Домой возврата нет - Томас Вулф

Уже многие годы она царила на Бродвее, возглавляя прославленный театр, и ее острым умом и деловой хваткой поневоле восхищались даже ярые противники. В ее задачу входило продвигать пьесу, руководить постановкой, следить за сборами и при том, как они скудны и ненадежны, не позволить бродвейским хищникам обобрать труппу до нитки. Блистательные успехи этой женщины, сила ее воли, стойкость и мужество видны были во всем ее чеканном облике. Даже не слишком искушенный наблюдатель мог понять, что в неравном поединке между мисс Хайлпринн и хищниками с Бродвея победа доставалась не хищникам.

Быть может, в этой яростной, непрестанной борьбе, пробуждающей такие злые страсти, такую неугасимую ненависть, что глаза наливаются желчью, а рот кривится недоброй гримасой, будто застарелый шрам на изможденном лице, — быть может, черты мисс Хайлпринн посуровели и огрубели? Быть может, губы ее угрюмо поджались? И подбородок выступает вперед, словно гранитный утес? Заметны ли на ней следы сражений? Ничуть не бывало. Чем ожесточенней борьба, тем любезней ее лицо. Чем коварней интриги, в которые вовлекает ее жизнь Бродвея, тем благодушней и мелодичней звучит ее сочный смешок. На этой-то почве она и процветает. Кто-то из ее коллег так и сказал: «Роберта и сама не понимает, что она всего счастливей и вполне чувствует себя в своей стихии, когда резвится среди гремучих змей».

И вот она стоит и разговаривает с миссис Джек, удивительно красивая и ни на кого не похожая. Седые волосы зачесаны а-ля Помпадур, невозмутимо уверенная осанка еще подчеркнута великолепным свободным и изящным платьем. И во всем облике почти неправдоподобная мягкость и вкрадчивость, но без тени лицемерия. И, однако, приглядевшись, замечаешь, что эти весело блестящие глаза, которые так добродушно щурятся в улыбке, на самом деле остры, точно стальные лезвия, и от них ничто не укроется.

Как ни странно, миссис Джек была натура несложней, чем ее милая и любезная подруга. По существу, ничуть не менее проницательная, искушенная, хитроумная, полная не меньшей решимости добиваться своего в этом суровом мире, она, однако же, шла к цели иными путями.

Почти все считали, что она «очень романтичная особа». Друзья говорили о ней: «такая красивая», «такая добрая», «совсем ребенок». Да, все это было верно. Ибо она рано поняла, что это очень удобно, когда у тебя веселое розовое личико и от тебя так и веет наивным удивлением и детским простодушием. Ее неуверенная, но добродушная улыбка, обращенная к друзьям, словно говорила: «Вы, кажется, надо мной смеетесь? А почему? Уж не знаю, что я такого сделала и сказала. Конечно, мне за вами не угнаться, вы все ужасно умные и сообразительные… но все равно мне весело и я вас всех очень люблю».

Почти для всех Эстер Джек была именно и только такая. И лишь немногие знали, сколько в ней скрыто всякого, чего сразу не разглядишь. Знала это и любезная дама, которая сейчас с нею разговаривала, стоя посреди ее гостиной. От взгляда мисс Роберты Хайлпринн не ускользала ни единая уловка этого почти бессознательно обманчивого простодушия. Быть может, как раз поэтому, когда Эстер досказала свою забавную историю и с комическим недоумением посмотрела на Джейка Абрамсона, смешливая искорка в глазах мисс Хайлпринн вспыхнула чуть ярче, загадочная улыбка, подобная улыбке Будды, стала еще немного безмятежней, а сочный смех — еще чуточку заразительней. И, может быть, оттого-то, повинуясь внезапному порыву всепонимающего сочувствия и неподдельной нежности, мисс Хайлпринн наклонилась и поцеловала румяную щечку Эстер.

А та, хоть выражение удивленного восторженного простодушия ни на миг не сошло с ее лица, прекрасно понимала, что происходит в душе подруги. Ибо на краткий, едва уловимый миг женщины посмотрели друг другу прямо в глаза, не туманя взгляд пеленою лукавой уклончивости. И это был миг, достойный гомерического смеха богов.

Миссис Джек, сияя улыбкой, приветливо встречала друзей, а меж тем в дальнем уголке ее сознания таилась совсем другая забота. Ибо один гость еще не явился, и она неотступно думала о нем.

«Где он, хотела бы я знать? — думалось ей. — Почему не пришел? Хоть бы не выпил вчера лишнего! — Она окинула тревожным взглядом нарядную толпу гостей. — Если б он так не избегал бывать в обществе! — нетерпеливо подумала она. — Если б ему было приятно встречаться с людьми… ходить куда-нибудь по вечерам! Ну да что там… уж такой он есть. Его не переделаешь, и стараться нечего. Да я и не хотела бы, чтоб он был другим».

И тут он пришел.

«Наконец-то! — радостно и с облегчением подумала она. — Пришел — и в полном порядке!»

По правде говоря, перед тем как выйти из дому, Джордж Уэббер изрядно хватил крепкого, чтобы получше приготовиться к предстоящему испытанию. От него разило дешевым джином, в глазах был диковатый блеск, а движения — быстрей и несколько порывистей обычного. И все же он был, как выразилась про себя Эстер, «в полном порядке».

«Если б только он поспокойней относился к людям… к моим друзьям… ко всем моим знакомым, — думала она. — Просто не понимаю, отчего они его так раздражают. Вчера, когда он мне позвонил, он был такой странный! Наговорил какого-то вздора. Что это на него нашло? А, ладно… сейчас это не важно. Главное, он пришел. Как я его люблю!»

Лицо ее засветилось нежностью, сердце забилось быстрей, и она пошла навстречу Джорджу.

— А, здравствуйте, милый! — сказала она ласково. — Наконец-то. Как я рада! Я уж боялась, что вы и правда не придете.

Он поздоровался и ласково и грубовато, тут все смешалось: застенчивость и воинственность, смирение и вызов, гордость, надежда, любовь, подозрительность и сомнения.

Он вовсе не желал идти на этот прием. С первой же минуты, как она его пригласила, он яростно отбивался, так и сыпал отговорками. День за днем они препирались и, наконец, она взяла верх и вырвала у него обещание прийти. Но близился назначенный день, и Джордж снова заколебался, а накануне часами шагал из угла в угол, мучился нерешительностью и клял себя на чем свет стоит. Наконец, уже за полночь, с отчаяния схватился за телефонную трубку, перебудил у Джеков весь дом, пока дозвался Эстер, и заявил ей, что не придет. И заново привел ей все свои резоны. Он и сам их толком не понимал, но суть была в том, что он и Эстер существуют в слишком разных, несовместимых мирах — и он уверен, так ему подсказывают и чутье и рассудок, что ему необходимо сохранять полную независимость от ее, Эстер, мира, иначе он просто не сможет делать свое дело. В совершенном отчаянии он силился ей все это объяснить, а она, видно, никак не могла взять в толк, куда он клонит. Под конец она и сама чуть не пришла в отчаяние. Сперва слушала с досадой и сказала: хватит валять дурака. Потом разобиделась, вспылила и напомнила — ведь он дал слово!

— Мы уже сто раз все это переговорили! — почти крикнула она со слезами в голосе. — Ты обещал, Джордж, ты же и сам знаешь! А теперь все устроено. Отменить ничего нельзя, поздно. Неужели ты меня так подведешь!

Перед такой жалобной мольбой он не устоял. Конечно же, этот прием устроен был не ради него одного, и если он не придет, ничего не сорвется. Его отсутствие заметит одна только Эстер. Но он и вправду, хоть и скрепя сердце, обещал прийти и понимал, что все его рассуждения сводятся для нее к единственному простому вопросу: сдержит ли он слово? Итак, он снова покорился. И вот он здесь, смущенный, растерянный, и хотел бы только одного — очутиться где-нибудь за тридевять земель.

— Я уверена, тебе будет очень весело! — с живостью говорила между тем Эстер. — Вот увидишь! — Она крепко сжала его руку. — Я тебя познакомлю с кучей всякого народу. Но ты, наверно, голодный. Сперва поди поешь. Тут масса всяких вкусных вещей, все твое любимое. Я нарочно для тебя постаралась. Поди в столовую и подкрепись. А мне еще надо побыть тут, принимать гостей.

Она отошла поздороваться с вновь прибывшими, а Джордж неловко застыл на месте, исподлобья оглядывая блестящее общество. Выглядел он в эту минуту довольно нелепо. Низкий лоб, обрамленный коротко подстриженными черными волосами, горящие глаза, мелкие и словно сплюснутые черты лица, длинные, чуть не до колен свисающие руки с подогнутыми широкими кистями… больше чем когда-либо он походил на обезьяну, и сходство еще подчеркивал нескладно сидевший на нем смокинг. Заметив его, люди смотрели с недоумением, потом равнодушно отворачивались и продолжали говорить о своем.

«Так вот они, ее распрекрасные друзья! — смущенно и зло думал Джордж. — Я бы мог заранее догадаться, — бормотал он про себя, сам не зная, о чем это он мог бы догадаться. Такие холеные физиономии, такое в них хладнокровие, самоуверенность и многоопытность, что Джорджу всюду мерещилась оскорбительная усмешка, хотя никто и не думал его задеть и оскорбить. — Я им покажу!» — преглупо проворчал он сквозь зубы, сам не зная, что имеет в виду.