Красный Жук - Сурмин Евгений Викторович

Пришедший с ним капитан тем более заставлял отнестись к их простой просьбе со всей серьёзностью и пониманием. Депутат, герой, участник боёв на Халхин-Голе, да и, скорее всего, не только там. К тому же прилетевшие не абы как, а на своём служебном самолёте орденоносцы просили всего лишь прямо сейчас, без бюрократической волокиты, посмотреть в архиве одно дело.

Будь Фёдор Иванович каким-нибудь профессиональным крючкотвором с многолетним стажем, он, скорее всего, отказал бы в такой просьбе. Но участник гражданской, коммунист с 1916 года, перешедший в суд с партийной работы, не мог не пойти навстречу двум близким ему по духу людям.

В итоге председатель ненадолго выделил им каморку, где с трудом уместились дубовый, ещё дореволюционный стол, два грубо сколоченных табурета да подпёртый кирпичом колченогий шкаф, заваленный старыми бумагами. Туда через каких-то полчаса неулыбчивая сотрудница архива и принесла им серую картонку с делом гражданки Некрасовой А. С.

Дождавшись, когда сотрудница выйдет, Командир открыл дело и практически сразу удивлённо присвистнул.

– Чего там?

– Ну и знакомые у вас, Степан Ерофеевич!

– Виктор… – Щербин недовольно посмотрел на Командира, давая понять, что сейчас не время для шуток.

– Пятьдесят восемь – восемь у неё.

– Да ты что!

– А я что? Написано так. Правда, через сорок четвёртую, пункт «в». Итогом, – не выпуская папку из рук, Командир быстро перелистал её в самый конец, – так… вот. Десять лет с конфискацией, Карагандинский ИТЛ.

– Да как же так-то? Пятьдесят восемь – восемь! Это же совершение террористического акта. Давай, Виктор, читай: что там случилось-то?

Командир опять начал листать дело.

– Ерофеич, а ты знал, что у неё дочка есть?

– Нет.

– Некрасова Анна Кирилловна, тысяча девятьсот двадцать пятого года рождения.

– Ясно. Но тем более непонятно теперь.

– Вот, нашёл, результативная часть. Гражданка Некрасова А. С., проживающая по улице Красная, дом… Так, дальше… Двенадцатого марта тысяча девятьсот сорокового года… Так, ага, вот. Тяжкий вред здоровью секретарю партийной организации… городской столовой номер два Сокуру П. Н. Понял, Ерофеич? Секретарю. Вот пятьдесят восьмая и нарисовалась.

– М-да, жалко повариху. Постой, как ты сказал фамилия?

– Сокур П. Н.

– Так это же начальничек её. Гнида. Довёл бабу.

Разделив содержимое папки на две примерно равные части, одну стопочку листов Командир протянул Пласту.

– Давай смотреть. Уверен, что-нибудь да нароем. А то через десять лет, может, у тебя и зубов не останется, чтобы рыбу эту твою анжуйскую есть.

Не прошло и пары минут, как Пласт грохнул кулаком по столу:

– Вот суки.

– Чего там?

– Глянь, кто следователь по делу.

– Секундочку, я тут медсправку изучаю. Так… Ёпт, ещё один. Сокур А. Т. Инициалы не совпадают, значит не брат, не отец, но вряд ли однофамилец. Родственничек, значит. Прекрасно.

– Чего прекрасного-то?

– Как чего? Нельзя родственнику потерпевшего следователем по делу быть. Считай, повод требовать пересмотра дела у нас уже есть. Дремучий ты человек, Степан Ерофеич, как будто в лесу жил.

– Позубоскаль мне тут, позубоскаль, – расплылся в улыбке Пласт. – А чего в справке интересного есть?

– Да написано, что она ему челюсть сломала тупым предметом и два зуба выбила. Я вот думаю: не тянет это на тяжкий вред-то.

– Ясно, зарубочку в голове сделаем и смотрим дальше.

– А по допросам что там?

– Да едрит её в коромысло, со всем соглашается. Да, ударила, да, умышляла. А вот почему ударила, молчит. А следак и не настаивает, то ли знает, то ли ему по одному месту.

Ещё через полчаса Командир оторвался от чтения и передал Щербину листок.

– Смотри-ка, какой интересный документ. И как они его пропустили?

– Как-как, каракули потому что, я вот тоже ни хрена прочесть не могу. Давай своими словами.

– Согласен, почерк у товарища участкового ещё тот. Зато дотошный: время написания протокола вот поставил до минутки.

– И?

– Протокол составлен тринадцатого марта тысяча девятьсот сорокового года в ноль один час девятнадцать минут. Ночи, прошу заметить, – поднял вверх указательный палец Командир.

– Виктор! Хорош выдрюкиваться!

– Выходит, Степан Ерофеевич, тюкнула она его ночью, глубокой ночью, и никак не на работе. Я посмотрел адрес совершения преступления и нисколько не удивился: улица Красная, дом двенадцать, комната двадцать один. То есть по адресу проживания Некрасовой. И да, участковый не поленился, записал орудие преступления – сковорода чугунная.

– Это чего ж получается-то, а?

– Очень похоже, что этот Сокур припёрся к ней домой ночью или поздно вечером. Она его впустила: начальник всё же. Вполне вероятно, нажрался у неё и начал с кулаками лезть или там под юбку, она и не выдержала, отмахнулась сковородкой. Гнида, говоришь?

– Гнида.

– Вот. Надо бы с этим участковым поговорить. Выходит, он первым там оказался, может, живёт неподалёку.

– Поговорим. Ты скажи, как думаешь, хватит этого, чтоб её вытащить?

– Не знаю, тут многое от суда зависит. Узнать бы, что он такого сделал, что она его огрела.

– И что делать будем, Командир?

– Что делать? А вот что. Развалить дело легче всего другим делом, против инициаторов. А кто они у нас?

– Сокуры?

– Точно. Так что идём сейчас к Фёдору Ивановичу и с ним в обком. Будем требовать пересмотра дела и замены пятьдесят восьмой на бытовуху. А потом займёмся этими субчиками. Уверен, что-нибудь да накопаем.

Алексей Тимофеевич Сокур вздрогнул от резкой трели телефонного звонка. Раздражающий аппарат давно пора было заменить, да не доходили руки.

– Алло, Сокур слушает.

– Алексей Тимофеевич, доброго вам здоровьичка. Это Ирина, землячка ваша с Кардашинки.

– Да, я тебя сразу узнал, – приврал Сокур. – Что-то случилось?

Ирина Богданова была односельчанкой Алексея, а вернее сказать, его отца Тимофея. Тимофей Николаевич Сокур осел в Петрозаводске почти сразу после гражданской на хозяйственной должности в ОГПУ. С украинской основательностью и хозяйственностью обосновавшись на новом месте, Сокур-старший перетащил в Карелию сына с племянником. Сын пошёл по юридической части, а племянник устроился в систему общепита. Убегая от голода 1932–1933 годов, в Петрозаводске поселились ещё несколько дальних родственников и односельчан.

– Да… Нет… Не знаю, Алексей Тимофеевич.

– Хорошо, просто расскажи, что случилось.

– Тут к нам в суд два человека пришли. В военной форме, важные, в орденах. Танечка говорит, проверяющие, с самой Москвы прилетели. С Фёдором Ивановичем долго разговаривали.

– Ну и?..

– А потом Фёдор Иванович сказал им дело из архива показать.

– Что за дело?

– Вы вели, Алексей Тимофеевич. Я как увидела на обложке, что вы следователь, так взяла у Тани, сказала «сама отнесу» и глянула одним глазком. Там какая-то Некрасова.

– Ясно, Ирина. Ну, пусть смотрят, мало ли зачем им это. Может, эта Некрасова ещё что-то натворила.

Сердце забухало, и Сокур почувствовал, как предательски вспотели ладони. Сожительницу брата он помнил прекрасно и вменять ей политическую статью не собирался. Подумаешь, подрались по-семейному, с кем не бывает. Конечно, сломать человеку челюсть сковородкой – это надо суметь, но зная тяжёлый характер брата, он даже сочувствовал этой Некрасовой. Умеющий произвести на начальство хорошее впечатление, с подчинёнными Пётр был жёсток как камень и даже хамоват, с замашками барина.

Конечно, судимость Некрасова получила бы в любом случае, но вполне могла отделаться принудительными работами. Увы, брат практически заставил раскрутить дело по пятьдесят восьмой статье. А начальство не стало заострять внимание на том, что Алексей в принципе не имеет права быть следователем в этом деле.

– Так это, Алексей Тимофеевич, они дело-то посмотрели, долго сидели, с час где-то, и пошли с ним к Фёдору Ивановичу. А потом все вместе уходить собрались. Петрович спросил куда, так сказали, что в обком. Вот, Алексей Тимофеевич я и решила на всякий случай вам позвонить, вы же с Тимофеем Николаевичем столько для нас сделали.