ПВТ. Тамам Шуд (СИ) - Ульяничева Евгения

Пихнул в плечо Михаила, подхватил какой-то канат, поросший водорослями. Вервие было прикопано на совесть, продолжалось в воду. Нил перебрал руками, рывком потянул на себя.

Михаил без слов присоединился.

Шло туго, будто они тянули невод, набитый каменной рыбой. Вода вздулась бугром.

Выволокли на берег; вывалилась туша, собой похожая на винную бочку длиннее обыкновенного, в коросте из улиток, ракушек, водорослей и неопознанного илистого сора.

— Что это? — не сдержался Михаил, хотя и зарекался спрашивать.

— Строба цепня, — жизнерадостно отозвался Нил, и Плотников брезгливо отступил.

Крокодил расхохотался, откинув голову.

— Кальма те, кальма! Эта штука для хождения по Луту в таких вот особых условиях. Вода местная как бульон наваристая, она ей промежуточный хозяин. Сюда стробу знающие люди сажают, ростят, крепят, а потом уже снимают, как овощ с гряды. Скачет лихо! В Лут через зонтег проникает, Лутом же и питается, там и растет. Эту, видишь, уже скорректировали. Помогай, Иванов. Почистить сперва…

Достал нож, раскрыл щелчком и начал срезать шкуру.

Михаил присоединился.

В четыре руки стащили коросту, и цепень заблестел боками, показал утопленный контур двери в бочине. Ее Плотников прорезал с усилием.

Нил, бормоча что-то себе под нос, обошел их транспорт.

— Повезло, повезло, Мигелито, сразу призовую вытащили. Тут важно, чтобы она была достаточно зрелой, со сколексом, видишь? На носу и под брюхом. Органы фиксации… Как это. Модифицированные? Нам ой как пригодится, амиго.

Плотников с сомнением смотрел на неуклюжую бочку. Смутно припоминалось что-то на тему омуля и девы-лебедя. Откуда бы?

— Я не вижу ни арфы, ни крыльев. Как она вообще перемещается?

— О, поверь, Иванов, ты будешь приятно удивлен.

Нил смело нырнул в полость тела стробы. Повозился там, выбросил какую-то слизь комом, деловито втащил виолончель и только после позвал Михаила.

— Так, давай сюда.

Внутри оказалось светло, особенно на контрасте с влажным мраком ночи. Свет исходил от самых стенок их капсулы. Цветом она стала похожа на лакированное красное дерево, и это Михаила немного примирило с тем фактом, что находится он внутри преобразованного паразита.

А еще в стробе было устроено что-то вроде кресла пилота и двух пассажирских сидений. Все грубое, вытянутое из внутреннего мяса, но крепкое. Даже с застежками-ремнями.

Нил копошился над изгибом доски управления, лежащей под обзорным окном, вмонтированным в переднюю часть стробы. Михаил заглянул ему через плечо, покачал головой. Какие-то лунки-ямки, крючки, колышки с натянутыми шерстинами.

— Умеешь со всем этим?

— Иванов! — Даже оскорбился Крокодил. — Не умел бы, не совался. Затяни дверь и сядь уже ровно.

Жизненный опыт Нила был богатым. Намного богаче, чем он сам. Доводилось кататься на таких вот темных лошадках. Их строили с таким расчетом, чтобы удержались на гребне в самые высокие шторма.

Должны были проскочить.

— Дай, Лут, памяти, как тут все устроено…

— Знаешь, — выдохнул Михаил. — Ты не обязан идти. Я разберусь.

— Разберешься? Ха, амиго, ты разберешься на взлете — голова в одну сторону, ножка в другую…

Михаил сердито замолчал. Поступок малого его явно огорчил. Нил бы рискнул сказать — разозлил, но ведь злости он не чувствовал. Видел только тревогу. Опасение — не за себя.

Михаил боялся не успеть.

— Так, ключ на старт. Давай, Иванов, вгрызайся в стены. Погнали.

***

Лут кипел.

Михаилу казалось, они — щепка, подхваченная валом весенней воды. Он вцепился в ремни, закрыл глаза, но помогало плохо. Стробу валило с бока на бок, она ныряла, взмывала, качалась, но стойко держала курс.

Он как-то упустил момент прыжка. Только что стояли на земле, в обзорном окне слезилась, дрожала ночная река, а потом — вдруг — шапкой нахлобучился Лут. Объял, пенный, громокипящий.

Строба увеличилась в размерах, растянулась в длину и в ширину. Михаил не знал, как она выглядит снаружи, но чувствовал, что идут они с хорошей скоростью. Цепень легко избегал столкновения со сферами.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

С кем бы ни вышел в кипень Лин, им наверняка пришлось хуже.

Михаил, как отступила дурнота, следил внимательно: Нил неплохо справлялся. Не давал стробе свалиться или притянуться к Хому. Чуйка на Лут у него была неплохая.

Плотников, сцепив зубы, вынужден был признать — без Крокодила он бы не справился. Цепень имел норов, а уж сложное управление было по рукам — по пальцам — только такому же хитровану, как поскакушки.

Нил выругался на своей риохе, велел Плотникову отодвинуть шторку в полу, прикрывающую прозрачный лючок. Вар вроде как унялся.

— Мы его оседлали, вскочили на гребень, — пояснил Нил, вытирая мокрый лоб, — и, сдается мне, нагнали этих локос, вон их скакун. Только тут такое дело, амиго — не мы тут первые. Да ты вниз смотри, не на меня пялься.

Михаил вгляделся и прикусил язык, чтобы не бросаться черными словами.

Скакун браконьеров — вылитый палочник с длинными ухватистыми ногами — стоял на плывуне. Такие самообразовывались в Луте, когда всякая мелкая живность обживала обломки трафаретов или скелеты корабелл. Шатались без привязи. На плывунах как раз и отсиживались, если Лут лихорадило: плывуны обзаводились наростами и даже подобием зонтегов. Скакун стоял, прикипев к нему лапами и брюхом. Он был целым — сферы его не взяли, веселые воры знали свое дело. Вот только лючки на боках были отпахнуты.

На плывуне нашли пристанище не только люди.

Плотников вгляделся еще и увидел шальное, обморочное многоцветье.

Это…

— Луминарии, амиго.

Оба замолчали. Михаил тяжело сглотнул, выдохнул прерывисто. Он знал, о каких рожденцах Лута толкует Крокодил. Существа, сделавшие игру преломления света и приманкой, и оружием. Существа, живущие глубоко в Луте — и пришедшие вместе с варотоком, увлеченные его течением.

Луминарии. Витражницы Шартра, как их называли в кругу гисторов. Имя их было одного корня с Хомом; оттуда родом был знаток, первым приметивший и назвавший тварей.

— У тебя есть…

— Держи, — Нил уже протягивал Михаилу из кости вырезанные очки, с прорезями столь узкими, что они больше походили на щель забрала. — Прости, амиго, единственный экземпляр. Я покараулю нашу лошадку, а ты иди, тащи пацана.

Михаил пригладил шершавыми пальцами очки. Единственное верное средств0 от гипнотического многоцветья.

— Откуда? — только и спросил Плотников.

Крокодил хмыкнул. Щелкнул пальцами вдруг, как кастаньетами.

— Много говоришь. Лучше поторопись, амиго. Может, успеешь — пока до тени не обточили.

Убивающие светом и питались не как прочие твари. Из добычи они первым делом выпивали цвет, сосали жертву, как бабочки, пока от нее не оставалась бледная тень.

Говорили, что тени те, несчастные останцы, и после покоя не знали: так и скитались сухотой Лута, наводя тоску на экипажи, виновные в смертной истоме и мертвых штилях.

— Разве сабля твоя не живого мясца взыскает? — насмешливо проговорил Нил, когда Михаил проверил верную подругу. — Что она против витражниц?

Михаил не ответил. Только крепче сжал рукоять. Раньше зарево луминарий он видел издалека, над тушами погибших, заморенных корабелл. Близко никто не подходил — вынуть человека из петли света полагалось делом самоубийственным.

Да и то — люди, даже случайно выпавшие из круга, даже вытащенные, отнятые, после снов не видели, цветов не разбирали. Тосковали и помирали вскорости.

— На саблю больше гляди, чем по сторонам, — напутственно шепнул Крокодил в самое ухо Иванова.

И отступил.

Под ногами хрустнула доска. Видать, не всем везло сесть на плывун ровно. Попрыгунам удалось. Наверное, чаяли переждать вароток, отсидеться. Только нашли их витражницы.

Обсели мотыльками, заволокли блескучими крылами. Михаила будто тянуло глянуть как следует. Стащить очки, вдохнуть, выпить глазами полыхающий цвет…

Что было с Первым — попал ли под власть многоцветья — Михаил мог только гадать.