Тревожное лето - Виктор Дудко

— Сейчас начнется цирк, — тихо произнес Кержаков.

Старший наряда стянул с полки первый попавшийся мешок, и японцы обомлели.

Табахаси принялся стягивать один мешок за другим, и ни на одном не было печатей — только хвостики шнурков торчали. Дипломатическая почта потеряла статус неприкосновенности.

Табахаси зло сверкал глазами, но когда в кожаных мешках были обнаружены сотни пачек советских дензнаков, драгоценные украшения, золотые слитки и монеты, притих.

Два часа шла опись.

Губанов нашел Артура Артуровича на пристанционном рынке — тот пил горячее молоко с желтой, поджаристой пенкой. Увидел Губанова.

— Ну как там?

— Спасибо, Артур Артурович. Признаться, мы за вас...

Ростов вытер платком усы.

— Да будет вам. Хотите молока?

Губанов взял кружку, подул в нее, сделал глоток, крякнул от удовольствия.

— Нравится?

— Очень. Я в детстве всегда с пенкой любил. Может, все же останетесь, Артур Артурович? Ведь вам опасно сейчас возвращаться.

Они отошли на несколько шагов. Губанов оглянулся на поезд.

— Они ж могут заподозрить вас. Ростов допил молоко, вернул кружку.

— У меня там внучка. Наденька. Это единственная моя радость на старости лет. — Он задумался, хотел сказать о сыне, но не сказал. — Как же я без нее? Мать-то ее умерла... Ей еще и двух годков нету. У вас есть дети? Нет? — Лицо его посветлело. — Будут. Вот тогда и узнаете, какая это радость — маленькое существо. — Он засунул руки в карманы, зябко поежился. — А то, что начнут подозревать... Пусть подозревают. Не надо было выбегать из купе, когда кто-то на полном ходу поезда сорвал стоп-кран.

— А какие-то типы носились по вагону и кричали; «Бандиты напали, спасайся кто может!» Так?

— Точно так, — усмехнулся Артур Артурович.

Возле вагона топтался Кержаков, курил, втянув голову в плечи. Ростов поглядел на часы, покачал головой:

— Однако уже пора... Ну, будьте здоровы, товарищ чекист. Печати я выбросил где-то там, — он махнул рукой в сторону сопок, где змеилось железнодорожное полотно.

Владивосток. 18 февраля 1924 г.

Кержаков сердито двигал ящиками стола, собирал какие-то бумаги, одни бросал в печку, другие засовывал в портфель. Бубнил что-то себе под нос. Нашел какой-то блокнот, с интересом полистал и тоже бросил в огонь.

— Следы заметаешь? — Губанов сидел на подоконнике и болтал ногой. — Сдрейфил?

— Чего? Ты говори, да не заговаривайся. — Звонко щелкнул дверцей тумбочки. Дверца распахнулась снова.

Губанов рассмеялся.

— Смейся, смейся. Погляжу, как хохотать будешь у Карпухина.

— А что, ты старший, тебе и отвечать в первую очередь. Кому же еще? Хомутов в стороне. Мы проявили под твоим чутким руководством самоволие. Так что кому-кому, а тебе достанется.

Окна кабинета выходили во двор, где чахоточно кашлял дряхлый автомобиль, который притащили откуда-то еще осенью прошлого года.

И Губанов, и Кержаков прекрасно понимали, что за самоволие их никто не пощадит и скорее всего выгонят или предложат уволиться, несмотря на то, что деньги и ценности возвращены государству. Самоволие еще никому не прощалось. И тому и другому предстояло искать работу, но очень уж не хотелось уходить от товарищей, с которыми породнились кровью

Кержаков сидел, подперев голову кулаком, и катал по столу карандаш. Они ждали Хомутова, который находился у Карпухина, где решалась их судьба. Вчера Губанов с Кержаковым внесли в кабинет Карпухина «дипломатический багаж», торжественно и чинно поставили, с позволения начальника, в тот угол, в который Карпухин когда-то ткнул пальцем. Кержаков доложил, что операция прошла успешно и государственные ценности возвращаются их законному владельцу, то есть банку.

— Это какая такая операция? — не понял Карпухин, а когда сообразил, остолбенел. Чекисты, видя нехорошее состояние начальства, быстренько улизнули. И вот теперь...

Явился Хомутов.

— Ну что, соловьи-разбойники, грустите? Нашкодили, а теперь приуныли? Хотя бы меня предупредили, босяки.

Губанов сполз с подоконника.

— Что там? — с надеждой спросил Кержаков.

— Худо ваше дело, ребята. Так разоряется Кактусов! Крови жаждет. В общем, двинули. Карпухин требует.

В «предбаннике», так называли между собой приемную начальника ГПУ, Хомутов поднял палец вверх, призывая к вниманию, а сам исчез за массивной дверью. Кержаков перевел дух.,

— Чего-то меня, брат Губанов, ноги не держат, — сказал он и опустился на диван. Диван запел всеми пружинами, и Кержакову показалось, что он сел на рояль. В другое время Губанов обязательно бросил бы что-нибудь усмешливо-язвительное, но тут только лоб наморщил.

Не успели они закурить, как вышел Хомутов. Увидев кислые физиономии своих подчиненных, протянул недовольно:

— Ну... братцы, так не пойдет. Вы что — украли? Бодрее держитесь. Государству, понимаешь, вернули миллионы. Да люди в ноги вам упадут, коли узнают, какие вы герои!

— Не узнают, — сказал Губанов.

— Сейчас не узнают, так потом узнают. Пошли. И дышите глубже.

За маленьким круглым столиком сидел Кактусов и курил трубку. Карпухин стоя разговаривал по телефону. Кержаков с Губановым остались у порога, а Хомутов отошел к окну, где рядком стояли стулья с гнутыми спинками. Он волновался, и Губанов видел это по тому, как Хомутов, сцепив за спиной руки, до хруста тискал пальцы.

— ...Сейчас они у меня, — сказал Карпухин. — Вот тут стоят, напротив. Понял. Спасибо. Так и сделаю, товарищ Пшеницын, — Он медленно, с раздумчивостью на лице положил трубку на рычаг, дал отбой и еще некоторое время не снимал с нее руки.

Длинно и тягостно вздохнув, произнес тихо и устало:

— Подойдите ближе, чего вы там топчетесь.

Кактусов перекинул ногу в блестящем сапоге на другое колено.

— Они стесняются, видите ли.

— Ты погоди, — поморщился Карпухин.

— А чего годить? Чего? — завелся Кактусов. — Судить их надо!

Хомутов быстро обернулся и посмотрел на Кактусова с осуждением. Губанов крепко стиснул зубы, так что скулы закаменели. Кержаков глядел в сторону.

Карпухин прошелся по ковровой дорожке мимо них, круто повернулся от стены с зашторенной картой.

— Оставь-ка нас, — попросил он Кактусова. И тот стремительно, скрипя сапогами, покинул кабинет. — А ты сядь, — произнес негромко для Хомутова.

Тот по-стариковски опустился на стул, уперев ладони в колени.

Только что звонил секретарь губкома партии Пшеницын, горячо поблагодарил чекистов за удачно завершенный розыск похищенных денег и ценностей: «Ты их отменно поблагодари и подумай, чем наградить. Может, именным оружием? Такое дело провернули хлопцы... молодцы...» Карпухин сказал, борясь с собой: «Их наказывать надо, Константин Федорович. С японской диппочтой они ссамовольничали. Простить этого нельзя». — «Ну накажи, раз надо. Пусть прочувствуют, И награди. Герои ведь! А вообще, победителей не судят. Слыхал такое? То-то. И пусть вся эта история тебе хорошим уроком послужит на будущее».