Страсть Северной Мессалины - Елена Арсеньева

Сейчас воспоминание об этом давнем случае, когда она не смогла сдержать унизительную ревность, подействовало на Екатерину как пощечина.

Ей было невыносимо… Она, императрица, Фелица, как называл ее Державин, властительница самодержавная, брошена каким-то мальчишкой ради какой-то девчонки! И это при том, что мальчишка ею осыпан милостями. А девчонка – нищая!

Ревность доводила ее до рвоты. И при этом истинное величие, которое всегда было присуще Екатерине, не позволяло ей опуститься до такой пошлости, как преследование. Она смутно чувствовала, что унижение княжны Щербатовой будет на руку той. Ее станут жалеть, а императрицу – о, над императрицей станут смеяться! Выставить себя на посмешище Екатерина не могла себе позволить.

Ужасно ранило то, что пособницей «изменников», как называла их она про себя, была фрейлина Мария Шкурина, дочь человека, которому Екатерина в годы своих молодых проказ была не единожды обязана честью. Василий Шкурин был вернейшим из людей, его дочь предала свою госпожу.

Она не знала, что делать. Отомстить, как подобает? Простить? Позволить делать все, что они хотят, лишить их взаимную склонность вкуса запретного яблока?

Постепенно мысль о запретном яблоке стала неотвязной. Оно сладко, пока запретно… а откушенное, быстро набивает оскомину!

Ну так пусть они наедятся этими яблоками вдосталь!

Но сначала она все же даст ему возможность решить все самому.

Окунула перо вновь и торопливо написала:

«У меня одно желание: чтобы ты всегда пользовался совершенным благополучием. Понимаю, что твое настоящее положение тебя обременяет! У меня есть намерение организовывать твое счастье по-другому. Дочь графа Брюса – наиболее богатая и наиболее известная партия России. Сочетайся браком с нею. На будущей неделе граф Брюс будет у меня. Я дам распоряжение, чтобы его дочь пришла с ним. Ты посмотришь на нее. Мы подойдем к этому делу со всей необходимой деликатностью. Я помогу тебе устроить судьбу, но ты сможешь остаться таким образом на службе по-прежнему».

– Захар Константинович! Пошли кого-нибудь отнести Александру Матвеевичу вот это. Да прикажи ответа подождать.

Зотов сморщился от жалости, но тут же принял прежний непроницаемый вид:

– Воля ваша, матушка… а вам не поспать ли хоть полчасика?

– Я хочу дождаться ответа, – сказала она упрямо, чувствуя, как начинает дрожать голос.

– Да как придет человек с ответом, я немедля же вас разбужу, матушка. Ложитесь, ложитесь, глазки прикройте… вот так.

Императрица уснула мгновенно, и Зотов снова сморщился, жалеючи. Да, ночь ее была тяжела!

Перед тем как позвать лакея, он пробежал глазами письмо. Оно было написано по-французски, в этом языке Захар Константинович был не силен, однако понимал довольно, чтобы уловить смысл письма.

Умно! Теперь осталось узнать, сохранился ли разум у паренька.

Он приготовился ждать долго, однако лакей вернулся спустя четверть часа.

Зотов развернул письмо – и недовольно хмыкнул, увидев французский текст:

«Les mains me tremblent et comme je Vous l’ai dйjа йcrit, je suis seul, n’ayant personne ici, ecxeptй Vous…»

Он заглянул в спальню, глянул на государыню. Спит. Вот и хорошо. Ему нужно время, чтобы это прочесть.

Принялся вспоминать слова и морщить лоб. Постепенно, с пятого на десятое, выходило из перевода вот что:

«Руки мои дрожат, и, как Вам уже писал, я один, надеяться, кроме Вас, не на кого… Я Вам всем обязан, Бог накажет меня, если буду неискренним. Мое состояние и состояние моей семьи Вам известны: мы бедны, но я не желаю быть обязанным графине Брюс. Если вы желаете сделать меня счастливым, позвольте мне сочетаться браком с княжной Щербатовой, фрейлиной… я дал слово жениться… она меня не упрекнет в отсутствии состояния… я намереваюсь жить при моих родителях. Напрасно было надеяться, что это может остаться тайной. Целую Ваши руки и молю простить меня!»

– Ах ты каналья, – проворчал Захар Константинович, испытывая горячее желание поднести письмо к свече и немедля сжечь.

Но было уже поздно: в спальне звякнул колокольчик.

Проснулась!

– Пришло письмо?

– Пришло, матушка, – виновато пробормотал Захар, подавая проклятый листок.

Она прочла.

Опустила руку, откинулась на подушку.

Долго лежала молча.

– Ну что ж, быть по сему, – сказала спокойно.

Захар Константинович всхлипнул.

– Да брось… – бледно улыбнулась императрица. – Ты не меня жалей. Ты их жалей. Жить с ним – это не в саду украдкой встречаться.

В тот же вечер Екатерина в своих покоях собственноручно обручила Александра с Дашей и подарила им на свадьбу 2250 крепостных.

– Бог с ними! Пусть будут счастливы… Я простила их и дозволила жениться! Они должны бы быть в восторге, и что же? Оба плачут! – насмешливо говорила она Храповицкому.

…Но эти слезы уже не трогали государыню, она была слишком занята выбором перстней в подарок новому флигель-адъютанту Платону Зубову, который очень вовремя попал во дворец благодаря протекции своей приятельницы Анны Нарышкиной. И когда Мамонов мечтал о счастье с Дашенькой Щербатовой, Екатерина имела возможность убедиться, что «платоническая любовь», которой ее будут вскоре весело поддразнивать, имея в виду имя Зубова, тоже весьма хороша.

* * *

– А вот сюда еще цветов бы, – сказала императрица и улыбнулась. Добрее и слаще этой улыбки трудно было представить!

«Старая дура! – подумала невеста и улыбнулась в ответ. – Господи, а мы-то думали… а мы-то тряслись… было б с чего! Право, Сашенька – порядочный простак, коли так робел! Да и я хороша. Думала, она от ревности с ума сходит… Всё, сточены зубы, не укусит, всё стерпит, коли это стерпела!»

– Конечно, ваше величество, вы правы, сюда цветов непременно надобно, – проворковала она, с нежностью глядя на императрицу. – Только больше гирлянд нету…

– Ну так примите мою, – сказала та, откалывая от ворота платья шелковую белую гирлянду, усыпанную бриллиантами, среди которых мелькали нежные сапфировые глазки€. – Пусть она останется у вас на память обо мне.

– Ах, Господи! – Невеста едва не взвизгнула от восхищения. – Ваше величество чрезмерно добры. Столько подарков от вашего величества… и это…

– Позвольте, я сама приколю, – сказала императрица, и на ее губах появилась поистине материнская улыбка. – Шпильку мне дай, – повернулась к подружке невесты, фрейлине Марии Шкуриной. – Да не эту, что ж это за шпилька! Вот, вот, золотую!

Невеста наклонила голову, подставила волосы, тщательно уложенные причудливыми раковинками: куафера называлась marina и была криком моды.