Красный Жук - Сурмин Евгений Викторович

Всё запуталось ещё больше на следующий день, после ужина.

– Александра Сергеевна, добрый вечер! Можно войти?

– Да, да, конечно.

«Интересно, – подумала Шура, – я могла бы отказать начальнику лагеря?»

Высокий, чуть небритый мужчина оглядел крошечную, аскетично, а правильнее сказать, убого обставленную палату. Кровать, тумбочка, табурет занимали практически всё пространство. Зато большое зарешеченное окно давало много света и делало грязно-белую комнату чуточку менее казённой. Впрочем, не будь тут окна вовсе, всё равно по лагерным меркам это были королевские апартаменты, дающие самое главное – возможность побыть в одиночестве.

– Есть ли какие вопросы, просьбы?

– Есть… – Некрасова замялась, не зная, как обратиться к вошедшему.

– Егор Тимофеевич. Ну, или говори «товарищ начальник», не ошибёшься, – усмехнулся высокий во всех отношениях то ли посетитель, то ли всё же хозяин, по привычке переходя на «ты».

– Почему я здесь, товарищ начальник?

– Могу сказать только то, что знаю сам, товарищ Некрасова.

– Конечно! Спасибо, Егор Тимофеевич.

– Твоё дело отправили на пересуд в связи с вновь открывшимися обстоятельствами. А на это время твои товарищи попросили обеспечить тебе нормальные условия.

– Мои товарищи?

– Ах да, забыл спросить.

Начальник лагеря впился взглядом в лицо боявшейся шевельнуться женщины:

– Вы так же хорошо готовите рыбу по-анжуйски?

– Форель.

– Что?..

– Форель. Не рыба. Форель по-анжуйски.

– А, ну да, совершенно верно. Ладно, Александра Сергеевна, пойду. Отдыхайте, скоро к вам приедут.

– Кто?

– Думаю, вам лучше знать. Меня попросили ни о чём вас не расспрашивать, так что отдыхайте.

Из всего разговора Александра поняла только то, что будет новый суд, и, судя по всему, более справедливый. Слова о каких-то товарищах проскользнули мимо её понимания, а услышав название редкого блюда, она на мгновение вспомнила немолодого лесника, как-то раз хорошо проучившего этого урода.

Александра похолодела, образ лесника растаял, заслонённый другим лицом, каждодневно проклинаемым. А если название кушанья сказал начальнику не лесник, а этот? Если это такая гнусная месть, а этот добрался до неё и здесь? Что, если её сейчас подержат пару дней в лазарете, будут хорошо кормить, говорить ей «вы», даже пообещают скорое освобождение или маленький срок, а потом окажется, что это неправда, и нужно на долгие десять лет вернуться в барак? Сможет ли она это вытерпеть? Что невероятней: помощь неведомых товарищей или месть ненавистного этого?

И соседка Рахиль, и неженка Соня, и даже Машка-бригадирша одинаково боялись оказаться в карцере, а Шура сейчас расцеловала бы того, кто предложил бы поменять больничную койку на карцер при условии, что он расскажет, какие мысли сейчас бродят в голове у начальника лагеря.

А мысли были такие: «Стальная, чёрт подери! Таких сейчас уже не делают! Это надо же, ни словом, ни жестом не показала, что обрадовалась, только удивление и недоверие. Даже мимикой не вышла из образа обычной колхозницы. Хотя всё правильно, добровольно несколько месяцев в лагере провести – это надо стальные яйца иметь, ведь всякое могло случиться. А я всё-таки хорош, с рыбой этой, которая форель, подловил её, да, подловил. Явно она что-то вспомнила или кого-то. На мгновение, но поплыла». Начальник лагеря непроизвольно заулыбался, радуясь, что смог решить кусочек головоломки, которую ему задали в управлении Карлага.

На исходе третьих суток ужасно утомительного ничегонеделания, в течение которых Шура не свихнулась только потому, что доктор принёс ей неожиданное развлечение, несколько толстых книг по медицине, в дверь постучали. Следом за стуком в палату вихрем ворвалась миловидная фигуристая брюнетка. Девицу звали Элла, и она в открытую жила с доктором, по совместительству выполняя обязанности медсестры.

Не отличаясь большим умом, зато имея бульдожью хватку и звериное чутьё, она буквально выцарапала себе место любовницы лагерного врача и до настоящего времени успешно отражала все попытки её подвинуть. Сейчас Эллочка с упорством и тактом носорога пыталась подружиться с необычной пациенткой. Делала она это по чьему-то приказу или думала поиметь какую-то выгоду, Шура не знала, да и было ей, собственно, всё равно: других подружек на горизонте не наблюдалось.

– Саша! Там самолёт прилетел!

– Какой самолёт?

Элла по привычке надула пухленькие губки и захлопала ресницами:

– Да откуда я знаю какой, я в них не разбираюсь.

– Хорошо, а зачем он прилетел? – уже наученная опытом общения с Эллой, спокойно спросила Шура.

– Так военного привёз! Аркаша сказал, красивый, в орденах весь.

– Что? Аркадий сказал «красивый»?

– Да нет. Ну лётчик же, в орденах…

– Лётчик?

– Саша! Он же на самолёте прилетел!

В глазах Эллы отчётливо читалось: «Ну ты и дура, Саша».

– А. Ну да, ну да. Что ещё Аркадий говорил?

Элла закатила глаза и томно вздохнула.

– Говорит, привёз начальству целый самолёт гостинцев. Мешками таскали и коробами, а запах такой, что язык можно проглотить. – Элла на миг прервалась и сделала глотательное движение. – В общем, сейчас он там с администрацией знакомится, а Егор Тимофеевич Аркашу за спиртом послал.

– Ясно. Ну, прилетел и прилетел. Ты-то чего такая наскипидаренная? Или думаешь, этот лётчик тебя с собой заберёт? Улетишь, как птица, в вольные края?

– Злая ты, Саша! – Элла вспыхнула, приготовилась заплакать, посмотрела на Шуру и передумала. Управлять Аркашей всё-таки не в пример проще.

– Чего я злая-то, добрая я.

– Так он же за вами прилетел! – завопила Элла. – За вами! Александра Сергеевна, родненькая! Заберите меня с собой, мочи нет больше терпеть тут!

Брюнетка бухнулась в ноги Александре, одновременно размазывая слёзы по лицу и стараясь поймать её руку. В итоге прекратить мольбы и стенания зарёванной Эллы Шура смогла, только пообещав замолвить за неё слово перед «лётчиком».

А сам «красивый лётчик» пришёл где-то через час. Сначала она с удивлением услышала шаги идущего по коридору человека. И опера, и заключённые предпочитали больше слушать, чем говорить, поэтому старались ходить как можно тише, и чеканный шаг уверенного в себе мужчины был совсем не характерен для данного заведения.

Почти сразу за её дверью раздался властный голос:

– Аркадий, ещё раз напомню, постарайтесь, чтоб никто здесь не шастал. Я разбираться не буду, клизма человеку срочно понадобилась или ещё что, сразу ноги вырву. Ясно?

– Товарищ Иванов, не сомневайтесь, я лично прослежу, чтобы вам никто не помешал.

– Спасибо, Аркадий. В тебе я уверен на сто процентов, не подведи.

Несколько секунд за дверью было тихо, скорее всего, незнакомец ждал, пока Аркадий уйдёт. Александра за это время успела встать напротив двери, непроизвольно обхватив себя руками за плечи.

А потом «красивый лётчик» переступил порог.

– Ну, здравствуй, Шура. Узнала?

– В-вы?!

Голос Шуры предательски задрожал, на глаза навернулись слёзы. Перед ней стоял тот самый лесник, что когда-то чуть не пришиб этого. Только теперь он был в военной форме с орденами и благоухал смесью ароматов одеколона и алкоголя.

– Всё, дочка, всё. Теперь всё будет хорошо.

Два человека одновременно сделали шаг навстречу друг к другу, и Шура разрыдалась, уткнувшись лицом в грудь Пласта, не замечая, как острый край ордена царапает ей кожу на лбу.

Ещё четыре долгих дня Александра провела в лазарете, ожидая, когда администрация лагеря получит решение суда. Теперь, после разговора со Степаном Ерофеевичем, Шура чувствовала себя намного уверенней. Главное он сказал: дочка жива и здорова. А её дело будет пересмотрено, и в худшем случае она получит год-два по бытовой статье, но это в самом-самом крайнем случае.

Правда, Анечка бросила школу, а соседка пристроила её на рынок торговать пирожками. Раньше за такое влетело бы и доче, и соседке. А сейчас Шура счастливо, со слезами на глазах смеялась, слушая рассказ Степана Ерофеевича, как соседка юлила, не желая признаваться, что эксплуатирует ребёнка.