Пойдем играть к Адамсам - Джонсон Мендал У.

Здесь мысли Бобби обращались к слишком взрослым для него чувствам, но на самом деле это были нежность, забота, то, что взрослые мужчины испытывают к взрослым женщинам. Он боролся с желанием обнять ее и защитить ее, но это было слишком сложно. Многое мешало.

Ее сопротивление в то утро, когда она проснулась пленницей, когда она едва не разнесла кровать на куски, ее пинки и толчки, ее нападение на Дайану, ее сегодняшняя борьба ясно дали ему понять, что Барбары из его грез не существует. В ее теле жил совершенно другой человек, возможно, опасный.

Еще выше стояли обязательства перед Свободной Пятеркой, те, что влекли за собой наказание за их неисполнение. Опять же, это был непонятный ему мир, где честь и ответственность переплетались с преданностью, а та, в свою очередь, с необходимостью, которая – в конечном счете – влекла за собой личную боль и утрату.

Им нельзя было оставить Барбару у себя, поскольку его родители возвращались домой. По той же причине им нельзя было отпускать ее на волю – тогда они сами попались бы. Все это сбивало его с толку и огорчало, но, как обычно, ответственность лежала на нем, и нужно было что-то делать. Во второй раз с тех пор, как он вошел в кухню, он расправил плечи и принялся за работу.

Закрыл все окна от надвигающейся бури (его мать разозлится, если по возвращении обнаружит разводы на обоях) и запер их все, кроме одного. Для себя. Возможно, позже он захочет проникнуть в дом незамеченным. Затем он спустился в подвал и взял спальный мешок, старую ветровку и рабочий фонарик. Поднявшись наверх, аккуратно разложил на кухонном столе вместе со своим дробовиком (который по-прежнему любил за кучность стрельбы) и дополнительными патронами. Затем наконец поел. Ему не хотелось, но его отец говорил, что тело человека – как камин: горит только если подливать топливо. Потом он сделал себе второй бутерброд, тщательно завернул его в пищевую пленку, достал из холодильника литровую бутылку газировки и сложил все в туристический рюкзак.

Свет выключить или оставить включенным? – задался вопросом Бобби.

Немного подумав, решил выключить. Если Сборщик – его главное сейчас опасение – захочет укрыться от дождя, он, возможно, предпочтет пойти в темный дом, а не в домик прислуги, где по замыслу Бобби будет гореть свет. Все решив и все сделав, он снял с крюка ключ от задней двери, взвалил на плечо свой сверток, запер дом и пошел в обход, через огород.

Стало уже совсем темно и прохладно – прохладнее, чем последние несколько недель. Легкий ветерок шевелил пыль, источавшую странный аромат. Гроза производила впечатление близкой и далекой одновременно. Она находилась в небе под углом ровно сорок пять градусов, хотя Бобби видел подобные грозы – погремят, а потом рассеиваются, как прошлой ночью. Опять же, досюда она может добраться минут через десять или меньше. Он немного ускорился.

Оказавшись в домике прислуги, он остановился на мгновение, чтобы прислушаться – тишина. Затем продолжил движение. Закрыл дверь, которая не запиралась, и придвинул к ней старый стол, который Свободная Пятерка использовала для совещаний. Скорее как защиту от ветра, чем от возможного вторжения. Стол не остановил бы даже Синди. Затем Бобби поднялся наверх и поставил свои вещи у той стены, которая, по его мнению, будет самой сухой, когда начнется буря. Барбара, разумеется, не сдвинулась с места, разве что перевернулась на бок. Когда он вошел, она подняла голову, посмотрела на него, затем снова опустила и закрыла глаза. И все. На Бобби вновь накатила грусть.

Тем не менее, оставив Барбару, он спустился по темной лестнице и порылся в хламе, хранящемся в одном из шкафов, которые его отец построил летом, когда они жили здесь. Наконец искомый предмет был найден. Им оказалась бензиновая лампа с обгоревшей и покосившейся колбой, но все еще исправная. В соответствии со своей натурой, доктор Адамс выбросил ее сразу же, как только она вышла из строя, а Бобби, верный себе, спас и починил ее. А еще запасся спичками. Переполняемый чувством гордости, он зажег лампу, настроил яркость пламени и аккуратно закрыл шкаф. Оставалось только придумать, куда ее поставить.

Наверху она действовала бы успокаивающе, но если кто-нибудь – особенно Сборщик – вломится в дом, то того скроет пугающая тьма, а Бобби, будучи на свету, не сможет его увидеть. И все же расставаться с лампой не хотелось, поэтому Бобби стал думать дальше. В конце концов он поставил ее на вторую ступеньку снизу, чтобы она освещала переднюю, единственную пригодную для использования дверь и комнату, а также давала хотя бы небольшой отблеск наверх. Решив проблему, он снова поднялся наверх к Барбаре.

Она так и не сдвинулась с места, на этот раз даже не подняла головы. Казалось, будто она уже умерла, то ли от того мучительного положения, в котором ее связали, то ли от страха, то ли от изнеможения. Во вспышках молний, последовательно освещавших комнату, ее лицо выглядело неестественно бледным. Обеспокоенный, Бобби опустился на колени и дотронулся до нее. Ее тело было холодным на ощупь – как он догадался, из-за плохого кровообращения, – но она сразу шевельнулась, открыла глаза и осмысленно посмотрела на него. Может, она дремала, видела сон и вдруг решила, что наступило утро? Утро, – напомнил себе Бобби. Он провел пальцами по ее плечу, и ему показалось, что ее кожа покрыта шрамами – на самом деле это были глубоко врезавшиеся в плоть веревки. Его охватило то сложное чувство нежности. Ему было жалко Барбару, но у него еще было время принять окончательное решение.

Выпрямившись, он подошел к стене и развернул свои скудные пожитки. Осторожно поставив у самой стены газировку и положив рядом бутерброд, включил фонарик. Зарядил дробовик и поставил в угол. Затем взял спальный мешок и развернул его рядом с Барбарой, подоткнув под нее как можно глубже. Расстегнув и раскрыв его, взял ее за лодыжки и осторожно перекатил с одного бока на другой, так, чтобы она оказалась всем телом на подстилке. Наконец, ослабил одни ее веревки, развязал другие, освободил ей ноги, чтобы она могла их вытянуть, и принялся растирать вмятины на ее запястьях и лодыжках. Устроив девушку поудобнее, он накрыл ее верхней половиной спального мешка, а под голову подложил сложенную ветровку.

Будучи собой, Бобби не ожидал каких-то благодарных взглядов. Ему очень хотелось бы поговорить, чтобы звуком своего голоса она развеяла его одиночество. Позже он сдастся и сделает это, но пока ему еще есть чем заняться.

Грозовой фронт достиг участка Адамсов примерно через час. Короткие порывы ветра прекратились, и стало по-театральному тихо, будто они с Барбарой очутились под аркой авансцены, что было недалеко от истины. Низко ползущие тучи, которые Бобби видел лишь во вспышках молний, казалось, цеплялись за деревья. Температура снова упала, на этот раз градусов на десять или больше, а потом по жестяной крыше забарабанили первые капли дождя. Обитающая на чердаке живность тоже зашевелилась, а затем налетел ветер. Со вздохом пронесся сквозь далекие деревья, через поля, и обрушился на стены строения, словно проверяя их на прочность. На мгновение стих. А затем раздался тягучий, набирающий силу шумовой аккорд, который взял начало за пол-округа от имения и прокатился по участку, как барабанная дробь. Когда ударил первый порыв, домик прислуги буквально качнуло. Полтысячи с лишним досок, слабо удерживаемых гвоздями, жалобно застонали.

Ветер принес с собой настоящий ливень. Море дождевых капель, разлетевшихся на мелкие осколки, обрушились на лес, как шрапнель. Листы жести, составляющие крышу, подпрыгивали на месте в тщетной попытке взлететь. Проносящийся над ними ветер заставлял их грохотать, поэтому гром гремел и в небе, и в доме. То, что казалось тусклыми вспышками молний, стало выглядеть как реки энергии, растекающиеся на многие мили во всех направлениях. Старое здание искажалось в их свете. Дождь туманом просачивался сквозь окна и проникал в комнату, несмотря на то, что она находилась с подветренной стороны. Бобби продолжал светить фонариком и оглядываться.