Страсть Северной Мессалины - Елена Арсеньева

Неведомо, каким образом попал на один из балов Строганова бывший фаворит – вообще-то его все чуждались, ибо не могли больше извлечь из него никакой пользы, – был зван на один из балов и там познакомился с графиней Екатериной Петровной Строгановой.

И стало бывшему Пирру, царю Эпирскому, понятно, что привязанность к государыне и самолюбивое влечение, которое испытывал он по отношению к графине Брюс, – совершенное ничто по сравнению с настоящей любовью…

Римский-Корсаков и графиня таили свою связь так старательно, что ее даже никто и заподозрить не мог. И тем внезапней грянул гром. Терпение императрицы, снисходительно взиравшей на зажившегося в Петербурге бывшего фаворита, иссякло. Немало этому способствовало возведение на ее ложе нового любимца – Александра Ланского. О нет, милейший Сашенька не был способен интриговать и завидовать; Екатерине самой были неприятны воспоминания о прошлом увлечении, да и уколы уязвленного самолюбия давали себя знать. Поэтому Римский-Корсаков получил новое и весьма категоричное напоминание о необходимости отъехать в Москву. Ну, он и отъехал… А вслед за этим граф Строганов обнаружил, что он уже не женатый человек, а как бы соломенный вдовец, потому что графиня Екатерина Петровна ринулась вдруг в Москву, и стало известно, что она живет теперь вместе с Римским-Корсаковым в великой любви и страсти[17].

Старая столица только руками развела… Если бы Римский-Корсаков сошелся с графиней Брюс, это было бы понятно и логично, но завести новую связь так быстро? Немедленно после того, как ты разбил сердца сразу двух женщин?! Ну что ж, Иван Николаевич был молод, новая его избранница – тоже, а что императрица, что ее бывшая конфидентка, увы, вступили уже в тот женский возраст, когда вовлечь в грех молодого мужчину они еще очень даже способны, однако надолго удержать его около себя – увы, нет. Именно поэтому графиня Прасковья Александровна пролила новые потоки слез, обнаружив, что цветок ее надежды приговорен засохнуть, едва взойдя. Но никакими слезами, никакими раскаяниями и посыпаниями главы пеплом уже нельзя было помочь. Екатерина так и не вернула графине Брюс своего былого доверия и не допустила ее до своей особы. Обязанности «первой отведывательницы блюд дворцовой кухни» перешли к фрейлине Анне Протасовой, в чем мог удостовериться лично новый фаворит Александр Дмитриев-Мамонов, как до него удостоверялись его предшественники.

* * *

– Захар Константинович… – Марья Саввишна стояла на пороге маленькой комнатки камердинера императрицы с глазами, полными слез. Следы бессонной ночи обезобразили ее и без того некрасивое лицо. Зотов тоже не спал, расхаживал по комнатке в ливрее, в туфлях и туго натянутых чулках. Был несколько бледен и моргал часто от усталости, но знал, что даже если ляжет – не заснет. Потому что не спала императрица.

– Девки, что у фрейлин убирают, опять принесли пустые тарелки с апельсинными корками от нее, – продолжала Марья Саввишна. – Что ж это делается, а?! И из парка они пришли вместе, только перед входом разбежались.

– Никак не угомонятся… – проворчал Зотов. – Я-то сначала думал, это баловство, ан нет!

– На кого польстился? – всплеснула руками Марья Саввишна. – Дашка Щербатова, рожа от мушек рябая, на двадцать седьмом году не замужем!

– А вчерась видели, как он через комнаты Шкуриной шел… – грустно проговорил Зотов.

– Сводница она! – прошипела Перекусихина. – И Рибопьеры сводники! Не зря они то и дело туда езживали как бы в гости. Якобы у Щербатовой какое-то дальнее родство с Бибиковыми сыскалось.

– Ишь, когда маханья промеж фаворитом и княжной не наблюдалось, так и о родстве никто не вспоминал, – зло проговорил Зотов. – А теперь? А теперь?!

– Был бы здесь светлейший, этот паршивец не осмелился бы, – сказала Марья Саввишна.

– Да нет, – грустно вздохнул Зотов. – Светлейший уже приезжал, миротворствовал. И все сызнова началось. Он же, глупец, думает, что его любовь ведет.

– Да что они глупости себе выдумывают, эти молодые?! – ужаснулась Марья Саввишна. – Да какая может быть любовь? Ты слышал в старые времена такое слово?

– Так ведь то старые времена были. А нынче что?! Разврат один.

– Ну ничего! – Марья Саввишна мстительно поджала губы. – Свято место пусто не бывает. Вот увидишь, как все еще переменится! Вот увидишь! Они еще пожалеют!

– Ты думаешь, государыня их отпустит? – сомнительно прищурился Зотов. – Неужели возможно такое?!

– Поверь, отпустит. Может, не сразу, но… Парашку Брюс отпустила же с Римским-Корсаковым, ну и этих отпустит. Не зря светлейший говорил: «Матушка, плюнь на него, найдем другого!» И найдем!

А в то время, пока происходил этот разговор преданных слуг, императрица лежала в постели и ждала свинопаса.

Она столько вспомнила нынче ночью далекого и близкого, что голова разболелась. Стучало в висках.

Он не придет. Он не придет…

Что ей теперь делать?

А что сделала королева в той старой сказке?

Да ничего не сделала. Она не послала свинопаса на казнь, а оставила его тем, кем он хотел быть. Он хотел жить среди свиней – она и даровала ему такую милость!

Императрица вскочила с постели и кинулась к бюро. Схватила перо, окунула в чернильницу, которая, заботами Зотова, всегда была полна…

И замерла. Она намеревалась подстроить ловушку. Она хотела вызвать его на откровенность. А теперь боялась того, что за этим может последовать.

Вдруг она ошибается? Вдруг нет ничего?

Ей стало так страшно, как не было даже в прошлом году, когда Россия оказалась на грани военного столкновения со Швецией. Дмитриев-Мамонов был тогда пожалован в полковники и должен был стоять с резервным корпусом в лагере. Это сводило Екатерину с ума. Она дала приказ выехать на позиции и разбить там себе палатку. Ее трясло от ужаса. Она боялась не пуль и снарядов, а того боялась, что Сашенька может быть ранен и убит.

На счастье, обошлось тогда без войны.

Боже мой, она так опасалась потерять его! Как ее мучила ревность по поводу и без повода, как она ставила себя в смешное положение… Да, конечно, никто не смеет осуждать императрицу и смеяться над ней, но все же…

В одном из перлюстрированных писем посланника Сегюра, которое принесли Екатерине для личного ознакомления, она читала такое: «Флигель-адъютант Мамонов из дворца выхода почти не имеет. Недавно, с трудом заполучив его на обед, я случайно подошел к окну и, к крайнему изумлению, заметил в окне кареты, дважды проехавшей перед домом, встревоженное лицо императрицы. Узнав об этом, господин Мамонов немедля удалился, дабы не волновать государыню».