Евгений Шварц. Хроника жизни - Евгений Биневич

Вышеприведенное Шварц высказал в январе 1951 года. Но и до этого им было «сделано» немало. Кое-что он успеет сделать и в последующие годы.

Выправленную с Маршаком сказку Шварц снес и в Госиздат.

Вряд ли Шварц продолжал писать для «Всероссийской кочегарки» или «Забоя», оторванный от происходящих там событий. За зиму 1924 года под его подписью там ничего напечатано не было. А летом он вновь собрался к родителям под Бахмут. На этот раз — один. И снова пошли «Полеты по Донбассу» Щура, фельетоны, раешник…

И снова друзьям, уже в Ленинград, летят письма.

Из письма М. Слонимскому (начало не сохранилось — август-сентябрь 1924 года): «Теперь ещё одна гигантская просьба — рабкоры умоляют в трогательных письмах прислать им хоть какую-нибудь книжку, как писать стихи! Узнай, где такую книжку можно найти, и вышли в 5 экземплярах. Ты понял, надеюсь, что речь идет о книжке, в которой есть элементарные правила стихосложения. Может быть, Госиздат переведет их наложенным платежом. В адресе лучше не ставить моего имени. Просто — Бахмут, редакция «Кочегарки». Закажи от имени газеты, не стесняйся. Пожалуйста.

Теперь ещё одна просьба. Если «Воробей» с моей сказкой вышел — пришли. Пожалуйста. Не знаю, выйдет ли моя сказка в Госиздате. Ты не пиши мне ничего, не затрудняйся. Я и так завалил тебя поручениями. Мне совестно. Если б к случаю черкнул, то я бы благодарил, а так — не стоит. Господь с тобой, Миша. Скажи Н. Чуковскому — Шварц, дескать, поздравляет и будет сам в первых числах октября, к чаю. И пусть, дескать, сообщит адрес на предмет письма.

Ужасно хочется написать Маршаку! Мечтаю об этом два месяца. Сначала боялся, что ему не до меня, теперь боюсь, что его нет в Питере. Счастливец, ты можешь позвонить по телефону и узнать, и где и что, а я как в потемках. Обидно мне. Маршака я очень люблю. Здесь довольно утомительно. Его письмо, и мое к нему — освежили бы меня. У меня тонкая душа. Я такой. (…)

Кланяйся Дусе. Когда ваша свадьба? Я очень люблю быть шафером, и потом ужинать. Кланяйся Дусе, Зощенко, Федину, Н. Чуковскому — мою любовь и прочее. Им на меня наплевать, а я люблю их, как ссыльный родственник, оставшихся в столице. И тебя, о Миша, очень люблю. Пиши мне.

Полонской деньги посланы. В Питере буду не скоро. Мне надоело искать каждое утро рубль взаймы. Если Питер мне предложит место с хорошим окладом — приеду. Иначе — к матери! Лучше быть богатым, чем бедным. Я стал глупым, всепрощающим. Сплю без подушки — такие у меня мягкие мозги. Ем траву.

Целую. Пиши.

Е. Шварц».

«Рассказ старой балалайки» был напечатан в июльском номере «Воробья» с иллюстрациями великолепного художника Петра Соколова. А отдельным изданием он выйдет в 1925 году, когда автор уже вернется в Ленинград. Подписана будет «Балалайка» в обоих случаях — Евгений Шварц.

Дуся — Ида Каплан-Ингель — вышла замуж за Слонимского в конце того же года. Свидетелями были Федин и Шварц. «Из серапионовых барышень Дуся нравилась мне больше всех, — напишет потом Евгений Львович. — Она училась на биологическом. Даже, кажется, кончила его. Она была очень хорошенькой в те годы. И имела свой характер. И была умница…».

Во второй раз вернувшись в Ленинград, Шварц стал работать в издательстве «Радуга», организованном Львом М. Клячко и начавшим выпускать красочные книжки для детей. Здесь и в ГИЗе уже в 1925 году вышли книжки Евгения Шварца «Война Петрушки и Степки-растрепки» и «Рынок», написанные раешником, и стихотворные книжки «Лагерь» и «Шарики». В 1925-м же году в «Новом Робинзоне» была напечатана ещё одна его раешная сказка «Два друга: Хомут и Подпруга» (№ 6 и 9). В Ленинград впервые приехали два деревенских увальня купить клещи. «Идет мимо тетка, меха до подбородка, каблуки с аршин и юбкой шуршит.

— Тетя, — говорит Хомут, — где тут клещи продают?

А она лицо воротит:

— Какая я вам тетя?

Взял её за локоть Подпруга: «Объясни, не сердись, будь другом!» А она: «Это что за манера — поди спроси милиционера!» Ткнула в площадь пальцем и поплыла с перевальцем.

Глянул ребята на площадь, а на площади лошадь, залезла на ящик, глаза таращит. На лошади бородач, пудов в десять силач, в плечах широк, руки в бок — милиционер и есть. — «Где же тут клещи, ваша честь?»

Молчит дядя, поверх ребят глядя.

Покричали с полчаса, надорвали голоса. Озлился Хомут:

— Ты хоть важный, а плут! Думаешь, дадим на чай? Так на, получай, вот тебе шиш за то, что молчишь!

Вдруг идет малец, панельный купец, сам с ноготок, на брюхе лоток.

— Кричать, — говорит, — бесполезно, бородач-то у нас железный. Дурья твоя голова — видишь на ящике слова: «Мой сын и мой отец при жизни казнены, а я пожал удел посмертного бесславья, торчу здесь пугалом чугунным для страны, навеки сбросившей ярмо самодержавья».

— Прости, — говорит Хомут, — мы приезжие тут…».

Тогда все сразу понимали, что речь идет об «истукане» Паоло Трубецкого, стоящем на площади Московского вокзала, даже дети.

Потом последовали «Петька-Петух деревенский пастух», «Зверобуч», «На морозе», «Кто быстрей?», «Купаться, кататься» и прочее. Оформляли эти книжки Шварца лучшие художники той поры — К. Рудаков, В. Конашевич, Б. Антоновский, В. Ермолаева, А. Пахомов, А. Радаков, Н. Лапшин, С. Гершов, Е. Сафонова, А. Якобсон, В. Курдов и другие.

Так Евгений Шварц стал детским писателем.

— То, что в «Радуге» напечатал я несколько книжек, то, что Мандельштам похвалил «Рассказ старой балалайки», сказав, что это не стилизация, подействовало на меня странно, — я почти перестал работать. Мне слава ни к чему. Мне надо было доказать, что я равен другим. Нет, не точно. Слава была нужна мне, чтобы уравновеситься. Опять не то, голова не работает сегодня. Слава нужна мне была не для того, чтобы почувствовать себя выше других, а чтобы почувствовать себя равным другим. Я, сделав это, успокоился настолько, что опустил руки. Маршак удивился: «Я думал, что ты начнешь писать книжку за книжкой». И предостерегал: «Нельзя останавливаться! Ты начнешь удивляться собственным успехам, подражать самому себе». Но я писал теперь только в крайнем случае.

«Маршак со всей энергией вошел в литературную жизнь города, — писал М. Слонимский, — и вот мы теперь работали в одной комнате, и грань между детской и «взрослой» литературой как-то терялась. Легко сочетал в себе писателя для детей и писателя для взрослых Борис Степанович Житков. Он вручал один рассказ, «взрослый», — нам в «Ленинград», другой, детский, — Маршаку. (…) В таком окружении Шварц рос, как писатель. Юмор у него, как всегда, был неистощим. (…) Было совершенно естественно, что он первые свои произведения адресовал детям, можно было сообразить это ещё в Доме искусств, когда дети облепляли его, чуть он показывался. Иные «взрослые» писатели, восхищенные его яркостью и блеском как человека, огорчались, что пишет он не так, как ожидалось, что в его детских вещах — осьмушка, четверть его дарования. Это никчемное взвешивание на весах прекратилось, когда в начале тридцатых годов Шварц родился как драматург».

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});