Athanasy: История болезни - Мавликаев Михаил

В его голосе прозвучала неподдельная обида:

– Я прожил там целую жизнь, так ничего и не поняв.

– А тут? – спросила Полынь; она снова с лёгким неудовольствием поймала себя на мысли о том, что ей интересна болтовня очередного сутулого работника.

– Тут всё проще. Люди проще. С них ободрано всё лишнее. И никому не выдана инструкция.

– И что же, ты не хочешь вернуться в Град?

– Нет! Если я буду работать слишком хорошо, то вернусь в Град. И опять проживу слепую жизнь. Если я не буду работать, то стану овощем, и меня сожрёт Раджа.

– Я. Лично я тебя сожру, обещаю.

– Д-да… Но, но, если я буду держать баланс… Я буду существовать тут вечно. Рано или поздно я буду знать всё. Буду нужен всем. Буду как Главкон.

– Кто?

– Главкон. Один из создателей нашего мира. Ты не помнишь?..

– Смутно.

– Я даже имя себе выбрал похожее.

Полынь уставилась на трясущегося шахтёра, как будто увидела его в первый раз. Голова пухла и звенела от количества услышанных слов.

– И что же, – медленно проговорила она, – никто не знает о том, что бурлит у тебя в черепушке?

– Никто никогда не спрашивал, – пожал плечами Главрук, – никто, кроме тебя.

– Угу…

Она присела и закинула себе на плечо одного из овощей. Тот обвис мягкой, бескостной тушкой, так и норовя соскользнуть на пол. «Так вот зачем нужно выращивать шипы на плечах», – подумала Полынь; а вслух сказала:

– Мне кажется, ты забываешь о том, кто уже знает всё и нужен всем.

– О ком?

– О Плёнке, – она повела свободной рукой вокруг.

– А-а, – протянул Главрук. – Ну… Она не просто знает всё. Она может всё. Если мы всё ещё существуем отдельно от неё, значит, это зачем-то нужно. Разве нет?

Он выдал неловкий поклон, развернулся на месте и убежал к лежащим вповалку работникам, глупо шлёпая подошвами на ходу.

Во время регулярных долгих путешествий по тоннелям и переходам Полынь подметила на стенах практически все детали, из которых можно собрать человеческое тело. Полный ассортимент костей, огромные полотнища кожи разных оттенков розового и коричневого, глаза, уши, носы и рты, мышцы всех форм и размеров, метры и метры кишок, органы, которым она не знала названия.

Но один экспонат в этой выставке плоти на стенах отсутствовал. Волосы.

Раджа сказал, что сюда попадают только люди. Что это место состоит из людей. Значит, здесь должно находиться всё, из чего люди состоят. Однако мозаика плоти никак не складывалась – и это почему-то терзало Полынь, как засевший в голове шип.

Но вскоре загадка разрешилась – в один из обходов Полынь наткнулась на место, которое поначалу вселило в неё настоящий ужас.

Небольшой просвет в стене выглядел непроницаемо чёрным кругом, словно какая-то огромная рука вырезала в плоти дыру и вычерпала из неё свет. Эта темнота слегка, едва заметно колыхалась – как будто поверхность пруда, заполненного густой жидкостью; вот только пруд этот стоял вертикально.

Полынь с лёгким содроганием ткнула завесу тьмы рукой, каждую секунду ожидая, что обратно вернётся только обглоданная кость – или ещё что похуже. Вместо этого пальцы провалились в черноту, почти не встретив сопротивления. Кожу покрыли мурашки удивительного, незнакомого чувства: нечто плотное, и всё же мягкое; гладкое, но одновременно раздражающее. Вязкое, но свободное.

Кисть скользила без препятствий, пока вдруг не наткнулась на клубок; пальцы резанули тонкие, легко лопающиеся нити. Полынь выдернула руку, чуть не вскрикнув от неожиданного осознания.

Чёрный провал вёл в пещеру, битком набитую волосами.

Может быть, этот гигантский клубок имел свою, неизвестную Полыни функцию – или же вечный дрейф плоти случайно скатал шар из волос именно в этом месте. Размышлять над происхождением ужасной аномалии в тот день Полынь не стала; она просто ушла от этого места, стараясь не срываться на бег.

Но то чувство, то ощущение гладкой мягкости на коже не желало уходить из памяти. Вскоре Полынь обнаружила, что возвращается к этой пещере снова и снова. Она погружала в мягкую тьму руки, пыталась зачерпнуть плотную завесу, ныряла в пещеру головой, на время теряя зрение и слух. Это длилось до тех пор, пока она не обнаружила, что плотный кокон волос окружает её со всех сторон.

Это должно было вызвать ужас. Вместо этого её охватил внезапный покой.

Мягкое гнездо глушило не только свет, но и звук. Только в этом месте Полынь вдруг осознала, как же шумно было в тоннелях: неостановимый щебет и треск бесчисленных неразумных ртов гулял по коридорам, терзая уши звуковой тёркой; в те редкие счастливые моменты, когда ближайшие рты случайно решали умолкнуть, на первый план выходил шорох могучих потоков, скрытых в толще стен. И гулкое биение чего-то огромного.

Пещера, полная волос, впервые позволила Полыни побыть в темноте и тишине. Эти ощущения позволили ей приблизиться к тому, чего были полностью лишены все здешние обитатели, – к одиночеству.

Осколок памяти, привязанный в голове к слову «одиночество», с другого конца был крепко-накрепко связан с другим словом: «Дом».

От Главрука Полынь отправилась прямиком к дому, то и дело поправляя аппетитный груз, свисающий с плеча.

Овощ не стал помехой одиночеству – он тихо лежал под покровом волос, уставив невидящие глаза в темноту. В пещере хватило бы пространства для многих тел; но Полынь ревностно следила, чтобы работники держались подальше от этого места.

Она улеглась на уже утоптанной и примятой подстилке и привычно закрыла глаза, ожидая волны расслабления. Но так желанный отдых отказывался проникать в тело – он рассеивался, словно туман: чем больше ты хочешь его ухватить, тем меньше его остаётся. Мысли, обычно разбегавшиеся в хаотичный узор, теперь кружились и кружились, всё больше уплотняясь в напряжённое кольцо головной боли.

Полынь не выдержала и уселась на подстилке; после чего распахнула глаза и с лёгкой дрожью принялась освобождать голову от внутреннего голоса. Поначалу ничего не вышло. Но постепенно, минута за минутой, капля за каплей поток мыслей вытек из головы, и в освободившемся черепе зазвучали чужие слова:

– Мы хотим говорить с тобой, как и со всяким другим…

– Да, я знаю, – ответила Полынь вслух.

– Каждый из вас – наш любимец. Каждый из вас – временно заблудшее дитя, которое никак не может найти путь домой.

– Да, я как раз об этом. Плёнка… – Полынь заколебалась, после чего исправилась: – Госпожа Плёнка, у меня есть просьба.

– Все твои печали бессмысленны, ведь ты – всего лишь капля, сбежавшая из моря.

– Речь не обо мне. Я хочу… Я прошу, чтобы ты вернула Забою его лицо. То есть, не его лицо, а то, с которым он разговаривал. Верни ему Забаву. Я знаю, что это твои проделки.

– Ты ошибаешься, Полианна. Это лицо – такой же бессмысленный, одинокий кусочек сознания, как и ты.

Полынь нахмурилась; странное звучание собственного имени выбило её из колеи. Немного подумав, она всё же упрямо продолжила:

– Если они действительно твои любимцы, как ты говоришь, то дай им то, что они хотят! Им будет проще прийти к тебе, если они сначала объединятся друг с другом, разве нет?

Ответа не было так долго, что Полынь перестала его ждать. Но всё же, когда бурление собственных мыслей снова принялось шуметь в голове, рассеивая любой намёк на отдых, по поверхности сознания скользнула чужая мысль:

– Хорошо. Иногда двум детям нужно поблуждать, чтобы осознать ценность дома.

Только после этого Полынь ощутила чудовищную нагрузку, которую вызывал контакт с Плёнкой. С мозга как будто убрался огромный палец. Губка разума, сплющенная в жидкую лужицу, принялась расправляться обратно.

Полынь со стоном схватилась за голову. Помассировав виски, она пробурчала:

– Лучше бы Забою знать слово «спасибо».

Недовольство быстро угасло; как угасли вслед за ним и все остальные волнения. Кольцо навязчивых мыслей наконец разжалось и отпустило Полынь в долгожданное забытьё.