Иной Сталин - Юрий Жуков

24 августа все шестнадцать подсудимых в соответствии с приговором были расстреляны.

«Процесс 16-ти» сопровождался неизбежной и шумной пропагандистской кампанией, которая внезапно началась 15 августа и столь же внезапно прекратилась спустя двенадцать дней. Кампанией, которая, как и сам суд, должна была оказать психологическое воздействие на членов ЦК, делегатов предстоящего вскоре Всесоюзного съезда Советов.

Газеты были заполнены передовицами, редакционными и подписными статьями, свидетельствовавшими о начавшейся «охоте на ведьм». Уже 16 августа в «Правде» появилась корреспонденция из Азербайджана о том, что газета «Бакинский рабочий» «покрывает троцкистов». 19 августа — обширный, на два подвала, материал за подписью Л. П. Берии о разоблачении первого секретаря ЦК компартии Армении А. Ханджяна, который якобы был в прошлом тесно связан с покончившим самоубийством еще полтора года назад В. В. Ломинадзе. 23 августа — сообщения об обличительно-разоблачительных партактивах, прошедших в Москве и Киеве, на которых с докладами выступили Н. С. Хрущев и П. П. Постышев. 22 августа — репортаж с московского завода «Динамо», рабочие которого потребовали «расследовать связи Томского — Бухарина — Рыкова и Пятакова — Радека с троцкистско-зиновьевской бандой».

Тогда же поспешили отмежеваться от обвиняемых и от своего недавнего вождя Троцкого его самые близкие сподвижники. 21 августа в «Правде» появились статьи «Не должно быть никакой пощады!» Х. Г. Раковского, «Беспощадно уничтожать презренных убийц и предателей» Г. Л. Пятакова, а в «Известиях» — «Троцкистско-зиновьевско-фашистская банда и ее гетман Троцкий» К. Б. Радека, 24 августа в «Правде» — «За высшую меру измены и подлости — высшую меру наказания» Е. А. Преображенского. Однако ничто уже не могло спасти их самих.

С 26 июля по 16 сентября тихо, без малейшей огласки арестовали первого заместителя наркома тяжелой промышленности Г. Л. Пятакова, заместителя наркома легкой промышленности Г. Я. Сокольникова, заместителя наркома путей сообщения Я. А. Лившица, начальника Главхимпрома НКТП С. Л. Ратайчака, замначальника Цудортранса Л. П. Серебрякова, заведующего Бюро международной информации ЦК ВКП(б) К. Б. Радека, первого секретаря ЦК компартии Армении А. Ханджяна, заместителей командующих войсками военных округов: Ленинградского — В. М. Примакова, Харьковского — С. А. Туровского, военного атташе в Великобритании В. К. Путну, других когда-то открытых троцкистов, в том числе восстановленных всего год назад в партии Л. С. Сосновского, сотрудника «Известий», и Н. А. Угланова, хоть и прощенного, но оставленного на скромной должности в далеком Тобольске.

Все они оказались своеобразными заложниками. Их, как то бывало четыре-пять лет назад, могли после допросов освободить, понизив в должности ни выведя из ЦК, ЦИК СССР. Но могли сделать и обвиняемыми на каком-либо ближайшем процессе. Все зависело от обстоятельств, от дальнейшего развития событии. В том числе и от позиции основного союзника французской и испанской компартий по народному фронту — социал-демократов.

Еще до окончания «Процесса 16-ти», 22 августа, в Москву поступила телеграмма, подписанная председателем Социалистического рабочего интернационала Де Букером, секретарем Адлером, а также председателем Международной федерации профсоюзов Ситрином и секретарем Шевенельсом. Они обратились к главе советского правительства Молотову с просьбой, «чтобы обвиняемым были обеспечены все судебные гарантии, чтобы им было разрешено иметь защитников, совершенно независимых от правительства, чтобы им не были вынесены смертные приговоры и чтобы, во всяком случае, не применялась какая-либо процедура, исключающая возможность апелляции».

Телеграмму эту Каганович и Чубарь тут же переслали Сталину и сразу получили от него ответ, выдержанный в духе периода самой жесткой конфронтации с Социнтерном:

«Согласен также с тем, чтобы не отвечать Второму Интернационалу. Но думаю, что надо опубликовать телеграмму Второго Интернационала, сказать в печати, что СНК не считает нужным отвечать, так как приговор — дело Верховного суда, и там же высмеять и заклеймить в печати подписавших телеграмму мерзавцев как защитников банды убийц, агентов гестапо — Троцкого, Зиновьева, Каменева, заклятых врагов рабочего класса»44.

Такое откровенно старое по духу поручение было выполнено незамедлительно. На следующий день ответ Социнтерну — «Презренные защитники убийц и агентов гестапо» — опубликовали многие советские газеты. Однако статья не свидетельствовала об отказе сталинской группы от реформ, а стала лишь несущественной уступкой, чтобы лишний раз не восстанавливать против себя широкое руководство. Такой же, как и вынужденная отсрочка созыва Всесоюзного съезда Советов, которому предстояло рассмотреть и утвердить новую конституцию. Решением ПБ от 21 июля выборы на съезд, объявленный чрезвычайным, назначили на 1 октября — 15 ноября. Правда, тем же решением устанавливалось и иное, более важное: промежуточные съезды советов союзных республик должны были утвердить собственные конституции45.

Затем узкое руководство сделало следующий шаг на пути политических реформ, призванных на этот раз затронуть уже судьбу партии. XVI съезд ВКП(б) поручил «ЦК ВКП(б) переработать программу партии на основе принятой VI Всемирным конгрессом программы Коммунистического Интернационала и успехов социалистического строительства в СССР»46. 11 августа, накануне начала «Процесса 16-ти», ПБ утвердило знаменательное решение: «Принять предложение т. Сталина о создании при программной комиссии ВКП(б) секретариата по первоначальной наметке программы партии в составе тт. Стецкого, Таля и Яковлева»47. Невозможно было ошибиться в том, какие наметки подготовят те, кто только что отверг ряд основных положений программы Коминтерна.

Однако все эти проблемы, включая даже последствия августовского процесса, вскоре отступили на дальний план. Значительно большее беспокойство у узкого руководства вызвали события в Испании, где на волоске повисла судьба народного фронта — первого в Европе, одержавшего победу на всеобщих выборах, пришедшего к власти бесспорно демократическим путем.

Глава десятая

В ночь на 18 июля 1936 г. в испанской зоне Марокко вспыхнул военный мятеж, в котором приняли участие около 20 тысяч человек. На следующий день мятежники захватили крупнейшие города юга Испании.

Первой реакцией на опасные события явно растерявшегося официального Мадрида стало не подавление мятежа, а реорганизация правительства. Премьер Касарес Кирога ушел в отставку, а новый кабинет утром 19 июля сформировал председатель кортесов (парламента), лидер республиканского союза Мартинес Баррио. Отказавшись реально воспринимать цели мятежников, сразу же объявивших себя монархистами и не скрывавших стремления установить жесткую военную диктатуру, он попытался достичь с ними компромисса и предложил кому-либо из восставших генералов — по их собственному выбору — пост военного министра, Однако мятежники решительно отвергли такое предложение, считая для себя неприемлемыми даже переговоры с республиканцами. К вечеру того же дня правительство Баррио сложило с себя полномочия. Новый кабинет по согласованию с президентом Мануэлем Асаньей сформировал Хосе Хираль. Из шести представителей своей, левой республиканской партии, троих — республиканского союза и двоих беспартийных.

Тем временем мятеж разрастался. Всего за пять дней армия установила контроль над несколькими районами севера и юга страны. Лишь тогда правительство отважилось на единственно возможное — вооружение народа — и решило повсеместно создавать милицию, что позволило не только подавить в зародыше мятежи в Барселоне и Мадриде, но и отбить часть захваченных территорий. Именно эти сражения дали основание германскому послу в Испании сообщить министерству иностранных дел в Берлине: «Если не произойдет чего-либо непредвиденного, то, учитывая нынешнюю ситуацию, маловероятно, что военные мятежники смогут одержать победу»1.

Реакция нацистских властей, а вместе с тем и итальянских фашистов не заставила себя ждать. Уже 28 июля на аэродроме Тетуана приземлились 20 немецких транспортных самолетов, а в Нодоре — 11 самолетов итальянских ВВС. Они и позволили в самые критические для мятежников дни создать воздушный мост, связавший испанскую зону Марокко с югом Испании, перебросить по нему 14 тысяч солдат и офицеров — противников республики. 2 августа на рейде Сеуты встала на якоря германская эскадра.

Военный мятеж в Испании, тесно связанной экономическими отношениями с Великобританией и имеющей общую границу с Францией, потребовал от этих стран соответствующей политической оценки и действий. Уже 22 июля посол Франции в Великобритании уведомил свое правительство о «серьезном беспокойстве» британских официальных кругов и высказался за незамедлительный визит в Лондон премьера Леона Блюма и министра иностранных дел. После консультаций со Стэнли Болдуином и Антони Иденом появилась вполне обоснованная доктрина невмешательства. Если бы она была не только безоговорочно принята всеми европейскими державами, но и соблюдалась ими точно и пунктуально, то, несомненно, помогла бы испанскому правительству в считанные недели, если не дни, подавить мятеж.