Пятое время года - Ксения Михайловна Велембовская

понравился — так приличные молодые люди не ведут себя в чужом доме! Мамуля все воспринимает прямолинейно: белое — черное, приличное — неприличное. А Борька — личность неординарная. С ним не обзеваешься, как с Андрюшкой.

После встречи в метро он стал звонить почти каждый день. Таскал девушку по пропуску в Дом кино, по контрамаркам на Таганку, на всякие закрытые просмотры. Обязательно на что-нибудь выдающееся, без чего, как он выражается, не может существовать ни один уважающий себя чувак. Пробирались в просмотровый зал по пожарной лестнице. Смотрели новый фильм Антониони из будки киномеханика. В субботу в восемь утра неслись в задрипанный кинотеатр на краю Москвы, где на первом утреннем сеансе собиралась в полном составе передовая московской интеллигенция, чтобы увидеть «положенную на полку» картину гениального опального режиссера.

По окончании «культурной программы» целовались в подъезде. А где еще? Дома — предки, у Борьки — мамашка…

Накануне Дня Победы, поздно вечером, Борька позвонил из автомата. В трубке трещало, и он орал, стараясь перекрыть шум, треск и вклинившийся голос какой-то писклявой бабы.

— Джей, давай подваливай завтра ко мне! Часов в двенадцать! Роза Соломонна весь день будет дежурить у постели симулянтки-сестры! Циля обожает болеть во время всенародных праздников. Записывай координаты…

Услышав «квартира тринадцать», она расхохоталась:

— Нет, Борьк, в тринадцатую не поеду!

— Такое уж наше еврейское счастье! Ладно, Джейн, не выступай! Все будет тип-топ! Качество гарантирую! Проверено ОТК!

Полночи прошло в нервных перекурах на подоконнике. Скорей бы утро!.. Обалденно сексуальный сон расколол звонок в дверь. О, черт, проспала!!!

Было всего девять часов. Приехал дядя Лева — с орденскими планками на офигенном твидовом пиджаке и здоровенным букетом тюльпанов для мамули. Ветераны рванули кофейку с коньячком за тридцать лет Победы, папа нацепил свой «иконостас», и они понеслись на новой черной «волге» дяди Левы к Большому театру — гужеваться с однополчанами. Мамуля собиралась на Ваганьково, на могилы предков.

— Мамуль, я с тобой в следующий раз съезжу, хорошо? Чего-то я жутко фигово себя чувствую. — Прикидываться особенно не приходилось: в предвкушении свидания на Преображенке то знобило, то бросало в жар…

Полоумная, она так неслась через весь город «на крыльях любви»! А Борька пробурчал: чего это ты так рано притащилась? — страшно удивился, что уже двенадцать часов, протяжно зевнул и, запахнув на груди стеганое одеяние, похожее на халат чабана из горного аула, без всякого энтузиазма впустил в свою «тринадцатую» квартиру:

— Проходи, чувиха, на кухню. Пойду сполоснусь для начала.

Кухня была убойная. Девушка и не подозревала, что в эпоху развитого социализма народ подбирает столы и буфеты на помойке. От псивой клеенки и трехлитровой мутной банки с «грибом», обмотанной желтой марлей, попахивало плесенью. На кривобоком топчане, накрытом драным плюшевым ковриком с изображением знаменитой картины Шишкина, стояла портативная пишущая машинка с двумя листами бумаги, проложенными копиркой. Наконец-то представилась возможность ознакомиться с творчеством «известного всей стране журналиста».

Встав на трудовую вахту в честь 30-летия Победы над немецко-фашистскими захватчиками, доблестный коллектив трижды Краснознаменного, ордена Ленина… Начало было многообещающим. Нетленка!

Борька появился все в том же костюме нищего аксакала, ни слова не говоря, распахнул дверцу доисторического «Саратова» и плюхнул на плиту чугунную сковородку. Решил позавтракать! Вот змей! Обидевшись, она даже хотела уйти, потом передумала и стала хохотать, глядя, как он закидывает в рот котлеты целиком, с остервенением отдирает вилкой пригоревшую вермишель и высыпает в ведерную кружку чая полсахарницы песка…

— Вот, чувиха, я и готов к подвигам! Айда в койку!

В зеркале трехстворчатого гардероба времен первых сталинских пятилеток мелькали четыре длинные ноги, гудела, как набат, железная кровать с «шишечками», а с книжной полки падал портрет Хемингуэя.

— Хэм, отвали! Сам справлюсь!.. Эрнест, ты чего, старик, совсем оборзел? Кончай кадриться! Это моя девчонка!

Уже гремел праздничный салют, с минуты на минуту могла ворваться Борькина Роза Соломонна, а он все не отпускал подругу с раскаленного сексодрома.

— Давай для ровного счета еще разок? Будет пятнадцать, и хватит. Что-то я сегодня не в лучшей боевой форме.

— Ха-ха-ха!.. А когда ты в форме, то сколько?

— Так я тебе и сказал! Ваще ты давай поменьше распространяйся, какой я сильнейший мужик! Выстроится очередь из одиноких чувих, перекроет движение по Стромынке, и трудящиеся не смогут вовремя оказаться на рабочем месте. А это пагубно отразится на выполнении планов социалистического соревнования!

Дождливое, холодное лето только обостряло постоянное желание поскорее очутиться под одеялом вдвоем с горячим, темпераментным Борькой. Благодаря непогоде Роза с утра до ночи носилась по участку, выписывая листки по временной нетрудоспособности простуженным жителям Куйбышевского района города Москвы, и любовь разгоралась со страшной силой!

Кончилось тем, что пришлось высвистывать Надьку на экстренное совещание в кафе «Лира». Взяли по коктейльчику с вишенкой.

— Надьк, девушка подзалетела!

Шапиро поперхнулась и накашлялась до слез. Что вполне соответствовало моменту.

— Представляешь, Надюх, лопнул презер! Я — в ванную, а воду отключили! Какие же сволочи! Попался бы мне директор Баковского завода или начальник Борькиного ЖЭКа, не задумываясь, придушила бы гадов! Сломали, паразиты, мне всю биографию. Самое обидное, все так здорово складывалось. Закончили мы с тобой институт, получили по красному дипломчику, распределились в приличную контору. У меня было громадье планов. Думала, освоюсь на работе, обкатаю на практике кой-какие идейки и вперед, в аспирантуру. Опять же шахматишками собиралась заняться. Зимой в Киеве Союзный чемпионат. А теперь все, полный цугцванг!

— Ну не переживай ты так, Женечка. Хочешь, я дам тебе телефон своей врачихи из Главного четвертого управления?

— Офонарела, что ли? Ты же знаешь, как боюсь всяких врачей! Особенно этих. Да я лучше сдохну, чем пойду к твоей абортиссе! Тем более, может, все еще рассосется. Как думаешь?

— Не знаю. У меня никогда не рассасывалось. — Жутко печально вздохнув, Надюха, которая по указанию своего комсомольского вожака сделала уже два аборта, хотя втайне «мечтает о ребеночке», опять прослезилась и со слезами на глазах начала уговаривать оставить ребенка: — По-моему, Жек, ребенок важнее шахмат и аспирантуры.

— Это по-твоему! А все люди разные. Лично меня деторождение отнюдь не вдохновляет. Во всяком случае на данном этапе. И потом, чтобы заводить ребенка, надо выходить замуж, а я не хочу. Ненавижу я всю эту бытовуху!

— Так какой же выход?

— А никакого! Прямо мозги плывут от безысходности! Понимаешь, мне с Борькой очень клево, но не настолько, чтобы переться с ним к Грибоедову, слушать вальс Мендельсона… Но, видимо, придется.

Наученная горьким опытом, Надька робко усомнилась:

— Жек, а ты уверена, что Борька мечтает отправиться к Грибоедову?