернулась, морду аж перекосило. Я пулей сорвался с места и рванул во весь дух к пожарному депо, я б не стал расстраиваться, если б прямо сейчас заполыхал пожар. Неплохой вариант, если б город сгорел дотла, а заняться пожарище могло хоть в Королевском дворце (монаpx мечется по балкону в языках пламени). Но машины стояли в депо, сирена не ревела, каски висели на стене. А пожар бушевал лишь у меня в голове, костёр занялся на небе, а такое возгорание пожарники не тушат. Я побежал дальше. Я нёсся сам с собой наперегонки и притормозил уже на Бугстадвейен. Встал перед парфюмерным магазином на углу, где заворачивают трамвайные пути, и посмотрелся в зеркало за стеклом. Дым не валил из ушей, кудри не опалились. Я почти не изменился, только щёки раскраснелись и зрачки стали круглее на одну лишнюю мысль, точно они слишком многое повидали. Но руку мне жгла пятёрка. И я зашёл в магазин. Здесь были одни женщины, они обернулись как по команде, и насупленные лица расцвели улыбками, как будто мой вид вывел их из тяжёлого забытья в нижних слоях пахучей дрёмы — запахи ведь, как мокрые листья, они скучиваются под деревьями, и не знаю почему, мне некстати вспомнился ёжик, улёгшийся спать внутри лиственного кокона. Сейчас кто-нибудь полезет мне в волосы, подумал я, то есть я даже подумать не успел, как продавщица в голубом платье погрузила пальцы мне в кудри, ухватила локон и стала, хихикая, наматывать его на палец. — Улитка пизданутая, — бросил я и прикусил язык Но она лишь нагнулась ещё ниже, улыбнулась ещё шире, а парфюмерные продавщицы захихикали хором: «Видели такого вежливого мальчика?!» Похоже, такого вежливого мальчика они не видали сроду, ибо ни одна не смогла устоять перед соблазном изучить мои кудри на ощупь, и только по завершении этой процедуры меня спросили, чего мне угодно: может, духов № 4711 для мамы или стальной гребешок? — Мне нужно кольцо, — прошептал я. Продавщица пригнулась пониже: — Что ты сказал, дружок? — Я сказал — кольцо, — повторил я. — С буквой. — Тогда она лукаво улыбнулась и увлекла меня в глубь магазина, а там выдвинула ящичек, полный колец. — Какая буква тебе нужна? — Я бы с удовольствием купил весь алфавит, чтоб точно не промахнуться, но на это у меня не было денег, а если начать с «А», их хватит до «Е», а знакомых с таким именем у меня не имелось. — «Т», — сказал я быстро. Продавщица извлекла кольцо с «Т». — И как зовут твою подружку? Турил? — Я покачал головой. — Значит, Туне. — Нет, — не согласился я. Она уже чуть не в ногах у меня валялась: — Трине, да? — И тут меня озарила мысль, вполне мне приглянувшаяся. — Тишина, — сказал я. — С «Т» начинается «тишина». — Продавщица ещё раз запустила руку в мои кудри и выпрямилась. — Ах ты маленький хитрец, — сказала она. «Улитка пизданутая», — думал я так отчаянно, что ломило голову, но мои мысли не выдали себя ни звуком. «Т» — как тишина. Надо запомнить.

Кольцо запаковали в вату и бумагу, я отдал пятёрку и получил три шестьдесят сдачи. Если всё пойдёт по-намеченному, на эти деньги я приглашу Тале куда-нибудь, можем посидеть в «Студенте», попить молочно-малинового коктейля или купить у Эстер ирисок и лакрицы и спокойно полакомиться ими в Стенспарке, нет же, лучше всего доехать до речки в Гаустаде и расположиться на берегу на пледе, потому что там нас никто не потревожит. «Спасибо» я на этот раз вслух не сказал, только про себя, и унёс подарок домой. Мама с Болеттой уже пообедали, и мама спросила, где я был. — Нигде, — ответил я. — И есть не хочу. — Я ушёл к себе в комнату и спрятал кольцо на самое дно пенала, подсунул под ластик, точилку и линейку. Как вырос у меня за спиной Фред, я не заметил. — Чего делаешь? — Ничего, — ответил я и прикрыл собой пенал. — Ничего?! — Фред засмеялся. Мне не хотелось, чтоб он так смеялся. — Правда, — сказал я. Фред положил руки мне на плечи. — «Ничего» не существует. Так что врёшь ты. — Нет, не вру. Честно. — Фред не поддался на мольбы. Он наклонился, вырвал у меня пенал и расстегнул молнию, словно твёрдо зная, что кольцо лежит внутри. Он сжал пальцами блестящий свёрточек — А это что? Ничего? — Я опустил голову. — Кольцо, — буркнул я. Фред улыбнулся. Сел на кровать и открыл упаковку. Я едва не плакал. Но сдерживался. Он ещё не знает, что я уготовил ему произносить поминальную речь над моей пустой могилой, когда я исчезну. — «Т», — прочитал Фред. — Это кто? — Девочка из параллельного класса. — Ты собрался подарить кольцо ей? — Я кивнул. Фред помолчал немного. Я тоже ничего не говорил. Прикидывал про себя, что он сейчас сделает: спустит кольцо в унитаз, проглотит или лишь отломает «Т». Ничуть не бывало. Он упаковал кольцо, как было, и протянул мне. — Молодец, Барнум. — Я не решался произнести ни звука. Бережно запихнул кольцо поглубже в пенал. Фред стоял у окна спиной ко мне. Уже стемнело. С медленным, мокрым гулом проезжали автобусы, на ветру неподвижно висели фонари. — Она тебе очень нравится? — тихо спросил Фред. Я похолодел. — Да, — шепнул я. — А что в ней тебе нравится? — У неё родинка на лице, — сказал я. Фред повернулся ко мне: — Барнум, могу я дать тебе совет? — Да, — кивнул я. Фред подошёл ближе: — Не говори ей, что тебе больше всего нравится родинка. — Фред провёл рукой по моим кудрям, мне кажется, впервые в жизни. Потом он ушёл, ничего больше не сказав.

Этой ночью я придумал новую историю, хотя и спал. Я отправился в дальний путь. В ледовый холод и мрак, на поиски Вильхельма, моего прадеда, один. Сутки напролёт, а может, и месяцы, ведь время здесь не отмеряется ударами часов, я шёл, ничего на пути не встречая. Пока не увидел рядом с камнем коробку, мне пришлось вырубать её изо льда. Коробку я запомнил отчётливо. Чёрная, по бокам от покоробленного язычка два заржавленных замка. Мне удалось отомкнуть коробку, внутри лежала покрытая пылью бутылка «Малаги», три банки сардин и четыре кило гуталина. Я присел у камня, выпил жаркого вина за здоровье нашего короля, закусил сардинами и почистил ботинки. Потом заснул, а когда проснулся (всё в том же сне и том же холоде), то увидел вокруг медведей. Двух я пристрелили из ружья, внезапно оказавшегося у меня в руках, остальные разбежались. Не мешкая, я снова пустился в путь, но больше ничего живого мне не встретилось. Ботинки отяжелели и вязли в снегу. Вскоре я умер. Странно, но сон продолжался. Я провалился в снег и остался лежать в нём, под крышкой холода, в гробу из безмолвного льда. А когда прошло столько же лет, сколько минуло с исчезновения Вильхельма во льдах и снегах Гренландии, ну, во всяком случае, никак не меньше недели, на время нельзя было полагаться, меня нашли. Незнакомые люди вырезали ледяную глыбу, в которую я вморозился, и переправили её в Норвегию. А там меня выставили в музыкальном павильоне на Карле Юхане («Барнум, вмёрзший в глыбу льда») — в своём прозрачном ледяном гробу я сохранился прекрасно. Но вот выглянуло солнце, лёд потёк ледяная глыба, под восторженные крики публики, тает, а я разлагаюсь в тот же миг, что выныриваю из сна, сжимая в руке узкую коробочку с кольцом.