Вечная ночь - Полина Дашкова

— Вот тапочки, проходи. Только тихо. Вера спит. За цветы спасибо. Ох, тут ещё и конфеты. Ну давай уж по такому случаю сварю тебе кофе.

Дима заметил, как сильно сдал старик, располнел, появилась тяжёлая одышка, лицо стало серым, под глазами мешки.

— Что смотришь? Плохо выгляжу?

— Нет, почему? Просто мы давно не виделись.

— Год и восемь месяцев. Я, Дима, инфаркт перенёс, чуть копыта не отбросил. Не курю теперь. Питаюсь творожком да протёртыми овощами. Гуляю каждый день. Хожу, как дурак, по скверику, туда-сюда. Хорошо, если Вера со мной выходит. Но ей все некогда.

Они прошли в маленькую чистую кухню. Лобов усадил Диму на деревянную лавку, открыл окно, включил чайник.

— Кури, если хочешь. Скажи, ты так и не женился на той девочке, графологе. Людочка, кажется?

— Люба. Нет, Вячеслав Сергеевич, не женился.

— А что тянешь? Вон, седой уже.

— Да так как-то. Она намного моложе меня, и вообще, я привык жить один.

— Не модный ты какой-то, Дима. Сейчас все как раз на молоденьких женятся. А как твой Костик? Сколько ему?

— Семнадцать. В этом году поступает на юрфак.

— Ну, славно, славно. — Старик разлил кофе по чашкам, себе добавил молока, открыл конфеты. — Ладно, не томи. Расскажи, что ты успел нарыть по этому трупу, который в новостях показали.

Пока Соловьёв рассказывал, старик молчал, пыхтел, прихлёбывал кофе, качал головой, в какой-то момент схватил блокнот, карандаш, стал делать пометки.

— Нет, я всё-таки не понимаю, почему они отказываются от серии? Бред какой-то.

— Действительно, бред, — кивнул Соловьёв и вдруг пробормотал: — Они отрицают серию сейчас так же, как тогда отрицали версию детского порно.

— А ты как думал? Кому нужна эта мерзость?

— Судя по тому, сколько этой мерзости в паутине, она нужна многим. Потребителям, производителям, чеченским террористам. Они это дело крышуют и получают прибыль. Кому-то в нашей структуре, в МВД, в ФСБ. Только мы с вами никогда не узнаем, кому именно.

— Так, может, нам лучше и не знать? — Старик перешёл на шёпот. — Дима, ну ведь это действительно чума. Кажется, твоя первая любовь Оля Луганская предложила версию, что Молох убивает детей, которых используют в индустрии детского порно?

Соловьёв нахмурился, отбил пальцами дробь по подоконнику.

— Ольга Юрьевна Филиппова, — произнёс он сердито, — Луганская — это её девичья фамилия. Да, доктор Филиппова работала в группе профессора Гущенко и выдвинула такую версию. В результате группу разогнали.

— Ну вот! А в Давыдове интернат сгорел! Никого, ни единую сволочь потом не привлекли.

— При чём здесь Давыдово? — Соловьёв даже поперхнулся от неожиданности.

— При том! Твоя Ольга Юрьевна приходила ко мне, расспрашивала о давыдовском душителе.

— Вячеслав Сергеевич, я и тогда, и сейчас не понимаю, какое это имеет отношение к серии Молоха?

— Не понимаешь? — Старик отвернулся и поджал губы. — Очень жаль. Прошло столько лет, а у меня этот Пьяных до сих пор не выходит из головы.

— Вы тоже, как доктор Филиппова, считаете, что это не он?

— Не знаю! Там было слишком много всего сразу. После четвёртого трупа, когда Гущенко высказал свои подозрения, Пьяных допрашивали, проводили обыск, в доме, в сарае. И ничего не нашли. А потом вдруг после пятого трупа — бабах! Шкатулка. Полный набор улик. И почему-то сразу забыли, что возле интерната иногда крутился какой-то странный слепой старик с палочкой. Никто не знал, откуда он взялся, куда исчезал. Его видели накануне убийств. Сторож как-то попытался с ним заговорить, попросил документы, но старик промычал что-то, махнул палкой и ушёл.

— Думаете, это был переодетый убийца? — скептически хмыкнул Соловьёв.

— Не знаю. Вполне возможно. Когда вокруг интерната ставили охрану, когда съезжалось много народу, он не появлялся. Сторож рассказывал, что для слепого этот старик передвигался слишком уверенно. И ещё, кто-то из детей обмолвился, что некий дедушка приносил конфеты. Мать Пьяных уверяла, будто видела, как несколько ночей подряд к ним на участок пытался проникнуть какой-то человек. Но они на ночь спускали собаку. А потом собака умерла. Местный ветеринар сказал, что пса отравили. И вот после этого в дровяном сарае нашли шкатулку.

— Вячеслав Сергеевич, погодите, все это, конечно, очень интересно и убедительно, но Пьяных признался.

— Дима, ты что, вчера родился? Пока ловили Чикатило, Головкина, Сливко, Михасевича, столько народу признавалось, и некоторых успели расстрелять. Настоящих серийников ловили по десять-двадцать лет. Нервы сдавали, хватали того, кто попадал под горячую руку, фабриковали улики, давили при допросах, выбивали признательные показания. Отчасти поэтому уничтожали в начале девяностых дела по маньякам.

Соловьёв уже тихо и подло сожалел, что обратился за помощью к старику. Лобов мог проговорить всю ночь. Ему не хватало общения, внимания. Он лет семь писал свои мемуары. Заканчивал очередной вариант книги, относил в разные издательства и везде получал отказ. Начинал писать другой вариант, вспоминал очередную порцию криминальных баек, добавлял, вычёркивал, нёс рукопись, но опять не печатали, просили переработать.

— И всё-таки я не понимаю, при чём здесь Молох? — упрямо повторил Дима. — Насколько я помню, душитель насиловал детей. И никакого масла не использовал.

Лобов тяжело вздохнул, покачал головой.

— Вместо масла была вода. Озеро. А что касается изнасилования, то там вообще ничего не ясно. Никому ведь не могло прийти в голову, что слепых детей кто-то активно употреблял ещё до убийства. Решили, что это мог сделать только маньяк. Поскольку их всех вытаскивали из воды, точного анализа провести не удавалось. А следы того, что с детьми кто-то жил половой жизнью, были очевидны.

— Господи, кто же? — Соловьёв спрыгнул с подоконника, прошёлся по маленькой кухне. — Они маленькие слепые сироты…

— В том-то и дело. Слепые не могут никого опознать. Разве что на ощупь, по запаху, по голосу. Но для суда это не серьёзно. Сироты не могут пожаловаться родителям, — старик налил себе воды, выпил залпом, — кое-что открылось, но позже. Об этом я твоей Оле не рассказывал. Не хотел её грузить, слишком уж мерзкая история. И сам не хотел вспоминать. Но тебе, Дима, это знать нужно. Ну, ты готов?

— К чему, Вячеслав Сергеевич?

— Слушать меня внимательно готов?

— Я и так вас слушаю.

— Нет. У тебя слишком скептическое лицо!

— Ну извините, — Соловьёв развёл руками, — какое есть.

— Ладно, сейчас ты улыбаться перестанешь и, кстати, поймёшь, что Оленька твоя во многом была права. — Старик глубоко вздохнул, нахмурился и заговорил совсем тихо: — После пожара обожжённая нянька исповедовалась перед смертью, рассказала попу из местной церкви, что на ней страшный грех. Чистых агнцев, слепых сироток, возили ночами в волчье логово. Директор получала за это деньги. Нянька знала, но боялась сказать кому-нибудь. Поп грехи ей отпустил, а потом согрешил сам. Выдал тайну исповеди, рассказал своей попадье. А она пошепталась ещё с кем-то. Впрочем, все это были только слухи, показаний так никто и не дал.

— Но всё-таки были какие-то попытки выяснить, кто насиловал детей и что за волчье логово?

— Да, конечно. Прежде всего, обратились к директрисе. Она объяснила, что эти дети — особый контингент, они агрессивны, лживы, неблагодарны. У них с ранних лет повышенная сексуальность, и они чёрт знает чем занимаются друг с другом. Ты бы видел её. Толстая надменная бабища, вся в бриллиантах. Безжалостная, как скала.

— Ну а детей допрашивали?

— Естественно. Они были жутко запуганные, клещами слова не вытянешь. К тому же кому-то из них это даже нравилось. Их там кормили вкусно.

— Где — там? Что — нравилось? — Соловьёв только сейчас заметил, что они оба, старик и он сам, не просто разговаривают, а кричат нервным шёпотом.

Дима опять закурил, Вячеслав Сергеевич накапал себе валокордину в рюмку, выпил залпом, сморщился.

— Неподалёку от интерната, на другом берегу озера, была закрытая зона, секретный объект, за высоким глухим забором. Так называемый гостевой комплекс ЦК КПСС. На огромной территории роскошная трёхэтажная вилла с бассейном, сауной, зимним садом. Постоянно там никто не жил, только охрана, обслуга и администратор, некто Грошев Матвей Александрович. Импозантный такой мужчина, красавец, как из Голливуда. Хозяин роскошного заведения. Приезжало высокое начальство из Москвы, эскорты машин с затемнёнными стёклами, с мигалками, иногда под охраной мотоциклистов. Вот туда и возили слепых детишек ночами.

— Зачем?

— Затем! Дима, ты правда не понимаешь? Или придуриваешься?

— Правда не понимаю, Вячеслав Сергеевич.

Старик закатил глаза к потолку, поджал губы и произнёс бесстрастным тусклым голосом:

— Их там употребляли всякие высокие чины, из тех, что у нас всегда оставались и остаются неприкасаемыми. Грошев Матвей Александрович был чем-то вроде номенклатурной сводни, на самом высоком уровне. Думаю, он и сейчас занимается тем же, только под другой крышей. Директриса была в доле. Её потом повысили, взяли в Москву, в министерство. Дело изъяли из архива. Интернат сгорел.