Счастье по случаю - Габриэль Руа

Он понимал, что каждая проведенная здесь минута оборачивается против него. Заботы, неприятности, страдания матери снова навалятся на него, придавят своей тяжестью, опутают и парализуют, если только он еще задержится здесь, в этом унылом доме. Да, этот дом, овеянный воспоминаниями детства, внушал ему страх. И бедность, явная, неприкрытая бедность, которая смотрела тут из каждого угла. И мужество, таинственные знаки которого неизгладимо запечатлелись на мрачных стенах. Он так давно уже хотел бежать отсюда! И он давно уже бежал. Бежал, чтобы никогда сюда не возвращаться! Распахнуть дверь, броситься очертя голову в кипенье жизни, которая уже сегодня вечером, быть может, приготовила для него пьянящий напиток забвения!

Он поднялся. Кровь застучала у него в висках. Перед его глазами всплыло лицо молодой девушки. Он сделал несколько шагов по комнате; он потоптался на месте, словно стараясь уничтожить свои воспоминания. Потом круто повернулся к матери. Глаза его стали жесткими; он сделал такое усилие улыбнуться, что лицо его исказилось. И, прикрыв лицо рукой, он сказал смиренным тоном, каким всегда разговаривал с матерью:

— Мать, ты ведь получила двадцать долларов в начале месяца?

Она кивнула, сидя на своем обычном месте в уголке дивана.

— Мне удалось сберечь десять долларов, — призналась она. — Отец пока без работы… Он рассчитывает скоро устроиться… но на всякий случай я приберегаю эти деньги. Чтобы заплатить хоть за первый месяц… Я тут как раз присмотрела неплохой домик, — продолжала она доверительным тоном. — Если мы решим его снять, твои десять долларов пойдут в задаток.

Слова «твои десять долларов» она произнесла с легкой дрожью в голосе, с особым уважением и благодарностью — ведь она так долго не позволяла себе включать их в свои расчеты!

— Ты понимаешь, — добавила она, — жилье — это первое дело. Все другое как-нибудь приложится. Когда есть крыша над головой, тогда уж можно думать и об остальном.

Она деловито и подробно посвящала его в свои намерения, как будто теперь уже была обязана отдавать ему отчет в том, что она собирается делать с деньгами, которые он будет вносить в семью.

— Будь уверен, — вскричала она с горячностью, — я прикоснусь к ним только в случае крайней необходимости.

Он отвернулся. Ему было тяжело слушать все эти разговоры о найме квартиры, о бедности, о нужде. Да заговорят ли они когда-нибудь о чем-либо другом? Разве для этого он пришел сюда? Для того, чтобы выслушивать бесконечные жалобы? Вон там, за окном, торопливо шли люди — они почти бежали отсюда, к более оживленным улицам. Другие в эту минуту заходили в кино. Молодые девушки спешили на свиданье. На улицах была музыка, на улицах была молодость; и все это ждало его.

Нервным движением он вынул из кармана портсигар, украшенный его инициалами, и, несмотря на свое волнение, немножко полюбовался им, как любовался всякий раз, когда его взгляд падал на эту дорогую вещицу.

Он сделал глубокую затяжку, злобно и обеспокоенно глядя вокруг из-под сдвинутых бровей; но тут же бросил сигарету и раздавил ее каблуком. Встав у окна спиной к матери, он резко сказал:

— Я совсем на мели, мать… Ты не могла бы дать мне несколько долларов? Дорога и всякие там расходы, сама понимаешь…

Худощавая фигура Эжена четко рисовалась на фоне окна, освещенного заходящим солнцем. Роза-Анна вздрогнула. Ее сердце рванулось к нему, как в те времена, когда он еще мальчишкой выпрашивал у нее двадцать центов, вот так же, как сейчас, отвернувшись от нее и глядя в окно на прохожих.

— Конечно, — сказала она, — но у меня нет ничего, кроме этих десяти долларов, ну, и еще кое-какая мелочь. Может быть, я наберу тебе пятьдесят центов…

Глаза Эжена сверкнули. Он быстро подошел к ней.

— Да нет, ты себя не обездоливай… Дай мне эту десятку, я принесу тебе сдачу.

Эта просьба резанула ее по сердцу словно ножом. Страшное сомнение охватило ее: что, если Эжен так и уйдет с этими десятью долларами — ведь он такой слабохарактерный и совсем не знает цены деньгам! В отчаянии она уже видела, как теряют смысл все ее долгие и тяжкие расчеты. Но она быстро овладела собой. Нельзя же сразу думать такое! Эжен зайдет в магазин на углу, а потом принесет ей оставшиеся деньги.

Она выдвинула ящик буфета, где держала сумочку, и вынула совсем новенькую, хрустящую бумажку.

— В конце концов, это твои деньги, — сказала она. — Если бы ты не пошел в армию, их бы у нас не было… Только, если ты сможешь потратить не все… Эжен…

На этот раз она выдержала его взгляд и с мольбой протянула к нему руки.

Он поспешно взял деньги, стремясь скорее уйти от невысказанных упреков, которые больно его ранили.

— Не беспокойся, — раздраженно сказал он, — я тебе все отдам, я же скоро получу жалованье. Я отдам тебе даже больше.

С деньгами в кармане он сразу осмелел. Да, в этом доме все надо изменить. Пора уж ему взять бразды правления в свои руки. Отец ничего не сумел сделать, чтобы спасти семью. Ну что ж, теперь он примет эту обязанность на себя.

— Знаешь, мать, все наши невзгоды позади, — сказал он. — Мне, наверное, скоро дадут нашивки, и тогда ты будешь получать в месяц уже не двадцать долларов, вот увидишь. Тебе будет на что жить. Не мыкаться же тебе весь свой век. Мы, твои дети, о тебе позаботимся…

К нему вернулось хорошее настроение; он так увлекся этими прекрасными планами, что кровь прилила к его лицу, а глаза ярко заблестели. Наклонившись к матери, он поцеловал ее в щеку и ласково пробормотал:

— Ну, чего бы тебе хотелось? Что ты хочешь, чтобы я тебе купил? Платье? Шляпу?

Она улыбнулась жалкой, смиренной улыбкой и, давно уже излечившись от пустых иллюзий, вся во власти навязчивой идеи, ответила, сдвинув брови, мягко, но упрямо:

— Понимаешь, твои деньги для квартиры.

И уронила руки — в этом жесте была скорее решимость, чем безнадежность.

Эжен быстро надел кепи на курчавую голову и повернулся к маленькому зеркалу в буфете.

— Ты даже не поужинаешь с нами? — испуганно вскричала Роза-Анна.

Лицо юноши стало печальным и виноватым. Мягкие, чувственные, почти женские губы искривились. Его снова охватили грусть и смятение.

— Понимаешь, я… мне нужно кое с кем повидаться… но завтра…

И он попятился, стараясь избежать растерянного взгляда матери.

— Мне нужно кое с кем повидаться… но вот потом…

Он уже достиг двери. Он уже протянул руку, чтобы отворить ее, как вдруг в дом ворвалась шумная гурьба детей.

— Жэн! — кричали они.

Они повисли на нем, цепляясь за руки, за ноги. Люсиль и Альбер принялись шарить в карманах молодого человека, а крошка Жизель дергала его за рукав. Она спросила, шепелявя:

— Ты плинес мне подалок, Зэн?

Филипп остановился на пороге, устремив на брата вызывающий и завистливый взгляд.

— Дай мне пару сигарет, если у тебя их много.

Эжен смеялся, явно польщенный таким приемом. Даже самое наивное восхищение было ему приятно.

— Получай, попрошайка!

Он бросил Филиппу только что распечатанную пачку сигарет. Затем вынул пригоршню мелких серебряных монет и, не замечая, что мать неодобрительно поджала губы, начал подбрасывать их одну за другой в воздух. Люсиль и Альбер хватали их на лету или же заползали на четвереньках под стулья, под стол, вырывая монетки друг у друга.

Жизель, не такая проворная, захныкала:

— У меня нет, Зэн!

И, топая ножкой, потребовала резким крикливым голоском:

— Дай Зеле!

Взяв ее на руки, Эжен вытер ей нос большим платком цвета хаки, а затем вложил блестящую новенькую монету в ее пухлые ручонки, которые даже задрожали от удовольствия.

— На, это только тебе, — сказал он.

В доме воцарилась бурная радость и шумное ликование. Дети пересчитывали деньги, толкались и уже готовы были тайком дать друг другу тычка. Потом пораженная и расстроенная Роза-Анна увидела, как они побежали к магазину на углу. Следом за ними выскользнул из дома и Эжен.

Оставшись наедине с Жизелью, которая залезла под стул и тихонько напевала, Роза-Анна оперлась о стол и позволила себе на мгновение погрузиться в мучительную тоску. Ей было больно, до слез больно смотреть, как все эти деньги выбрасываются на ветер.

XX

Едва выйдя из дома, Эжен вскинул голову и, слегка посвистывая, направился к улице Нотр-Дам. Повернув за угол улицы Бодуэн, он глубоко вздохнул, и губы его тронула хитрая и довольная улыбка. Лихорадочно сунув руку в карман, он проверил, лежит ли там новенькая десятидолларовая бумажка, затем развернул зажатый в руке листок и вновь прочел имя и номер телефона. И перед ним тут же всплыло лицо: очень красные губы, смелый насмешливый взгляд, небольшой берет на длинных, слегка растрепанных волосах.

Кровь прилила к его щекам. Он снова увидел вокзал, толпы солдат и молодую девушку, которая, проходя мимо, улыбнулась ему — чуть заметно, одними глазами, слегка приподняв веки с густыми черными ресницами. Минуту спустя он уже сидел возле нее; он осмелился спросить, как ее зовут. Она скрестила длинные тонкие ноги и негромко рассмеялась: «А ты получил у матери разрешение бродить одному?»