Том 6. Заклинательница змей - Федор Сологуб

Когда Николай раскрыл окно, издалека донеслись звуки рояли. Горелов вслушался и сказал:

— Профессор своего любимого Грига играет. Должно быть, только что вернулся.

Вдруг новая мысль озарила Николая. Он подумал: «Как я мог позабыть о самом профессоре! Загромоздил голову пустяками, а самое верное чуть не упустил. Профессор наверное даст. Он побоится скандала».

Меж тем Горелов повернулся лицом к спинке дивана. Николай спросил:

— Так не дашь денег?

— Не дам, — сухо отвечал Горелов.

— Ну, как хочешь, — рассеянно, поглощенный новою мыслью, сказал Николай. — Так я пойду.

Горелов промолчал. Николай торопливо вышел. Он хотел поговорить с Абакумовым раньше, чем профессор увидится с Любовью Николаевною.

Горелов, оставшись один, вспомнил о Милочке. Надобно позвать ее, побранить. Или нет, лучше подождать, пусть посидит у себя одна, подумает, успокоится. Да и чувствовал себя усталым, не хотелось двигаться, начинать что-нибудь. В мечте встала заклинательница змей, и душа была обласкана предвкушением встречи с нею.

51

Рояль замолкла. В гостиной Абакумов и Башаров о чем-то разговаривали, да несколько фотографических снимков равнодушно смотрели на них со стен. Больше никого там не было, когда Николай вошел туда слишком стремительно и шумно. Башаров посмотрел на него внимательно; привычным к многолюдству взором он сразу заметил, что Николай взволнован. Он насмешливо спросил:

— Что это у тебя, Николай, колени подгибаются?

Николай, в неловкой позе остановившись посреди гостиной, сказал с кислою миною:

— Я устал и немного расстроен.

— Чем же это? — опять спросил Башаров.

Николай притворился, что не расслышал, и обратился к Абакумову:

— Василий Матвеевич, мне надо поговорить с вами. У меня есть к вам просьба. Может быть, вы будете любезны пройти в мою комнату

— Хочешь просить денег в долг, — комментировал Башаров.

— Ничего подобного, — обидчиво ответил Николай.

Абакумов молча улыбнулся и наклонил голову в знак согласия. В его глазах, словно отсветы от электрической люстры, смешавшей свой свет с поздним догоранием вечера, зажглись на мгновение голубые огоньки.

Поднялись вдвоем наверх, в помещение Николая. На письменном столе валялось несколько маленьких картинок неприличного содержания, — Николай поспешно собрал их и сунул в один из ящиков. Потом быстро глянул на Абакумова, — тот смотрел в другую сторону и, по-видимому, не заметил этого маневра. Когда гость и хозяин сели, Николай развязно заговорил:

— Собственно говоря, дядя угадал. Он не лишен наблюдательности и остроумия, хотя порою и грубоватого. Но я не хотел при нем говорить. Понимаете, у него язык слишком остер. И он непременно разболтает. Дело в том, что мне до зарезу нужны тысячи три, и я надеюсь, что вы меня выручите.

Абакумов посмотрел на Николая спокойно и сухо ответил.

— К сожалению, я не располагаю такою большою суммою денег. Притом же, простите, я не понимаю, почему вы делаете из этого секрет от ваших родителей и вообще от родственников.

Николай усмехнулся. Сказал:

— Ну, у меня на это есть свои причины. Вполне достаточные. Да и родители мои скорее удавятся, чем расскочатся хоть на сто рублей лишних.

— Однако, — с удивлением сказал Абакумов, — вы немного странно выражаетесь о ваших родителях.

— А, черт, мне не до выражений! — закричал Николай.

Удивленный и суровый взор Абакумова заставил его понизить тон. Он сказал:

— Извините, пожалуйста, но это прямо смешно, в какое положение я поставлен. Дают гроши, но ведь я все-таки, черт возьми, не кто-нибудь, а сын моих родителей!

52

Абакумов спокойно и пристально смотрел на Николая и молчал. Глаза Николая забегали по всем углам. Он то краснел, то бледнел, но голос его был наглым, когда он говорил:

— Я еще понимаю, когда отец мне отказывает. Но мать поступает прямо-таки неосторожно и несправедливо, отказывая мне, и вы можете исправить ее ошибку. Для ее же собственного спокойствия. И для вашего. Я не даром прошу. Это — взаимная услуга. Вы можете выручить меня из неприятного положения, а я за это буду скромен и молчалив, как стена. Одним словом, услуга за услугу. Надеюсь, вы меня понимаете.

Абакумов, не отводя пристального взора от беспокойно-наглого лица Николая, вздохнул, помолчал немного и заговорил строго и медленно:

— Я хорошо понял вас, Николай Иванович. Для спокойствия вашей матери было бы, по вашему мнению, лучше, если бы я исполнил ваше желание. Но, видите ли, кроме соображений удобства и житейского благополучия есть другие соображения, которыми предпочтительно руководиться. Каково бы ни было вначале мое отношение к вашей просьбе, но при той постановке, которую вы придаете этому вопросу, я считаю своею обязанностью отклонить предлагаемую вами сделку. Чтобы привести аргумент, который и для вас будет понятен, скажу вам, что такого рода сделки имеют тенденцию повторяться, следовательно, дающий ничего не выигрывает, а требующий получает постоянный источник дохода.

Николай злобно сказал:

— Советую вам подумать. Поймите, что я не расположен шутить. Поймите, что это совсем не в ваших интересах, чтобы я рассказал отцу.

— О чем? — холодно спросил Абакумов.

Николай захохотал.

— Не воображайте меня дураком, — сказал он. — Я не глуп и не слеп, и я все знаю.

Абакумов спокойно отвечал:

— Знать вам нечего. Вы можете говорить кому угодно и что угодно, — ни вашей матери, ни мне ничего не надо скрывать и никого не надо бояться. Позвольте, Николай Иванович, кончить этот разговор, — он совершенно бесполезен и в высокой степени неприятен.

Николай в бешенстве вскочил, стукнул кулаком по столу и закричал во все горло:

— Нет, вы не обманете меня вашею профессорскою надутою важностью. Я сейчас же пойду к отцу и все расскажу ему. Вы со скандалом вылетите из нашего дома.

Он выскочил из комнаты, и, гремя каблуками, помчался по коридору и по лестнице вниз. Абакумов быстро шел, почти бежал за ним.

53

Николай стремительно вошел в кабинет отца, где теперь горела только одна лампочка около дивана. Он с таким шумом распахнул дверь, что Горелов, тихо дремавший на диване, вздрогнул и опустил ноги на пол. Всматриваясь в вошедшего, он спросил беспокойно:

— Что такое? А, это — ты, Николай! Что случилось?

Николай закричал преувеличенно отчаянным голосом:

— Я должен открыть тебе глаза! Я не могу больше выносить этого позора! Я должен наконец прекратить это! Я обязан сказать тебе, что твоя жена, моя мать изменяет тебе.

Горелов вскочил с дивана и схватился рукою за грудь. На его сердце словно легла какая-то громадная тяжесть.

— Ты, ты, — начал он, задыхаясь, и не мог кончить.

В это время поспешно и тревожно вошел Абакумов. Приостановился на пороге, всмотрелся в побагровевшее лицо Горелова и быстро пошел к нему мимо Николая.

Николай закричал:

— А, и вы пожаловали! Вот, отец, полюбуйся, — вот этот человек втерся в наш дом, чтобы воспользоваться твоею доверчивостью и обмануть тебя. Посмотри на эту иезуитскую профессорскую физиономию!

И он подбежал к двери и дважды повернул выключатель. Загорелись все четыре матовые лампочки бронзовой люстры. Лицо Горелова посинело. Глаза его были обращены на Николая с выражением, которого Николай, в эти минуты совсем одичалый и загрубелый от злобы и от жадности, не мог понять. Горелов силился сказать что-то, но только невнятное хрипение исходило из его перекосившегося рта. Казалось, что все его тучное тело сотрясается от тщетных усилий найти и выбросить слово или от какого-то тяжелого, скованного огня, зной которого воспламенял его, изливаясь из сердца тяжело, густо и рдяно. Абакумов налил в стакан воды. Сказал тихо:

— Выпейте, Иван Андреевич.

Николай захохотал злорадно и слишком громко. Он был уверен, что отвергнутый отцом стакан полетит прямо в лицо профессора. Но вдруг он широко открыл глаза и зашипел от злости: он увидел, что отец жадно пьет воду, поднесенную к его губам врагом. И не только выпил до дна, но еще пожал руку профессора и сказал совершенно непонятные Николаю в их простоте слова:

— Благодарю вас, друг мой.

Прежде чем Николай догадался, что острое копье, которое он злобно метнул, возвращается, как бумеранг, чтобы поразить его самого, отец повернулся к нему страшно побагровевшим лицом, сделал несколько тяжелых, колеблющихся шагов к Николаю и с бешеным выражением заговорил тихо, но таким сильным, выдыхающим звуком, точно старался раздавить этими словами сына:

— Ты, на родную мать, подлец! Вон!

Николай смотрел на отца непонимающими глазами. Тупо дивился тому, как Абакумов взял под руку Горелова и повел его к дивану. Шаги двух старых людей по мягкому ковру были грузны и тупы, и слышно было в комнате трудное дыхание фабриканта. Горелов тяжело опустился на диван и бормотал: