День учителя - Александр Изотчин

Теперь ты не можешь сказать, что написанное не соответствует реалиям наших отношений. Я люблю тебя и хочу за тебя замуж. Впрочем, о чем это я?! Мы уже женаты! Ты не забыл? Твоя несравненная ЖЕНА. Пока еще Лаврова». Далее стояла ее подпись.

Прочтя письмо, Андрей уже привычно вложил его в «Княжество Тверское» и решил ехать в Заболотск — просить благословения у родителей.

* * *

«Мама, брось бумажку, я какать хочу», — этот крик вывел Андрея Ивановича из состояния задумчивости и заставил оглядеться. Неподалеку от «Союзпечати» стоял мальчик, напряженно всматривавшийся в окна многоэтажного дома и требовавший от невидимой за шторами матери пресловутую «бумажку». «О Господи», — подумал Андрей Иванович, вложив в это обращение к Богу все, в мгновение ока промелькнувшие в его голове мысли по поводу умственных способностей и собиравшегося облегчиться прямо на виду у всех парнишки, и воспитавшей его мамаши. Оторвавшись от глянцевых журналов, Мирошкин продолжил путь к метро и спустился на «Краснофлотскую». Днем в метро было так же много народа, как и утром. Поток пассажиров, казалось, не спадал никогда, и Андрей Иванович в очередной раз подивился тому, куда и зачем едет вся эта масса народа. Все-таки на заре 90-х, когда только начиналась его московская жизнь, Мирошкин усвоил, что в метрополитене бывают утренние и вечерние часы пик, но между ними активность москвичей спадает, и в подземке становится сравнительно свободно. Теперь, если, разумеется, не входишь в вагон на конечной, шансов сесть не было. Вот и сегодня Андрей Иванович, устало оглядев плотно заполненный людьми поезд, встал со своими портфелем и пакетом спиной к дверям, напротив тех, через которые вступил в творение мытищенских умельцев. Пристроившись к надписи «Не прислоняться», Мирошкин уставился в газету, которую читал сидевший поблизости пассажир. Пробежав глазами лист «МК», повествующий о подвигах свежеупокоенного Петра Колтыгина — статья называлась «Остановили Цветомузыку», — учитель перевел взгляд на пассажиров, восседавших на банкетке напротив, под надписью на стекле «Ест валидол, пассажиров с детьми, лиц пожилого возраста», подправленной каким-то остряком. Смотреть особенно было не на что — обычные хмурые мужики и бабы. Среди них сидела нестарая армянка, державшая на коленях спавшую девочку. Андрей Иванович почему-то сразу решил, что это именно армянка, хотя в национальностях народов Кавказа-Закавказья разбирался плохо. Другой ее ребенок — мальчик постарше — стоял подле матери и осматривал окружающих своими внимательными черными глазками. На некотором отдалении пребывал отец семейства — их сопричастность угадывалась по бросаемым друг на друга взглядам — более зрелый, сравнительно с женой, седоватый, по виду типичный рыночный торговец. Рядом с ним в коляске спал еще один, самый младший, отпрыск его фамилии. Андрея Ивановича заинтересовала реакция пассажиров на эту многодетную семью чужаков — весь вагон следил за ними недоброжелательными глазами, как будто готовясь пресечь, судя по всему, не исключавшуюся окружающими попытку «черных» продолжить размножаться прямо здесь. Армянка и вправду была беременна. «Звереет народ, — подвел итог своим наблюдениям Андрей Иванович. — Скоро везде будет как в Термополе».

А что, собственно, там такого было? Термополь, где проживали бабушка и дедушка жены, Мирошкины посетили летом этого года. Ранее Андрей Иванович с супругой уже побывали здесь год назад, в августе 97-го, и, судя по всему, поездки в этот знойный город на Кавказе грозили превратиться в регулярные: жена обожала своих родственников, куда бы то ни было поехать, кроме Термополя, не представлялось возможным из-за отсутствия денег, а старики соглашались еще и содержать здесь пару за свой счет. Опять же — фрукты… Но в остальном — нестерпимая скука и раскаленные солнцем улицы практически лишенного достопримечательностей провинциального города. Под влиянием жары и поддавшись на местную дешевизну, Андрей Иванович решил постричься. Жена отвела его в ближайшую парикмахерскую, располагавшуюся на первом этаже двухэтажного домика. Когда Мирошкины подошли к входу, они обомлели — на лестнице, ведущей в помещения второго этажа, пристроенной к стене здания, было прикреплено большое красное полотнище, в центре которого располагался белый круг с видоизмененной свастикой посередине. На лестнице курило несколько молодых людей, одетых, несмотря на жару, в черные рубахи, камуфлированные штаны и высокие шнурованные ботинки. У всех на рукавах были прикреплены повязки с точно такой же свастикой, как и на знамени. То был какой-то штаб Русского национального единства — то ли городской, то ли районный. Поначалу увиденное шокировало, но в последующие дни Мирошкины привыкли к тому, что по всему городу были расклеены листовки, призывающие русских мужчин к объединению, а русских девушек — «не отдаваться кавказцам», газета РНЕ «Русский порядок» продавалась в киосках наряду со столь же популярными здесь «Завтра» и «Советская Россия». Довольно часто Андрей видел на рынке и в магазинах молодых людей, одетых в уже знакомую полувоенную форму, а однажды Мирошкины оказались зрителями того, как мимо них по улице промаршировал отряд «соратников» численностью в пару десятков человек.

— У нас их много, эрэнэшников, — пояснил дедушка, — в газетах писали — больше десяти тысяч. Нечем в городе заняться — заводы не работают, много бывших военных…

— И чеченцы совсем обнаглели, — добавила бабушка. — Говорят, русские должны оставить им Ростов, Волгоград, Астрахань, Таганрог, Азов, Черное и Каспийское моря. Это якобы исконно чеченские земли. А я читала, что все это из-за того, что Дудаев был на самом деле не чеченец, а из хазар. Еврей, в общем. И в его задачу с подачи Израиля входило восстановление Хазарского каганата. Как-то надо обороняться, вот люди в РНЕ и вступают.

Слушая «этнографические» пассажи бабушки, дедушка улыбался, но не спорил…

«В общем, старушка, конечно, права в главном, — размышлял теперь Андрей Иванович, стоя в вагоне метро, — после вывода войск из Чечни люди на юге России не чувствуют себя в безопасности, вот и хватаются за РНЕ, как за соломинку. А дальше…» Возможно, Мирошкин и додумал бы, что будет дальше, но на остановке в вагон вошла еще одна женщина с мальчиком, и это отвлекло Андрея Ивановича от его дум. Пассажиры встретили русскую мать тепло, сразу несколько человек вскочили со своих мест, пытаясь усадить ее и ребенка. Казалось, в этом мальчугане была сосредоточена надежда всех присутствовавших представителей коренного большинства — будто он являлся последним отпрыском рода русского. Вакуум вокруг армянской семьи, казалось, еще более сгустился — баланс рождаемости был явно не в пользу русских, некогда сплотивших вокруг себя разнообразные народы в единый, могучий Советский Союз. «Вот так и вымрем», — сформулировал про себя Андрей Иванович мысль, которая, судя по всему, стучала в головах у большинства ехавших в вагоне. Одновременно кольнула совесть: «А мы все раздумываем, подсчитываем, аборты делаем. Моему ребенку сейчас могло быть уже три с половиной года». Ему вспомнилось, как они поругались с Лавровой, прикидывая, как назовут своего первенца — мальчика, который родится у них после «настоящей» свадьбы. Ирина почему-то предлагала имя Гриша, а Андрей считал его дурацким. Потом выяснилось, что так звали того доброго дедушку из Заболотска, давно покойного, посадившего памятные березки во дворе. Ох и крепко они поругались тогда! Да, это случилось еще перед его поездкой в Заболотск. Той — за благословением…

* * *

К тому времени Мирошкин не был в родном городе около года. За лето 1993-го Андрей наведался к родителям всего несколько раз — мешали сессия, работа, девки. И весь следующий учебный год он прожил москвичом. Звонил, правда, часто, а раз в несколько месяцев Иван Николаевич привозил Нине Ивановне деньги за квартиру. Тогда отец с сыном и виделись. Мирошкин-младший зарабатывал теперь сам, но родители считали его работу временной, они не знали, сколько он получает, и продолжали содержать сына, кроме квартплаты подкидывая ему деньги на питание. Андрей, в свою очередь, не распространялся перед ними по поводу своих заработков, считая для себя удобным сложившееся положение дел. «Я с них на одежду не беру», — успокаивал себя студент, принимая тяжело достававшиеся отцу деньги. Мирошкин-старший только-только уволился на пенсию и пытался наладить бизнес с несколькими сослуживцами, такими же военными пенсионерами, как и он. Андрей знал, что они решили чего-то перепродавать, сахар, кажется. В детали он не вникал — к чему? Да его особо и не посвящали. Вроде какой-то знакомый отца предложил им для начала где-нибудь продать какие-то два вагона сахарного песка, пришедших откуда-то с Урала. Этот бизнес не был безопасным — Иван Николаевич со товарищи не сразу сумели найти общий язык с местными бандитами, и однажды крепкие парни в спортивных костюмах, размахивая пистолетами, ворвались в арендуемый отставниками подвал, всех повалили на пол, а распоряжавшийся остальными качок, в котором Иван Николаевич с удивлением опознал Владика Андросова — бывшего одноклассника сына, пояснил, что сейчас приедет Сидор и вот тогда начнется «настоящий базар». Какое-то время предприниматели лежали на полу, у одного — получившего ранение в Афганистане — усилились боли. Он сносил их молча, успокаивая себя тем, что «осталось недолго». Наслышанные о манерах обращения с бизнесменами по-своему знаменитого в городе Сидора, военные пенсионеры ждали от его появления только побоев и пыток — в лучшем случае, а в худшем… Наконец появился «бугор», мало чем отличавшийся от своих подопечных — тот же спортивный стиль, кожаная куртка. И все же его лицо показалось Мирошкину-старшему знакомым. Бандит спросил, кто из бизнесменов главный. Иван Николаевич поднялся с пола. К его удивлению, Сидор тоже вскочил со стула и несколько смущенно обратился к Мирошкину, пребывавшему в предынфарктном состоянии: «Здравствуйте, Иван Николаевич, вы меня не узнаете? Я Коля Сидоров, учился у вас в училище». Узнав, что остальные лежавшие на полу также по большей части являются бывшими преподавателями и курсовыми офицерами, Сидоров всех приказал поставить на ноги и удалился из подвала, пообещав, что их больше не тронут. Присутствие сентиментальности в характере не могло не привести Сидора к беде. Его убили через полгода, и он вошел в криминальную историю Заболотска как бандит, который одним из первых, после отчисления из военного училища, начал с группой знакомых спортсменов промышлять рэкетом, гибель которого положила начало войне, вспыхнувшей сразу между несколькими бандами. Эта война могла закончиться лишь взаимным истреблением участников, в ней погиб и Дрон — Владик Андросов, но мирошкинкую фирму эти разборки мало волновали. Тот участник афганской войны вскоре после гибели Сидора обратился в филиал фонда ветеранов-афганцев, имевшийся в Заболотске, и те взяли офицеров-отставников под свою защиту. Правда, платить все равно пришлось, и, хотя благотворительные взносы, регулярно вносимые Мирошкиным в ветеранскую организацию, превосходили платежи, которые прежде вымогал покойный Сидор, компаньоны были довольны — с «афганцами» прочие бандиты предпочитали не связываться…