Человек перед Богом - Митрополит Антоний Сурожский

Как часто, если мы задумаемся над собой, мы переживаем подобные чувства — и с гораздо меньшим основанием, потому что мы-то столько знаем, чего они не знали. Мы знаем, кто Христос; мы имеем разгадку всей тайны человеческой истории и судьбы. И так часто бывает, что ожидая от Бога того, что мы называем или назвали бы милостью, мы ее не получаем и отходим с горечью, отходим с чувством обманутости. Он обманул наши надежды; Он обещал, что наши молитвы будут услышаны, — и Он на них не отозвался; Он не исполнил моей воли… Мы забываем, что в молитве Отче наш мы говорим: Да будет воля Твоя. Этим мы открываемся любому действию Божию, то есть все мы готовы принять от Него… И вот, горечь нарастает.

Их горечь перелилась через край в эти страстные дни; эта горечь стала ненавистью, мстительностью; такого обмана стерпеть было нельзя; надо было отомстить!.. И все дальнейшее начинается уже при входе Господа в Иерусалим: Осанна! звучит уже ложным ожиданием и готовит крик: Распни!

А ученики вокруг Христа — что они понимают? Прочтите вновь описание Тайной вечери и вы увидите, что они в недоумении, они как будто постоянно забывают то, что происходило изначально, — все забывают! Забывают и то, что Христос им говорил о грядущей Своей судьбе; они ничего не понимают. Ученики окружают Христа своим недоумением, вопрошанием; они еще спорят между собой о своем месте; они забывают, что Христос сказал Иакову и Иоанну: Готовы ли вы пить Мою чашу до дна? Только тогда вы будете со Мной… Весь рассказ звучит, будто они восприняли все сказанное Христом так: «Я умру, а вы жить будете». И страшно читать этот рассказ, он действительно звучит так, будто они говорят: ну что же, раз так — умри, и мы будем жить… Ударение на «жить» и на «мы» — а Ты иди Своей судьбой; Твоя смерть — наше спасение: умри же за нас.

Так ли это чуждо нашему восприятию Христа, Евангелия? Разве мы не ищем в Боге, в Церкви убежища, вместо того чтобы, как апостолы после Пятидесятницы (ведь мы-то живем после Пятидесятницы!), выйти в мир вестниками Христа с готовностью, в свою очередь, спасать мир, если нужно — ценой своей жизни. Вот из чего складывается начало этой Страстной, этих дней страстных.

Дальше — Иуда. Иуда — таинственная личность. Он тоже разочарован, он тоже чувствует себя обманутым, он тоже думает, что Христос обманул их всех, — и предает Его на смерть. С каким ужасом мы думаем о предательстве Иуды; но разве мы никогда не предаем Христа? Разве к нам не относятся слова апостола Павла, что имя Христово позорится из-за нас? (Рим. 2,24) Разве это не предательство? А мы знаем о Христе то, чего не знал Иуда!

А позже — Петр: три раза он отрекся от Христа; он, который на Тайной вечери сказал, что если ему и на смерть идти вместе со Христом, то он не отречется от Него, — трижды отрекся. А мы? Часто ли находим мы смелость перед лицом людей, которые насмехаются над Евангелием, над Христом, над Богом, над правдой, над Церковью, над всем тем, что составляет нашу жизнь и убеждения, — часто ли бывает, что мы встанем и скажем: если вы Его хотите распять — распните меня с Ним! Если вы Его хотите отвергнуть, над Ним насмехаться, Его бить по лицу — бейте меня! Насмехайтесь надо мной — я с Ним, я — Его ученик, я — Его ученица, я не предам Его!.. Легко нам сказать, что Петр страшно погрешил; мы — больше того. Свидетельство о Боге мы должны бы приносить жизнью своей, сиянием нашей жизни; каждый раз, когда мы от Евангелия отрекаемся жизненно, поступками, словами, мыслями, чувствами, желаниями, волей, мы отрекаемся от Христа, видимо или невидимо! Но Петр сумел покаяться; когда Христос повернул только голову и взглянул на него через окно, он содрогнулся и горько заплакал. Сколько раз бывало в нашей жизни, чтобы мы горько заплакали, потому что мы смолчали или потому что мы соучаствовали подло, трусливо в том, как поступали со Христом люди вокруг нас? И Иуда в нас живет, и Петр.

А еще помните Гефсиманский сад. Христос готовился к смерти; трех Своих учеников, самых близких, Он взял с Собой, чтобы они просто были там, не оставляли Его одного перед лицом грядущей и невозможной, но принятой вольно смерти. Они заснули. Три раза подходил к ним Христос — и они спали. Евангелие говорит грустными словами: они были отягощены сном… Не потому что было поздно, а вероятно, потому что душа устала: устала от ожидания того страшного, что грядет. Они нашли забвение: забвение в момент, когда Христос стоял перед Своей смертью! Сколько раз мы ищем забвения, душевно засыпаем? Сколько раз мы закрываемся от ужаса, от страха, от необходимости сочувствовать, сострадать другому, уходя в сон или в развлечение, — только бы не думать о страшном, передохнуть! Мой друг болеет, он умирает — но мне надо же передохнуть, иначе я не могу нести его страх и страдание! А он-то должен его нести не только по времени, а беспрерывно, днем и ночью, изо дня в день, из ночи в ночь. Мы ищем передышки, как апостолы, а в это время идет страшная гефсиманская борьба.

И тут тоже мы можем чему-то научиться. Нам всегда кажется, что мы должны были бы находить в себе силы побеждать всякое искушение, быть победителями на каждом шагу, быть готовыми на все; но это не так! Христос ушел от Своих учеников на малое расстояние, и в темноте ночной Он оказался окутанным мглой, один, совершенно один, перед лицом Божиего безмолвия и грядущей смерти, от которой содрогалось все Его человеческое существо, потому что Он же был Бог воплощенный! Как Максим Исповедник говорит, и в человечестве Своем Он был бессмертен; Он мог умереть, только взяв на Себя нашу смерть, приобщившись нам до смерти. Господи! Да мимо идет чаша сия!.. Потом снова Он боролся, и пот от лица Его падал, как кровь; и второй крик: если не может миновать эта чаша — пусть придет… И третий зов: да будет воля Твоя…

Мы должны от этого сами научиться, потому что, если Христос ценой такой борьбы побеждал ужас, перед которым Он стоял, то, конечно, каждый из нас должен быть готов встать правдиво перед Богом и сказать: Господи! Мне страшно! Я в себе не нахожу сил; если только можно, пронеси эту чашу мимо меня!.. А затем опомниться и сказать: разве не на то пришел я в мир, разве не на то я — ученик Христов? Если она не может пройти мимо меня — дай мне сил! — и снова бороться, пока не сможем сказать: да, Господи, я готов!

И последняя картина — это распятие, а за ним сошествие во ад. Нам кажется таким страшным то, что происходило на Голгофе, и действительно оно страшно: неправы были судьи, которые засудили Христа, лжесвидетели, которые на Него клеветали. Все собрались, но не только они: собрался народ — тот народ, который всегда готов посмотреть на чужое страдание, в котором любопытство сильнее сострадания, который не может быть соучастником ужаса иначе как извне, наблюдателем. В его среде одни думали: вот, сойдет Он с креста — тогда мы за Ним, за победителем можем безопасно последовать. Другие думали: только бы Он не сошел с креста! Потому что, если действительно Он сойдет с креста, если действительно Он — Сын Божий, пришедший спасти мир, то страшное благовестие крестной любви должно стать законом жизни — я не могу! Нет, лучше бы Он не сходил.

И толпа любопытных, которые пришли только посмотреть, как умирает человек…

А у креста — воины-профессионалы: стольких они уже распяли — еще одного распнут; пригвоздили и Спасителя.

Разве не бывает с нами того, что я только что описывал? Лжесвидетельства — когда мы стараемся обойти свою собственную неправду, каким-то образом обличив Бога в неправде. Разве не бывает, что мы думаем: ах, хорошо бы, если не надо было бы жить по Евангелию, если можно было бы жить слегка, просто по течению, без усилия, без этих страшных заповедей самоотверженной любви! Разве не бывает, что мы холодно смотрим на чужое страдание? О, не на распятие — на голод, на нищету, на обездоленного человека, на человека, которого бьют, — и проходим мимо. Разве не бывает, что мы насмехаемся или злорадствуем о том, что пусть преступник, но — человек подвергнут муке, страданию? Мы так же холодно распинаем Христа.

А Христос? Христос потому только может умереть, что Он перед Богом стал как неотъемлемая часть человечества; Он стал перед Богом, приняв на Себя и тварность, и человеческое естество, и все последствия человеческого греха и отпадения от Бога. Все зло Он принял на Себя — кроме греха; от Бога Он никогда не отвернулся, никогда не отходил, никогда не лгал на Него, никогда не стыдился Его, никогда не предавал Его. А перед людьми Он стал как верный свидетель Бога, и те люди, которые Бога не хотели принять, Его присудили к смерти вне человеческого града, вне Иерусалима, прогнали Его из человеческого общества, как прогоняли ежегодно козла отпущения: Он должен был умереть вне человеческого общества, потому что Он был един с Богом, а умереть Он захотел — чтобы быть единым с нами — нашей смертью.