Санькя - Захар Прилепин

Вошел хозяин, в одной руке чайник, в другой - гроздь бокалов.

- Подставку дай, вон на подоконнике. Под чайник, - попросил Верочку. - И заварник там же.

Щелкнул выключателем, загорелась слабая лампочка, в желтом абажуре. Саша осмотрел своих ребят - все сидели уставшие немного, но не подавленные вовсе.

- Тракторист пьяный спит. И трактор у него не на ходу, - сказал мужик, словно Саша только что спросил об этом.

Сходил еще раз на кухню, принес варенье в литровой банке с одной большой ложкой и опять ушел.

Открыл дверь спустя минуту - заглянул в шапке, в фуфайке застегнутой, в теплых штанах, сказал:

- За хозяйкой схожу, а то так до ночи и будет сидеть.

Саша хотел было сказать, что - не беспокойтесь, чего там, но дверь закрылась.

Разлили чай.

Рассмотрели, наконец, комнатушку. Поклеенная старыми, плотными обоями, с иконой в уголке, с потрепанным ковром на стенке, с комодом в углу. Белая дверка в другую комнату, где кто-то нежданно зашумел, заскрипел кроватью и пошел, покряхтывая.

Дверка открылась, и появился дедушка, маленький, со спутавшимися белыми волосами, с лицом готового заплакать ребенка.

"Прямо лесовичок какой-то, - подумал Саша. - Наверное, отец хозяйки, - мужик-то, открывший нам, больно здоров для сына такого дедка", - подумал еще.

- Давно делегации у нас не было, - сказал дедушка. - Бывалочь, каждую неделю по три раза приходили, начиная с ноября и до мая. Не то перехоронили всех стариков? Не к кому ехать теперь?

Саша догадался уже, что усадившие свои машины в снега и грязи путники - не редкость были в этом доме.

Дедушка постоял немного и покряхтел на улицу. Было слышно, как он долго выискивал себе фуфайку, шептал что-то, ругался незлобно.

- А где здесь туалет? - спросила Верочка негромко.

- Вон, иди, дедушка тебя проводит, - раскрыл, наконец, рот Веня. Впрочем, он обладал способностью любую дурь сказать необидно, вот и сейчас даже Верочка улыбнулась.

- Нет, серьезно, Саш?

- Серьезно, Вер. Во дворике. Пойдешь? Верочка отрицательно покрутила головой.

Они вкушали малиновое варенье из одной ложки, по очереди. Веня пристроил ноги на батарею, мурчал довольно. Верочка его примеру последовала, о Сашу спинкой оперевшись и ножки перекинув через потертые подлокотнички дивана, примостив ступни между изгибами батареи.

Отогревались понемногу.

Заскрипела уличная дверь, Верочка встрепенулась, захотела сменить слишком уж легкомысленное свое положение, но Саша остановил ее:

- Сиди, сиди, это дедушка. Ему все равно, как ты сидишь.

- Только что-то много вас, - сказал дед, входя, и таким тоном, словно и не выходил никуда. - А? Милки? Не к могилкам добираетесь, а как бежите куда. Я все жду, когда вы все побежите в деревню, всем народом городским: близится срок-то. Не горит там ничего пока, в городе? Скоро загорится.

Он присел на стул в уголке, почти возле двери, смотрел на всех то ли веселыми, то ли готовыми заплакать глазами - не поймешь даже, тем более лампочка еле светила.

- Бог-то уже совсем к нам свесился, в лицо заглядыват, а мы все никак его не разглядим. Бывалочь, когда в деревне согрешит кто, Бог долго думал, годы и годы, наказать аль нет. А то и на деток грешника откладывал наказание. До самой смерти грешника ждал, что тот исправится. Вот как было: пока вера была человечьей породе. Теперь сразу себя выказыват Господь: как бывалочь отец ложкой бил сопливым пострелам за столом, когда наперед старшего лезли в чугунок за картошкой, так и он. Господь нетерпеливый стал: знать, устал от нас. Раз знак подаст, поставит вешку, два, на третий раз оглоблей по хребту, напополам ломает… Приметили это, милки? - старичок обвел собравшихся взглядом. - Не было у вас вешок по пути?

Матвей смотрел на дедка с интересом, Веня - словно перед ним сидела лесная невидаль, бормочущая на своем неведомом языке, Позик в окно смотрел, Олег - чай пил, выскребывая варенье.

Добив баночку, встал, вышел в коридор и вернулся с пакетом продуктов - из машины прихватил.

- Дед, садись с нами чаевничать, - сказал приветливо, раскладывая еду на столе.

- Я весь чай выпил давно, весь хлебушек свой прожевал. Теперь чужой чей-то ем. И говорю вам: скоро побежите все, как поймете, что от вас устали. Но бежать будет некуда: все умерли, кто мог приютить. В сердцах ваших все умерли, и приюта не будет никому… Думают сейчас, что Русь непомерна во временах, вечно была и всегда будет. А Русь, если поделить всю ее на мной прожитый срок, - всего-то семнадцать сроков наберет. На семнадцать стариков вся Русь делится. Первый родился при хазарине еще. Умирая - порвал пуповину второму, что родился спустя семь десятилетий. Третий Святослава помнил… Пятый в усобицу попал, шестой - татарина застал… Двенадцатый в смуту жил, тринадцатый при Разине, четырнадцатый при Пугаче… Так до меня дошло быстро: семнадцать стариков - всего ничего. Нас всех можно в эту избу усадить - вот те и вся исторья… Мы-то в юность нашу думали, что дети у нас будут, как сказано было, - не познавшие наших грехов, а дети получились такие, что ни земли не знают, ни неба. Один голод у них. Только дурной это голод, от ума. Насытить его нельзя, потому что насытятся только алчущие правды… Вы там в церкву, говорят, все ходите. Думаете, что, натоптав следов до храма, покроете пустоту в сердце. Люди надеются, что Бога приручили, свечек ему наставив. Думают, обманули его. Думают, подмяли его под себя заставили его оправдывать слабость свою. Мерзость свою и леность, которую то милосердьем теперь назовут, то добротой. Чуть что - и на Бога лживо кивают: "Бог так решил. Бог так сказал. Бог так задумал". И снова гребут под себя, у кого на сколь когтей хватает. А откуда им, глупым, знать, что Он задумал, что по Его воле, а что от попустительства Его?… И печаль не о том, что ничтожен человек, а то, что он зол в своем ничтожестве. Чем больше замечает, что другие его ничтожество видят, тем злее становится… Нету выхода вам больше, так.

- Дед, ты опять тут развел свою философию? - усмехаясь, сказал вошедший мужик, хозяин. Он был в серой майке и в трико опять.

- Говорю, трактор стоит, с октября, почитай, - живо откликнулся дед. - Не уедут, говорю. И мужиков в деревне - четыре человека вместе со мной. Ждать надо, пока оттает все.

- Иди себе, шутки твои слышали давно, иди, - хозяин прогонял деда не грубо, но уверенно. Дед и ушел, моргая, - вот-вот то ли заплачет, то ли захихикает.

Хозяйка вошла, улыбнулась сразу так ласково, что от души у всех, кроме Вени, отлегло - Саша, к примеру, очень переживал, как она приветит их. Только Веня, наверно, не думал об этом.

- Что ж ты посушиться ребятам не предложил? - накинулась она на мужа. - Видишь, у всех ноги сырые?

- А кто им не дает-то?

Скоро Верочке тазик с горячей водой, чем-то терпко и сладко пахнущий, поднесли - ноженьки отогревать - она даже отказываться не стала, опустила пяточки, блаженно подрагивая, в кипяток.

Пацаны добросовестно сдали носки - им взамен шерстяные принесли, рваные, в основном, но по два на ногу, колючие и теплые.

Жаркую сковороду картошки подали, Олег выпотрошил пакет, из города привезенный, банок с красивыми боками навскрывал, щедро нарезал сыра и колбасы, водки предложил хозяину, тот ответил, кратко: - А то нет.

Для хозяйки, не спрашивая, вина открыл.

- Бог с вами, ребята, я уж и не помню, что это такое. Бутылка-то какая красивая.

- А дедушка? - спросил Саша. - Дедушку-то пригласить?

- А как же без деда-то, - ответил хозяин. Сходил, позвал.

Дед сидел за столом тихий, ел мало, ни на кого не смотрел.

После третьей рюмочки все, как водится, оживились, правда, хозяйка, так свое, красное, крепленое и не допила - "мне и так весело", говорила приветливо и губы смачивала только, жмурясь хорошо. Было видно, что ей просто жаль на себя одну такой редкий напиток переводить. Угостить лучше кого.

Говорили что-то незатейливое, плели. Саша сказал, что к бабушке его едут, сразу выискались общие знакомые - все-таки соседняя деревня, родственники какие-то дальние обнаружились.

Дедушка только скоро ушел, ничего больше не сказав, да Позик, приметил Саша, загрустил опять.

- Ты чего, Позик? - спросил Саша негромко, склонившись к нему.

- Цветы забыл полить, - говорит.

Они спали в одной комнате, на полу, накрытые кто одеялами, кто старыми покрывалами, - не в обиде, раздобревшие от ужина, в хорошем настрое.

Утром проморозились в ледяном нужнике на заднем дворе, влетали в дом легкие, с чистыми глазами.

Чаевничали поочередно - хозяйка ушла куда-то с самого утра, хозяин что-то в сарае постукивал, куры кудахтали недовольно. Дедушка не вставал, лежал, кряхтел иногда, переворачиваясь, - слышно было.

Сашка щелкнул телевизором, и угодил сразу на новости.

- А это ведь программа… как его… друга Костенко, - оживился Веня. Программу, однако, вела какая-то незнакомая девушка со строгим лицом. Сюжеты были привычные и часто бестолковые - там позаседали, тут переназначили кого-то, там привычно труба лопнула и еще что-то воспламенилось, и три района то ли без тепла, то ли без света, то ли без того и второго, и младенцев эвакуируют из ледяного роддома. Никто уже не удивлялся давно. Особо поганые натуры только цедили лениво: "И раньше такое было, только скрывали". Надо же что-то говорить…