Последний негодник - Лоретта Чейз

– Я, знаете ли, тоже не образчик добродетели, – парировала она. – Иначе бы меня ни за что не привлек такой никчемный дегенерат, как вы.

Она подчеркнула сие утверждение, ткнув локтем ему под ребра.

– Убирайтесь прочь, – заявила она. – И там и оставайтесь.

Тут Вир остановился и позволил ей удалиться. Он наблюдал, как она решительной походкой чеканит последние шаги до кабинета, выпрямив спину и покачивая заносчивым задом.

Потом открыла кабинет и, не оглянувшись на Вира, вошла и захлопнула дверь.

Он стоял, не двигаясь с места, испытывая неуверенность, в голове крутилась мешанина из мыслей, как обычно в присутствии драконши. На сей раз омут мыслей замутили эти «кто-нибудь еще» и все то вранье, что он твердил себе, и невесть откуда приблудившиеся частицы правды, умудрившиеся выжить в адской бездне, представлявшей собой его мозги.

В этой бурлящей преисподней он разглядел одну ослепительную истину, самую унизительную. Что «кого-нибудь еще» он не потерпит.

Это была самая что ни на есть неприглядная истина касательно нее, но тут уж ничего нельзя поделать. На свою беду драконша перешла ему дорогу, а еще большее несчастье для нее, что она уязвила его самолюбие, и теперь…

Ему не стоило даже думать подобное, потому что из всех неправедных дел, которые он когда-либо совершал или замысливал сделать, то, что он обдумывал в этот момент, превзошло все ожидания.

Все же он был последним негодником Мэллори, отвратительным, самоуверенным, бессовестным, et cetera, et cetera.

А что считалось самым преступным в жизни, посвященной грехам и моральному произволу?

Эйнсвуд направился к двери в кабинет, толкнул ее и вошел.

Он обнаружил драконшу, занятую вываленным на стол содержимым женской сорочки.

– Я же сказала вам, убирайтесь, – возмутилась она. – Если в вас есть хоть крупица разума…

– Нет. – Он закрыл дверь. – Выходите за меня, Гренвилл.

Глава 10

Эйнсвуд маячил перед дверью, выглядя при этом так, словно потерпел кораблекрушение. Сюртук, равно как и жилет, помятые и грязные, были расстегнуты, и полы болтались. Шейный платок он потерял, наверно не без помощи Лидии, а рубашка распахнулась, являя миру мощную линию шеи и плеч, и привлекая внимание к мускулистой груди, соблазнительно видневшейся в V-образном вырезе. Облегающие брюки все были в пятнах, а башмаки имели изношенный вид.

– Выходите за меня, – повторил он, снова притягивая ее взгляд к своему лицу. Глаза его потемнели, и лицо приобрело упрямое, доселе невиданное ею выражение. Это значило, что разум свой он запечатал наглухо, и она с таким же успехом могла бы говорить с дверью, которую герцог подпирал.

Лидия совершенно не могла взять в толк, что за блажь стукнула ему в голову – жениться, но могла только догадываться: запоздалый приступ совести, ложное представление о долге, или просто мужское желание господствовать. Больше похоже, что это было случайным образом сложившаяся смесь из всех трех причин с долей милосердия и, возможно, добавились некоторые другие вредоносные ингридиенты.

Как бы то ни было, невзирая на то, что он там имел в виду под сим предложением, она знала, что женитьба означает мужское господство – со всей безусловной поддержкой от всех форм общественной власти: закона, церкви и Короны. Проще говоря, над любой, за исключением господствующего рода, женщиной, чей восторг по поводу сложившейся ситуации менялся от сильного (среди немногих заблудших) до несуществующего (среди просвещенных, свободных от предрассудков). Среди последних в пору ранней юности заняла свое место и Лидия, и с тех пор не сдвинулась с этой позиции.

– Благодарю, но замужество не для меня – заявила она Эйнсвуду со всей возможной холодностью и самым безоговорочным тоном

Он отошел от двери, чтобы встать напротив нее, где их разделял только стол.

– Нет, не говорите мне, – произнес он. – У вас наверняка припасено некое высокопарное правило против брака.

– Собственно говоря, так и есть.

– Полагаю, вы никак не возьмете в толк, с какой стати женщина должна вести себя отлично от того, что делает мужчина. Не понимаете, почему бы вам просто не переспать со мной и бросить меня. В конце концов, так поступают мужчины, так почему не можете вы?

– Женщины тоже такое проделывают, – напомнила она.

– Не женщины, шлюхи. – Он оперся о край стола, повернувшись к ней боком. – Сейчас вы укажете мне, что их незаслуженно называют шлюхами. Дескать, почему женщин чернят за те деяния, в которых остается безнаказанным мужчина?

В общем, она именно так и думала и собиралась высказаться в таком духе. Лидия кинула на Эйнсвуда настороженный взгляд. Он отвернулся. Выражение его лица.

она не могла прочесть.

В ней росло беспокойство. Она могла бы побиться об заклад, что он не имеет ни малейшего понятия, о чем она думает или во что верит.

Ему и не полагалось иметь представление обо всем, что приходит ей в голову. Он должен был рассматривать всех женщин, как объекты различной степени привлекательности, которые лишь на одно годятся, тем самым полностью оправдывая свое существование служением лишь одной цели.

– Мне хотелось бы знать, почему я единственная женщина, которая обязана выйти за вас замуж, – произнесла Лидия, – просто затем, чтобы вы получили то, за что платите другим особам. Тысячам других женщин.

– Оставьте этот тон. Не делайте вид, будто вас выбрали, чтобы покарать жестоко и бесчеловечно, без сомнения, – возмутился Эйнсвуд. Он оставил в покое стол и отошел к камину. – Вы думаете, я порченный товар. Или, что более похоже, даже хуже: не я конкретно, а мужчины вообще. – Он взялся за угольное ведро и стал подбрасывать уголь в умирающий огонь, пока говорил. – Вы так ослеплены презрением к мужчинам в целом, что не видите никаких преимуществ брака со мной в частности.

Будто она не провела большую часть жизни, собственными глазами наблюдая так называемые преимущества супружества, подумала Лидия. Словно не она видела почти ежедневно женщин, заключенных в брачной тюрьме, где царят разбитые сердца, безвыходность, непостоянство и слишком уж часто чудовищное насилие.

– Что за такие особые преимущества у вас на уме? – спросила она. – Ваше великое богатство, вы имеете в виду? У меня есть все денежные средства, что мне требуются, и даже отложено кое-что на черный день. Или ссылаетесь на привилегии, которые дает титул? Такие, как одевшись по последней моде, участвовать в великосветских делах, где главное развлечение: Опорочь Ближнего Своего? Или вы подразумеваете доступ ко двору, чтобы я могла кланяться и расшаркиваться ножкой перед королем?