Хасидские рассказы - Ицхок-Лейбуш Перец

барской кухни чуть ли не даром к Иехиель-Михалу.

И вот, случилась однажды сильная жара — огонь летал по воздуху; идет молодой барин по дороге мимо корчмы. Соскочил он с молочно-белого коня, привязал его к изгороди, вскочил в корчму и велит подать себе меду.

Подал ему Иехиель-Михал дрожащими руками стакан меда. Молодой человек поднес к губам, отпил немного и скривил рот. У его отца в погребах, вероятно, лучшие меды водятся, Бог знает, какие старые. И Иехиель-Михал, пожалуй, получил бы стаканом по голове; но молодой барин вдруг заметил белое личико Малки, сидевшей в углу корчмы с опущенным взором. Молодой граф спокойно поставил стакан и, бросив на прилавок золотой, спросил:

— Мойша, (у крупных помещиков все евреи носят имя Мойша) это твоя дочь?

Смутилось сердце Иехиель-Михала, он еле-еле выговорил: «Да. Это моя дочь». А молодой граф глядит и глядит, глаз не сводит с девушки. Назавтра он снова приехал пить мед. И то же на третий день, и на четвертый… Спрятали девушку — барин сердится, не говоря почему, лишь покручивает свои черные усики и мечет молнии взорами. Раз намекнул, что Иехиель-Михал платит мало аренды… будто пражские евреи набавляют цену…

И правда, пражские евреи давно зубы скалили на эту корчму, но старый помещик их на порог не пускал: «эка важность: живет еврей, пусть зарабатывает…» Плохо почувствовал себя Иехиель-Михал. Видит к тому же, что Малка все больше уходит в мечты. Совсем уж было собрался Иехиель-Михал поехать в Прагу посоветоваться. Но опять что-то помешало. А граф между тем является каждый день. И раз обратился внезапно к корчмарю:

— Мойша, продай мне свою дочь!

Затряслась белая борода Иехиель-Михала, в серых глазах его потемнело. А барин смеется:

— Ее звать Эстеркой? — спрашивает.

— Нет, Малкой!

— Вообрази, что она — Эстер, а ты — Мордохай, а я — Артаксеркс… Что? Ты не глупи, увенчаю короной ее главу! А ты в награду получишь корчму даром навеки, из роду в род! Ты об этом подумай!

И дает ему время на размышление.

4

Видит Иехиель-Михал, что дело плохо. Запряг ранним утром лошадей, полетел в Прагу. Заехал прямо к Рош-иешиво. Застал его за талмудом. Поздоровался и спрашивает:

— Ребе! Можно ли выдать замуж младшую дочь раньше старшей?

Положил Рош-иешиво локоть на книгу и отвечает:

— Нет, Иехиель-Михал! Не водится так в наших местах… Это вопреки еврейскому обычаю. — И напоминает ему сказание об Иакове и Лаване.

— Знаю! — говорит Иехиель-Михал. — Но при необходимости?

— А именно?

Иехиель-Михал излил перед праведником всю горечь души своей, рассказал всю правду. Задумался пражский праведник и говорит:

— Что ж, при нужде иное дело!

Рассказав праведнику про свой достаток, про накопленные пятьсот талеров, Иехиель-Михал напомнил об обещании указать жениха из учеников семинарии.

Задумался праведник, посидел молча опершись на локоть, затем, подняв голову, говорит:

— Нет, Иехиель-Михал, этого не могу!

— Почему, ребе? — спрашивает, дрожа, Иехиель-Михал: — Разве дочка моя, упаси Боже, согрешила душою? Юное дитя — юное деревцо, куда гнешь, туда и клонится…

— Боже упаси! — ответил Рош-иешиво. — Я и не говорю, что она согрешила. И не думал даже. Но дело неподходящее. Послушай, Иехиель-Михал, дочь твоя не согрешила, но… но она затронута, понимаешь ли, немножко она все-таки затронута… А главное, — продолжает Рош-иешиво, — я забочусь о твоем благе. Потому что твоя дочь требует наблюдения, наблюдения мужа, притом мужа — мирского человека, купца… Затем наблюдения свекра, свекрови… домашних… Как бы то ни было, а нужно выбить дурь из ее головы… Поэтому она должна попасть в дом… В дом, где много глаз и ушей… С лукавым, когда он забирается, надо силою бороться… Его семя, точно хрен, — посеешь однажды, а расти растет оно вечно… Ты вырываешь, а оно растет!..

— Не так ли?

Иехиель-Михалу приходится невольно согласиться.

— Поэтому, — продолжает праведник, — тщися сам, постарайся, Иехиель-Михал.

Представь себе, что я захочу быть добрым и сдержать свое слово — ведь я, действительно, тебе обещал — и вот в исполнение твоего желания дам тебе в зятья ученика из семинарии, безродного, бедного парня… Хорошо ли будет?

Что представляет собою этот паренек? Он сын науки. Он будет сидеть за книгой… Больше он ничего не знает и знать не хочет, и даже знать не должен…

Как будут жить молодые?

К себе в дом, в деревню ты ведь молодых не возьмешь?

— Конечно, нет, пока молодой граф здесь!..

— А кто знает, как долго он будет здесь? Мало ли что может ему вздуматься! Им когда что-либо бросится в глаза! Разве у них имеются другие заботы… На жизнь ему не хватает, что ли?..

Итак, к себе в дом не можешь брать. Оставишь их в Праге. Снимешь квартиру, пусть, мол, живут, а ты будешь им посылать на иждивение. Что станут делать молодые? Он, молодой, дни и ночи будет сидеть в синагоге за книгой. А она? Какие думки полезут ей в голову? Куда она унесется в мечтаниях своих?

— Правда, ребе, — соглашается сиплым голосом Иехиель-Михал, — но что же другое остается?

— То, что можно! — отвечает Рош-иешиво — А я помогу тебе, пошлю за сватом и укажу ему, куда идти… Надо, чтобы был дом с людьми, с достатком, чтобы было немного от мира сего, но по закону, а не греховно… Увидишь, с Божьей помощью!

— За то, Иехиель-Михал, — утешает его праведник, — когда ты придешь ко мне за женихом для второй своей дочери, и Господь поможет тебе скопить приданое на ее долю, ты получишь, обещаю тебе, прекрасный плод, золото…

А пока — играй свадьбу…

5

Послушался Иехиель-Михал.

По указанию Рош-иешиво и в полной тайне просватали Малку. И Малка до последней минуты не знала, зачем являлись портные и шили ей платья, зачем ее разбудили на рассвете и повезли в Прагу.

А поняв в чем дело, она также не сказала ни слова. Юная душа ее замкнулась в себе.

Что в ее сердце делалось, никто не знал; а снаружи казалось — дай Бог такое всем дщерям Израильским! — сосуд всяческих добродетелей… Она чересчур бледна, пожалуй, почему-то всегда опущены долу ее глаза — но что за беда? Раньше это приписывали девичьему стыду, а потом стали говорить: «Видно, Господь ее такой сотворил; она и без того красива! Заглядение!.. Да и вот еще! Без свекрови ни шагу не ступит, ни о чем никогда не спросит. Что поставят на стол, то и ест; что и когда подадут, то пьет; какое платье захотят, то и оденет. Чистая, тихая и красивая! А в субботние