Форсайты - Зулейка Доусон

– Я очень сожалею, мадам.

Уинифрид в это утро одевалась с крайней тщательностью, свидетельством чему был не только более модный, чем обычно, вид, когда она уселась в своей гостиной, но и ворох отвергнутых одежд в ее спальне, которые Миллер еще предстояло вновь развесить по плечикам. Однако эта работа могла подождать до полудня, а пока у горничной были другие поручения. Как раз сегодня утром Уинифрид подумала кое о чем, что стоило бы подать за завтраком, и отправила ее в «Фортнум». Этот магазин порой – истинное счастье, и так удобно расположен, только улицу пройти!

Оставалось, быть может, полчаса до того времени – неназначенного, но со странной твердостью установленного и утвержденного, – когда появлялся ее субботний посетитель. Милый Александр, как же она скучала по нему в эти дни! Уинифрид поглядела на золоченые бронзовые часы под стеклянным колоколом, и на секунду уверенность ей изменила. А что, если?.. Нет! – она призвала на помощь одно из тех качеств, которым была знаменита, и быстро успокоилась. Просто в последнее время она слишком много пропустила не увидела картину своего брата на этой испанской выставке, не побывала в Уонсдоне, который к тому же похитил ее драгоценного гостя, – вот она и боится дальнейших лишений. Она просто глупа, он придет!

И все-таки этим утром возбуждение никак не желало уняться; несмотря на все усилия, она не могла больше минуты задерживать ни на чем свои старые глаза, переводила их опять и опять на филигранную минутную стрелку каминных часов, все приближающуюся к более короткой подруге. Ничего не поделаешь. Она понимала, что надо сохранять спокойствие до его прихода, но никакого спокойствия не будет, пока она не скажет ему того, что вполне решила сказать, едва он удобно усядется. Это дело с английскими родственниками слишком тяжко для него, конечно, – и его надо уладить. Более того, Уинифрид собиралась уладить его сама. Да это ж никакого труда не стоит, Александр просто должен назвать их фамилию. Естественно, это приличная семья, Уинифрид просто обязана знать их или по крайней мере про них, – и тут она сделает остальное. Выступит как его представительница и через свои связи представит всех друг другу. Она была уверена, что все будет именно так просто. Она была уверена, что Александр примет ее план, может быть, даже будет признателен – он явно хотел познакомиться с этими людьми, иначе бы он не сделал так, чтобы Аннет представила его Форсайтам.

«Это они не знают о моем существовании, – припомнила Уинифрид его слова, – а я про них знаю».

Она восхищалась его сдержанностью – это так для него характерно! – но считала, что в некоторых случаях чрезмерная сдержанность вредит. Собственно говоря, она сама была – и даже очень – заинтересована в том, что думала сделать. Как только Александр познакомится со своими английскими родственниками, он захочет почаще видеться с ними, они – с ним. А значит – да, конечно, значит! – она тоже увидится с ним всякий раз, когда он приедет в Лондон. До чего же славно знать, что сможешь с ним видеться снова и регулярно, хотя сейчас он уедет!

Без двадцати двенадцать! Миллер, наверно, возвращается – она хорошая девушка, расторопная. Уинифрид встала с кресла – остатки прострела встали вместе с ней, – решив в последний раз проверить столовую, на случай, если Миллер накрывала в излишней спешке. Главное, чтобы сегодня все было «как надо».

В столовой Уинифрид постояла у окна, обозревая все, чем владела теперь и минувшие шестьдесят лет. Неужели так долго! Невероятно, но правда – полных шестьдесят лет прошло с тех пор, как они с Монти начали семейную жизнь здесь, на Грин-стрит, в этом вечно модном городском доме. Свет позднего лета, проникавший в комнату, золотил каждый предмет, словно они оживали с ее воспоминаниями. Хрустальные бокалы на столе, свадебный подарок от Джорджа, отражали свет сотней крохотных граней. Бокалов было двенадцать, припомнила она, в голубой атласной шкатулке, а остались только эти два. Вустерский сервиз, подарок от дяди Джолиона, – вот он хорошо сохранился! На низком серванте в серебряном ведерке для льда (подарке молодого Николаса) чудесно охлаждалась последняя бутылка «Вдовы Клико» девяносто пятого года из последнего отцовского ящика. Да, всюду вокруг нее, на всех поверхностях – самое вещество, самая материя ее жизни, как дочери, сестры, кузины великого, а порой и счастливого рода, отсвечивали ей, и комната просто гудела от воспоминаний. Если бы только… если бы только Монти не оказался таким шутом! Тогда… – и, конечно, без этой истории с испанской танцовщицей, от которой душа ее так никогда до конца и не оправилась, – он, может быть, сегодня был бы здесь, с ней…

Звякнул дверной звонок, Уинифрид немного переполошилась, возвращаясь в настоящее. Александр пришел рано – а Миллер запаздывает! Под пышными кружевами – кружева опять вошли в моду – сердце ее забилось с неразумной скоростью. На мгновение она подумала кликнуть повариху – единственную из слуг, находившуюся внизу, чтобы та его впустила, но эту мысль отмели десятилетия социальной пристойности. Этого ни в коем случае нельзя, особенно с Александром! Нет, остается единственный выбор – и, когда она подумала о нем, он показался ей вполне пристойным, даже приятным.

Звонок прозвонил во второй раз, и – впервые, насколько она могла припомнить, – Уинифрид, лучисто улыбаясь, отправилась открыть дверь.

Улыбка ее угасла, когда она открыла дверь не своему особому гостю, а мальчику в ливрее, по виду – из какого-то отеля на Парк-лейн.

– Посылка для Дарси, – сказал он, притрагиваясь к фуражке. Другой рукой он протянул Уинифрид длинный тонкий сверток.

– Ты хочешь сказать, Дарти? – спросила она, нерешительно принимая сверток. Она была без очков, и ей показалось, что на свертке написана ее фамилия, но незнакомой рукой.

– Точно, – кивнул он.

Мальчик помешкал на ступеньке, ожидая вознаграждения за труды. Вместо этого он получил лишь глупое «спасибо», и старая леди закрыла перед ним дверь.

Уинифрид отнесла неожиданную посылку в гостиную, где застала Миллер, наполнявшую графин и выставлявшую на поднос бокальчики для хереса.

– А, вот и ты!

– Да, мадам. Я очень спешила, мадам, но у прилавка столько народу.

– Да-да, – рассеянно сказала Уинифрид, вертя посылку в руках. – Скажи мне, Миллер, я сегодня должна была что-нибудь получить?

– Нет, мадам.

– Ты уверена?

– Да, мадам. Ничего. Кроме того, что вы ждете мистера Баррантеса, разумеется.

Видя, что вопросов больше нет, Миллер проворно выскользнула из комнаты, оставив свою хозяйку перед камином с посылкой в руках.

Уинифрид не знала, открывать ли ей посылку, – посмертный дар Смизер охладил ее интерес к неожиданным подаркам. А все же что-то в этой посылке, в том, когда ее доставили, возбуждало любопытство. Она взглянула на часы. Около двенадцати. Если она не откроет сейчас, ей придется ждать до его ухода. И скорее не из любопытства, а потому, что она не хотела отвлекаться от его общества, старые руки принялись развязывать завязанную бантиком веревочку.

Веревка и бумага снялись на удивление легко, Уинифрид сперва не знала, куда их деть, а потом заткнула за каминный экран. В руках у нее оказалась длинная и плоская коробочка, перевязанная зеленой лентой, под которую была засунута записка. Она вынула записку, не читая, потом сняла ленту и осторожно открыла фиолетовую коробочку.

Внутри, на белом бархате, лежала нитка жемчуга.

– О Господи! – выдохнула Уинифрид. – Какая красота!

Она никогда не видела таких жемчужин – по крайней мере с тех пор, как ее собственные, настолько же прекрасные, прихватил муж. Это, должно быть, ошибка. Наверно, посылка предназначалась все-таки каким-то Дарси. Закрыв коробочку, она нашла очки и развернула записку.

Первое слово, которое она увидела, было оттиснуто наверху: «Дорчестер», отель Александра!

Опять у нее непонятно почему быстро забилось сердце, и она принялась читать, и, пока читала, слышала в ушах темный чарующий голос.

...

«Дорогая Уинифрид,

Как же мне печально, что я покидаю Вас подобным образом! Я бы остался, будь это возможно, но события в мире – о которых Вы скоро узнаете – обусловили необходимость отъезда. Моя печаль тем больше, что нам есть еще очень много о чем поговорить, много чем поделиться.

Когда мы впервые познакомились, я сказал, что у меня такое чувство, будто я каким-то образом попал домой, – боюсь, Вы сочли меня тогда фантазером! Полагаю, теперь Вы поверите в мою искренность, дорогая, если я напишу, что мое сердце действительно нашло свой дом, когда я встретил Вас и подружился с Вами.

Подозреваю, Вы все еще считаете меня фантазером. Если так оно и есть, я могу лишь надеяться, что, по прошествии времени, Вы будете тепло вспоминать меня, когда взглянете на этот жемчуг, который, вместе с моей любовью, я смиренно Вам возвращаю.