Короли рая - Нелл Ричард

Табайя. Дала глядела с неприкрытой ненавистью. Даже имя девчонки звучало богато и вычурно – на Юге ни в одном имени не было больше двух слогов. Дала посмотрела мимо испорченной девицы и ее свиты, потрясенная тем, что они вообще такое натворили, но еще больше разозленная глупостью поступка. Если она откажется принять их игру, тогда ответственность понесет целая группа – невзирая на всю эту иерархию.

Она открыла рот, чтобы ответить, но заметила глаза в одном из окон. Затем оглядела кольцо и нашла еще: затаившиеся во тьме девчонки, по нескольку в каждой дыре, почти соприкасаясь волосами и лицами, прикрыли ладонями рты и хихикали.

Ей только и оставалось, что, как обычно, вытерпеть пытку.

– Если каждая выйдет и поработает, мы закончим быстро.

Презрительная усмешка Табайи опустилась от глаз и гладкого лба к подбородку с ямочкой.

– Уверена, так и есть. – Она развернулась и зашагала прочь, покачивая тонкими бедрами, приспешницы – за ней.

Дала стояла на месте и нюхала теплый воздух.

– Тебе нельзя, – прошептала Джучи, которая рассматривала свои ноги во время обмена репликами, – не когда они все смотрят. Нельзя.

– Если поможешь, мы справимся.

Дала надеялась, ее отчаяние было не заметно – жалкая надежда на то, что Джучи останется страдать вместе с ней, и в этом случае, возможно, пусть лишь сейчас, пусть на одну ночь, Дала не будет столь одинокой.

Джучи покачала головой. Ее глаза увлажнились, и, когда она закрыла их, по ее лицу потекли капли.

– Я не могу, Дала, пожалуйста, я не могу. Не когда все смотрят. – Она развернулась и, не оглядываясь, побежала, глухо стуча крепкой кожаной обувью по кирпичной дорожке, направляясь к самому нежеланному зданию и второй самой нежеланной кровати в спальне, потому что это было ее место.

– Стой! – Ее подруга остановилась, обернулась. Их глаза встретились, и губы Джучи дрогнули. – Оставь свое ведро. – Дала надеялась, ее стыд и злость не заметны. – Оно мне пригодится.

Деревянное ведро с грохотом упало на твердую землю и покатилось, а девчонки по всему кольцу хихикали, глядя на убегавшую Джучи.

Соловьи, еще не улетевшие от наступающей зимы, пели поблизости, уютно устроившись на ветках яблони, безразличные к разбросанной одежде, их красивые трели заглушали девчоночий шепот. Они всегда казались Дале такими счастливыми созданиями, довольными своей судьбой, что позволяла им петь по ночам, полным куда более мрачных тварей. Но сейчас их радость ощущалась как насмешка – будто весь мир следил за Далой из окон и с верхушек деревьев и смеялся, наслаждаясь глупой шуткой в ее адрес.

Она крепко зажмурила глаза, отгораживаясь от мира. Каждый миг жизни казался ей каким-то испытанием или карой, и хотелось лишь отдыха или передышки, дня или даже ночи в безопасности, чтобы собрать силы и встретить рассвет. Взамен – как часто бывало в темноте или во сне – она увидела темный силуэт волка в черноте своего разума. Увидела Мишу, лежащего бездыханным и сломленным на полу возле нее, и мертвого брата у себя на коленях, и в этот раз волк смеялся тоже. «Ты совсем как я, – сказал он, пылая пред ней золотым огнем глаз, – ты уродина, оставленная подыхать с голоду. Ты забыта, брошена, и другие лишат тебя достоинства и покроют его молитвой».

Она сдерживала слезы, застыв на месте, пока весь мир хохотал. «Узрите глупую фермерскую дочь с отхожим ведерком и шрамом!» – раздавался крик девиц в ее голове, хотя они по-прежнему только шептались за окнами и она не могла расслышать их слов.

Не в силах больше это выносить, она подняла метлу, оставленную лежать на кирпичах, и обхватила пальцами древко. Если таковы ученицы, с горечью подумала она, такими же будут и жрицы, и верховные жрицы, и все, кто имеют значение в Ордене.

В конце концов, будет неважно, как сильно она старалась или сколько невзгод перенесла – она всегда останется другой. Воспитатели приняли Далу из-за ее истории, но теперь она поняла: они наверняка знали, что ей никогда не пройти обучение – знали, что ей никогда по-настоящему не стать частью коллектива.

Другие третировали Джучи за ее страх и робость, но ее семья была на хорошем счету, и поэтому однажды ее примут в их кругу, хотя бы и на самом краешке. Но от Далы просто избавятся, выбросив как содержимое ведерок. Снова. Как собственный отец, который оставил ее связанной и дрожащей в поле на съедение воронам, Сестры выставят ее за дверь.

– Как мне служить тебе, Богиня, если не здесь?

Дала прошептала в потемневшее небо и увидела лишь звездных богов наподобие Тэгрина, ярко и пленительно сияющих, но безмолвных, обращенных к более великим делам, больше не заботящихся о человеке.

– Пожалуйста, дайте мне знак.

Шрам преградил путь упавшей слезе, и Дала возненавидела себя за слабость. Настоящую боль вызывали смерть и болезни, а не мелочные игры девчонок, и она знала, что ее самовлюбленное хныканье ничего не значит, а Миша – о, Миша отдал бы все что угодно, чтобы просто жить и терпеть мелкие неурядицы, если бы по-прежнему имел теплоту, жизнь и любовь.

Она вздохнула, надеясь очистить мысли и нести свое бремя с изяществом. Она позволила жару стыда и гнева улетучиться, пока не остались лишь текущий миг и спокойствие, план действий и дело, к которому она могла приступить прямо сейчас. Она наклонилась и смахнула метлой кусочки зеленой кожуры, прилипшие к дорожке. Вначале смету с кирпичей. Я это могу. Я это делала сотни раз.

Труд вытеснил беспокойство о том, кто может наблюдать или что они думают о ней. Дала вытерла пятна, использовав пригоршню травы, и вскоре ее первое ведро наполнилось доверху, и она со вздохом поняла, что ей придется пересечь весь двор, чтобы опорожнить его. А после ощутила тишину.

Отчего-то ей показалось это важным. Она уставилась широко распахнутыми, влажными глазами на огромное дерево, стоящее в центре кольца, и поняла, что соловьи умолкли. И замерли – только панически вертели головками, вглядываясь в ночь. А затем все вместе замахали крыльями; ветки закачались, спелые яблоки, висящие слишком высоко, чтобы девочки могли их сорвать, – упали и расплющились в траве, и Дала лихорадочно озиралась, отчаянно стремясь увидеть, что вызвало этот переполох.

Она дважды оглядела контур ветвей, пока не увидела темные перья и округлую голову, которая мерцала в бледном свете, поворачиваясь туда-сюда, туда-сюда. Увидела мертвого соловья в бритвенно-острых когтях, свисающего с ветки; крючковатый клюв, разрывающий теплую плоть. Огромные, яркие глаза, полуприкрытые от довольства. Это филин, поняла она, ночной убийца.

Ее горло сжалось, и она задрожала, с трудом подавив крик, что рвался из ее нутра. Без сомнений, все девчонки остались, все так же глазея на нее и перешептываясь – но они не замечали птиц, ведь настолько привыкли к их песням или молчанию. Казалось, тепло разлилось по ее телу, окутав ее, и она содрогнулась от прерывистого всхлипа; ей стало плевать, что за ней наблюдают и что думают другие. Спасибо, о Матерь, спасибо за то, что пощадила меня, и что была со мной, и что услышала мою молитву.

Она задалась вопросом, сколько подобных знаков пропустила в своей жизни. Сколько я видела и не сумела распознать? Сколько раз единый истинный Бог пытался указать ей путь? Пытался научить ее?

Филин тоже принадлежит мне, сказала Нанот этим простым жестом. Не всеми убийцами повелевает горный бог. Не всякая смерть и жестокость неправы.

Дала увидела глаза волка в ночи, убившего мальчиков, но оставившего невредимой ее. Поскольку я не атаковала него, подумала она, это не было бы справедливостью.

Она закрыла глаза и подумала: если б я только могла его спасти, если б я только могла протянуть руки и взять этого филина и приучить его к моему кулаку. Должен же быть способ.

Она боролась с соблазном попробовать прямо сейчас, зная, что стоит ей приблизиться, и филин тут же улетит. Но что был бы за мир, будь это не так. Что за мир, если бы она могла смыть кровь с его когтей и перьев и подчинить его своей воле для более грандиозной цели. А что потом? Как бы я распорядилась такой властью?