День цветения - Ярослава Кузнецова

— А…Альса…

— Это я. Что случилось?

Он сделал шаг и упал. Я взвизгнула от страха и неожиданности. Но тут же поняла, что он просто наступил на разорванный ремешок.

— Стуро! Господи, да что же с тобой! Поднимайся!

Он молчал и не двигался.

— Поднимайся!

С трудом перевалила его лицом вверх, подмяв неаккуратно сложенные крылья. Ощупала поспешно. Цел. Ни ран, ни переломов. Только бледный до зелени. И рот весь в крови. Широко открытые глаза, лишенные даже тени соображения, с мутным лиловым облачком внутри. Я видела такие глаза… на рынке, у отрубленных телячьих голов.

— Стуро!

— Альса, — проговорил он, едва шевеля губами, — оставь меня. Уходи. Он убьет тебя. И всех. Всех убьет.

— С ума сошел! А ну, вставай!

Под руку мне просунулся Реддин нос. Она лизнула парня в лоб, размывая прилипшие волосы. Стуро закрыл глаза.

— Вставай!

— Не слышу, — сказал он, — ничего не слышу. Я умер, Альса. Он убил меня.

— Бред. Глупости. Вставай.

Я схватила его за руки. Ледяные. Это у него-то, всегда горячего, как печка!

— Стуро, тебе показалось. Померещилось. Он, наверное, только хотел тебя убить. Разозлился очень. Подумал: "Убью мерзавца!" На тебе даже царапины нет.

— Альса, я умер. Я не слышу тебя. Только вижу… и то — плохо. Я умер. Ты беги, спасайся. Это… моя последняя воля.

— Мотылечек, ну пожалуйста. Держись за меня, давай поднимемся. Не надо на снегу валяться. Простудишься.

— Не забывай меня, Альса. Я тебя любил.

— Дурак эмпатический! Редда, кусай его опять! Нет, погоди, дай я ему сапог подвяжу. Снегу набилось… Черт! Черт!

Я выковыряла из спустившегося голенища снег. Ремешок не разорвался, а был перерезан наискось чем-то очень острым. Сам же сапог оказался совершенно цел. Сплошные загадки. Не знаю, что и подумать. Если только колдун не использовал какую-то магию против моего Стуро. Марантины учат, что мощная эмоциональная вспышка может сдвинуть сознание на иной уровень восприятия, и тем разбудить скрытые духовные силы. Такое случается даже с неподготовленными людьми, никакого отношения не имеющими к волшбе, что же говорить об опытном некроманте! Если это так… боюсь, дело серьезно. Бедный мой Мотылек может в самом деле умереть… Господи, только не это! Что угодно, только не это!

В Ладараву, в башню. Ни на минуту не оставлять одного. Имори. Имори позвать. Он поможет. Хоть на руках донесет.

— Редда, Ун! Найдите мне Имори. Приведите сюда. Поскорее.

И этот приказ собаки опять выполнили по своему. Ун умчался, сломя голову, а Редда осталась. Должно быть, сторожить нас от некроманта. Правда, если тот переломал себе ноги, застряв в обломках, то сюда доползет не скоро. Или приедет верхом на Маукабре? Тьфу, проклятье! Жаль, что он не разбился в лепешку.

Нет, не понимаю я этого человека. Непоследовательный он. Не знаешь, что в следующий момент ему в голову взбредет. Ну, сами подумайте — молчал, молчал, а потом ни с того ни с сего полез на стену. Правда, правда, это я не для красного словца. Именно полез, и именно на вертикальную стену, да так ловко, словно у него на пальцах присоски или крюки. Сперва я подумала, это он так демонстрирует свое ко мне отношение — мол, настолько я надоела ему глупыми разговорами, что он готов от меня даже на стену влезть. Но он забрался в проем галереи и сгинул с глаз долой. Что там со Стуро у них произошло? Не драка, нет. Да и не кричали они. Только один вдруг решил, что жизнь окончена, а другой бросился со второго этажа на камни. А еще говорят — женщины импульсивны и нелогичны.

— Стуро, поднимайся. Давай потихонечку пойдем.

Не нравилось мне, что он так лежит на земле, с закрытыми глазами, с окровавленным ртом, весь облепленный снегом. Хотелось распустить волосы и взвыть, как над покойником. Редда, похоже, едва сдерживалась от такого же порыва.

Я принялась теребить его, растирать холодные руки, хлопать по щекам. Иногда добивалась мычания или короткого расфокусированного взгляда. Так и застал меня Имори, вымокшую в снегу, в слезах и в соплях. Он прибежал следом за Уном, распаренный и красный, благоухая перегаром на весь лес.

— Золотко! О, небо! Мертв?

— Нет. Отнеси его ко мне в башню. Поскорее, пожалуйста.

— Очумела, золотко? В Треверргар? Средь бела дня?

— Он погибнет! Ты слышишь? Скорее.

Спорить далее Имори не стал. Завернул парня в свой плащ, подхватил на руки и понес. Я семенила рядом, цепляясь за Иморев локоть. Ох, и крепко же разит от Большого Человека! Пьет мужик по черному. Но в свинском состоянии его никто не видел. Пока на ногах держится — не шатается, а если уже не держится — до койки добредет, и спать.

Вот и нам бы теперь добрести до койки. Господи, Единый, Милосердный! Помоги сыну своему, поддержи жизнь его любовью своей благой! Только о любви и жизни прошу я, ибо ни о чем другом просить у неба нет смысла, да и не стоит.

Тот, Кто Вернется

Идиот.

Это ж надо быть таким идиотом!

Гатвар, где ты? Где твои оплеухи?!

Как ты говорил:

"— Не имеешь права давать волю чувству. Ты не человек теперь. Нож в броске. Нет у тебя ни боли, ни радости. И самого тебя — нет, пока до крови их не доберешься."

И я надел маску. Маска у меня достаточно вздорная, чуть что — в бутылку лезет, но это — только маска. А самому мне — все равно. Все — все равно. Все, кроме Дела. Ничем не заденешь. Не выведешь из себя…

Оказалось — выведешь, да еще как! Что же это творится, Сущие? Я ведь — промазал. Промазал! Я же его убить хотел. В основание черепа тенгон пустил. И поправку принял…

Ремень на сапоге. Лезвие разрезало ремень на сапоге. Даже до пятки не добралось…

Вспомнил, как метался, ища коз, надеясь, что они — в бывшей детской, в комнате Дагварена, в кабинете отца, наконец… А потом — вошел в обиталище предков. В комнату, куда я, Эдаваргон, заходил только в чистой одежде и с заплетенными волосами, сжечь немного сухих трав, поговорить с вытесненными на урнах с прахом ликами. В комнату с нишами в стенах — от пола до потолка, и в нишах — урны, начиная от Эдавара, основавшего новый род, все потомки его занимали свои места в нишах… В комнату, где убирались только мои сестры, даже не сам-ближние…

Щиты, наспех сооруженные из каких-то досок, прислоненные к стенам, закрывающие их не полностью — верхний ряд ниш слепо глядит на грубо сколоченный сундучище в углу, на сено, навоз, клоки шерсти, невнятный хлам в углах — старые тазы, еденные молью плащи…

И все затопило оглушающей волной ненависти. И я не помню себя. То, что случилось дальше, я видел как бы со стороны. Словно не я, а кто-то другой наблюдал за длинным нескладным человеком в черном, который бросился на хруст и треск в дальнюю дверь, пробежал по коридору, а осквернитель — разлапистый черно-пестрый кулек с десятью ногами и парой крыльев вывалился на улицу, и посланный вдогонку тенгон бестолково чиркнул по пятке, обрезая ремень сапога, и кулек спланировал в снег, и набежали собаки, а тот, в черном, прыгнул прямиком на камни, вывалившиеся из стены, хотя прекрасно знал, как надо прыгать в такой ситуации, и мог, мог не рвать себе связки на ноге и не обдирать бока…

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});