Осенний призрак - Монс Каллентофт

42

Харри Мартинссон пересекает парковку, направляясь к дверям полицейского участка. Старые стены цвета охры буквально пропитаны влагой. У этого здания началась вторая жизнь, с тех пор как здесь расположились полицейский участок, суд и Государственная криминалистическая лаборатория. Раньше здесь были казармы.

В глубине души Харри проклинает эту чертову погоду, хотя прекрасно понимает, что стихию ругать бессмысленно. Это ни к чему никогда не приводит.

Он опять вспоминает Мартина. НХЛ. У мальчика достаточно денег, чтобы Харри с женой могли расслабиться и отдыхать где-нибудь под южным солнцем до конца своих дней. И еще есть внук, которого Харри едва успел увидеть.

Зачем же мне все это? Андреас Экстрём, его отец…

Харри покинул дом Ханса Экстрёма всего пятнадцать минут назад. Озлобленный пожилой человек в старой, ветхой лачуге. Он буквально впал в ярость, когда полицейский рассказал ему, что, по всей вероятности, в ночь, когда случилась авария, автомобиль вел Йерри Петерссон.

Ханс Экстрём вскочил со стула на кухне, где они сидели, и закричал Харри, что все это чертовы сплетни, что ни у кого нет права копаться в его прошлом, с которым ему самому удалось смириться. Он отказался отвечать на вопросы, хотя, судя по его реакции, то, что сообщил ему инспектор, было для него новостью. А значит, никаких причин убивать Йерри Петерссона у него не было. В противном случае господин Экстрём великий актер. К тому же правша.

Он закончил свою речь проклятиями в адрес семьи Фогельшё.

— Они ни цветочка не прислали на похороны.

«Да, это им следовало бы сделать», — отвечает Харри про себя на последнюю реплику Ханса, толкая дверь полицейского участка. Новые автоматические двери сейчас не работают. Не иначе как влага проникла в механизм и вывела его из строя.

Завидев Малин Форс на рабочем месте, Мартинссон сразу замечает про себя, как плохо она выглядит. Если солнце и светит там, на Тенерифе, то только не для нее.

Ты превращаешься в собственную тень, Малин?

Ему хочется подойти к ней и, обняв за плечи, сказать, чтобы взяла себя в руки. Но Харри знает, что это только разозлит ее.

Форс поднимает глаза, смотрит на него и, не поздоровавшись, снова погружается в чтение каких-то бумаг.

Харри разворачивается и поднимается по лестнице в кабинет Свена Шёмана. Он должен поговорить с ним до начала совещания.

Комиссар стоит у окна и смотрит на восточные ворота главного корпуса университетской больницы. Фасад десятиэтажного здания обит листовым железом, выкрашенным белой и желтой краской. Обшивка здания сейчас дрожит под порывами ветра, словно вот-вот оторвется и полетит над городом, чтобы приземлиться где-нибудь в более спокойном месте.

Харри останавливается посреди комнаты.

— Только не говори ничего Малин, — начинает он. — Она никогда не простит мне того, что я хлопочу о ней за ее спиной, но ведь ты сам видишь, как она выглядит. Она пьет чертовски много.

Свен качает головой.

— Этот разговор останется между нами. Это хорошо, что ты решил поговорить о ней. Я и сам хотел, но ты ведь знаешь…

Шёман поворачивается.

— Она не может совладать с собой, видеть это выше моих сил, — продолжает Харри. — Я пытался…

— Я поговорю с ней, Харри. Я отправил ее на Тенерифе, чтобы дать возможность передохнуть.

— Поговори с ней сейчас. Похоже, поездка на Канары оказалась не слишком приятной.

— Возможно, это была глупая идея. Посмотрим, — отвечает Свен. — Ведь это ты сидишь за рулем, когда вы вместе?

Харри кивает.

— Машину всегда веду я.

Оба замолкают на некоторое время.

— Должно быть, она тяжело переживает то, что произошло в Финнспонге, — говорит Харри, выдержав паузу.

— Это так, — отвечает Свен. — Да и кто не переживал бы на ее месте? Но, я думаю, она сама не понимает, что причина в этом. Не хочет понять.

Часы на стене комнаты совещаний показывают 15:37.

Группа розыска в сборе.

В отличие от «бумажного Аида», здесь есть окна.

Сегодня на игровой площадке никого нет, но Малин различает ребятишек за окнами детского сада напротив. Она видит, как они играют, бегают по комнатам, беззаботные, словно в этом мире нет ничего, кроме радости. Пластиковые горки синего и красного цветов, яркие, незамутненные цвета — таков мир человека с чистой душой, того, кто открыто смотрит жизни в глаза и живет только настоящим.

«В отличие от сидящих в этой комнате», — замечает про себя Форс.

Лицо у Карима Акбара серьезное. У него вид человека, перешагнувшего какой-то важный рубеж. Он выглядит почти усталым.

«Эта осень опустошает нас, — думает Малин. — Превращает в черно-белые фигуры, как в старом кино. Всем нам — и Харри, и Свену Шёману, Вальдемару Экенбергу и Юхану Якобссону с юной Ловисой Сегерберг из Стокгольма — надо хорошенько отдохнуть от всего, что связано с дождем и работой в полиции.

Расследование. Сейчас оно застопорилось, словно заржавевший механизм, и в любой момент может рассыпаться на куски.

Линии расследования. Каждый из нас снова и снова прокручивает их в голове, они словно следы трассирующих снарядов в наших мыслях.

Предчувствия. Голоса. Все эти события и люди, встретившиеся нам в то время, когда мы переворачиваем камень за камнем на довольно короткой дороге, которая называется жизнью Йерри Петерссона».

Свен стоит возле доски, исписанной синим маркером, там перечислены имена и фамилии.

Йохен Гольдман.

Аксель, Фредрик и Катарина Фогельшё.

Юнас Карлссон.

Родители Андреаса Экстрёма и Ясмин Сандстен.

Потом ряд вопросительных знаков. Новые имена? Новые сведения? Что-то еще, что может повести нас дальше?

Малин делает глубокий вдох и смотрит на ребятишек за окнами детского сада. У нее нет сил внимательно слушать то, что говорит Свен.

Она только что рассказывала о своей поездке на Тенерифе, о странном поведении Йохена Гольдмана и о своей встрече с мамой Андреаса Экстрёма. Ее слушали внимательно. Ловиса говорила о своей упорной работе с бумагами и жестким диском Йерри Петерссона, о том, что нужно как минимум пять специалистов с экономическим образованием, чтобы управиться со всем этим в разумные сроки. «У нас нет таких ресурсов», — оборвал ее Карим.

Они до сих пор не нашли никакого завещания и ничего такого, чтобы указывало на шантаж или вымогательство денег. Поговорили еще с несколькими партнерами Йерри Петерссона по бизнесу, но по-прежнему с нулевым результатом.

Вальдемар Экенберг и Юхан Якобссон рассказали о новой беседе с семьей Фогельшё: те утверждают, что почти не помнят автокатастрофы. Вальдемар с Юханом встретились и с отцом Ясмин Сандстен Стелланом на предприятии «Меканика Коллинз», где он работает. Но, кроме того, что у Стеллана есть алиби на время убийства, ничего выяснить не удалось. Поговорить с мамой Ясмин еще не успели. Однако выяснили, что она вместе с дочерью находится сейчас в реабилитационном центре возле Седерчёпинга.

Харри рассказывал о своей встрече с Хансом Экстрёмом. Смерть ребенка — вот настоящее горе. По прошествии стольких лет, вероятно, уже не имеет никакого значения, кто сидел за рулем и был ли он пьян или трезв. Твой ребенок мертв или, что еще хуже, превратился в растение. Какой смысл искать виновных? Сорок ножевых ранений. Что это, ненависть, дождавшаяся наконец своего часа?

Потом Свен коротко рассказал о решении прокурора выпустить Фредрика Фогельшё. «Мы не должны спускать с него глаз», — закончил он. Напрасное предупреждение, и Свен сам об этом знает. У них нет ресурсов, чтобы следить за Фредриком.

— Связи, — шипит Вальдемар Экенберг. — Кто знает, какие связи пустил в ход пройдоха Эреншерна, чтобы надавить на прокурора?

И Малин думает о своей работе.

О расследованиях.

О Марии Мюрвалль.

О насилии. О неустанных поисках правды. Кому нужна эта правда? Жертве, пребывающей сейчас в мире ином, или оставшимся на земле ее родственникам?

— Ты работал по своим каналам? — спрашивает Свен Вальдемара.

— А что, не видно? — Вальдемар отвечает вопросом на вопрос, и все смеются, а потом нависает тишина.

— Я работал, но, похоже, у Петерссона не было таких связей.

А потом Свен говорит о том, что надо и дальше продолжать копаться в жизни Йерри Петерссона, тщательно прорабатывать каждое из наметившихся направлений. Ничего нельзя упускать из виду.

— Мы, — слышит Малин голос комиссара, — находимся на той стадии расследования, когда каждая линия, словно по спирали, может увести нас в яму. Нам остается или сделать прорыв, или застрять окончательно. Наше спасение в упорной работе.

«Слушай голоса», — шепотом повторяет Малин любимую фразу Свена.

— Я поеду в Середчёпинг и поговорю с мамой Ясмин Сандстен, — предлагает она.