Постскриптум. Дальше был СССР. Жизнь Ольги Мураловой. - Надежда Щепкина

— Считается, что если грешник искренне раскаивается, то его грехи простятся, — ответил Сергей. Как зовут-то тебя?

— Иваном кличут. А ты что, тоже убивец?

— Нет, я не убил, а меня убили.

— Как это? Вроде ты не мертвец!

— Это только снаружи тело мое живет, а внутри — все мертво, все сгорело.

— А за что же тебя в каталажку?

— Бриллиант украл, — заявил Сергей, не желая вдаваться в подробности.

— Большой?

— Огромный.

— Ого! Спрятал?

— Спрятал.

— Хорошо спрятал?

— Так хорошо, что и сам найти не могу.

Постепенно другие обитатели камеры, проснувшись, стали наперебой обсуждать ситуацию с пропавшим бриллиантом.

Принесли баланду, пайку хлеба и кружку кипятка. Сергей отломил кусочек корочки хлеба. Остальное отдал Ивану, уничтожившему все с жадностью. Видно, давно сидит, изголодался.

Сергей потребовал бумагу и карандаш, якобы написать признание. Но использовал их, рисуя портрет «убивца» Ивана. Сокамерники с интересом следили за его работой. А Сергею не только время скоротать, да от горьких мыслей отвлечься; его заинтересовало лицо Ивана. Он уже представлял, какой колоритный портрет он напишет впоследствии: торс богатыря, могучая растительность и мудрые тоскливые глаза страдальца и философа.

Обед Сергей снова проигнорировал: подгоревшая баланда была несъедобна, однако Иван съел ее с жадностью, а пайку Сергея разделил поровну с сокамерниками. Сергей с содроганием ожидал наступления вечера, когда снова придется лезть на нары на съедение горьким мыслям и клопам, когда послышалась команда: «Муралов! С вещами на выход!»

Сергей снял с себя теплый свитер и отдал Ивану:

— Держи, на память, он тебе нужнее. А мне на память останется твой портрет.

— Батюшка! — взмолился Иван. — У меня в деревне Рогожки Волосовского уезда остались старики и дочки, одна совсем маленькая. Коли выкарабкаешься, может, поможешь чем, добрый человек?

— Я не могу обещать точно, но постараюсь, — заключил, прощаясь, Сергей. — Как фамилия-то твоя?

— Сорокин я, Иван Степанович!

Тарасов встретил Муралова стоя и тотчас отпустил конвоира.

— Сергей Дмитриевич! Я вынужден извиниться перед Вами за ошибку следствия и доставленные неприятности. Получены достоверные данные о Вашей непричастности к исчезновению реликвии. Вы вправе обратиться в прокуратуру по поводу неправомерности моих действий и требовать компенсации за причиненный ущерб.

— Да ладно, — махнул рукой Сергей. — Ошиблись немного, с кем не бывает! Не буду я писать на вас жалобу. Я так счастлив, что эта запутанная история, наконец закончилась не без вашего участия, что я должен вас благодарить, а не жаловаться на вас. Нашелся камень?

— Нашелся. Уже сдан в казну.

— Жалобу я на вас писать не буду, а вот от компенсации не откажусь, — ухмыльнулся Сергей.

— Увы, компенсация без жалобы не получится.

— А я попрошу компенсацию лично от вас.

— Я далеко не богат, и вряд ли смогу предложить вам что-либо достойное.

— Вы меня не так поняли, я прошу в качестве компенсации рассказать мне подробно, как вы нашли камень.

— Нет возражений. Тем более что в исчезновении бриллианта повинны вы.

— Каким образом? Я не только никогда не притрагивался к камню, но даже ни разу его не видел!

— И тем не менее. Усаживайтесь поудобнее, я закажу нам чайку и начну свой рассказ.

Вы уже знаете, что в тревоге за сохранность драгоценности, которую уже почитал своей, фон Крюгер заказал страз. Страз был вмонтирован в подвеску, о чем княжне забыли сообщить. Подвеску и футляр с бриллиантом князь Запрудский положил в тайник. В последний приезд Крюгера насторожили восторженные рассказы княжны о молодом художнике, который пишет ее портрет. Обнаружив уединенный уголок, в котором некая подозрительная личность охмурила его невесту, он потребовал не только прекратить эти встречи, но и принять дополнительные меры по сохранности своего, как он считал, бриллианта. Крюгер был уверен, что сей художник, то есть вы, — отъявленный мошенник, цель которого под любым предлогом выманить у княжны алмаз и похитить его. Время было тревожное — класть вещь в банк не имело смысла, строить специальный тайник на глазах у челяди долго и опасно. Поэтому решили воспользоваться прежним тайником, несколько его реконструировав.

Для того чтобы понять, где была спрятана драгоценность, нужно знать устройство тайника. Тайник представлял собой нишу, заложенную кирпичом, в которой помещался маленький сейф. Чтобы спрятать футляр с бриллиантом, изъяли сейф, из задней стенки ниши вынули кирпич, выбрали там небольшое углубление, заложили футляр с камнем кирпичом и отштукатурили заднюю стенку ниши. Всю эту работу выполнил доверенный человек Крюгера.

— Как же вам удалось это узнать?

— Я послал наряд к месту встречи Крюгера с княжной. Поручив задержать обоих после того, как они наговорятся.

Крюгер при задержании вел себя вызывающе, потребовал присутствия консула. В присутствии консула Крюгер заявил, что встретился с Ольгой, чтобы сообщить ей о здоровье членов семьи и передать привет и приглашение посетить их в Финляндии. Засим он сообщил, что судьбой бриллианта, в отличие от Вас, не интересуется, накатал жалобу на трех листах и попросил консула доставить ее куда следует.

Все, что я рассказал Вам, я узнал от Ольги Васильевны Федоровой.

— Значит, прав Крюгер — она знала, где спрятан камень!

— Вы неправильно поняли его слова. Он не говорил, что княжна знает, где хранится камень, он сказал, что Ольга Васильевна сможет сказать, где хранится камень, если захочет, имея в виду, что это ее право открыть —тайну, о которой он ей сообщит. Оказывается, Крюгер разыскал Ольгу Васильевну по просьбе ее отца. Отец просил Крюгера склонить княжну эмигрировать в Финляндию и содействовать ей в этом предприятии. Но перед тем он просил найти способ извлечь бриллиант из тайника. Барон обещал помочь княжне пересечь границу, переправить бриллиант, минуя таможню, но изъять бриллиант из тайника он отказался, считая, что это задача княжны. Именно поэтому он так подробно рассказал ей, где спрятан бриллиант. Ольга Васильевна исчерпывающе ответила на все мои вопросы и указала место, где спрятана драгоценность. Так что ваши обвинения в адрес Ольги Васильевны неосновательны. Итак, прощайте, будьте счастливы.

Добравшись до своей квартиры и кое-как отделавшись от расспросов Амалии Карловны, Муралов растянулся на диване в блаженной истоме. Он почти физически ощущал, как спадают терзавшие его кандалы, как исчезает душившая его удавка. Свобода — это пьянящее и дурманящее чувство!

И Оля, Оленька! Она не предавала его! Он так виноват перед ней, заподозрив в предательстве! Завтра же он найдет ее, и будет умолять простить его. Восторженные его мысли были прерваны веселым перестуком звонких каблучков прямо за дверью.

— Входи, открыто! — закричал Сергей, вскакивая с дивана и кое-как оправляя одежду.

Вихрь душистой свежести и очарования ворвался в комнату. В глазах отчаянная мольба и раскаяние.

— Сереженька! Прости меня, дуру несчастную! Как я могла заподозрить тебя, такого честного, порядочного, бессеребреника в краже этого несчастного бриллианта? Как я могла поверить доказательствам этого Тарасова? Наваждение какое-то!

Сергей вмиг забыл свои клятвы никогда не простить сословную спесь и навсегда вычеркнуть Ольгу из памяти.

Вот оно, счастье! Протяни руку — и оно твое! Сейчас он будет душить ее в своих объятиях!!! Но гаденькая мыслишка шевелилась где-то на задворках сознания: «Не сразу, надо помучить немного за те страдания, которые она доставила. Немного. Чуть- чуть, самую малость».

Ледяным тоном Сергей заявил:

— Ольга Васильевна, я никогда не прощу вас...

Ольга испуганно отпрянула, качая головой, как бы желая сказать, что она ослышалась, протянула вперед ладошку, словно отодвигая то страшное и непоправимое, что обрушилось на нее.

— Я умру, если ты не простишь меня, — прошептала она в отчаянии.

Хватит мучить ее и себя! Он взял эту протянутую ладошку в свои руки, притянул ее к себе и произнес уже совсем иным тоном:

— Я никогда не прощу тебя, Оленька, если ты не выйдешь за меня замуж!

Всего несколько секунд потребовалось Оле, чтобы осмыслить происшедшее, — и каскад поцелуев пролился на лицо Сергея. Он стоял, боясь пошевелиться и спугнуть этот благостный ливень. Наконец, Сергей тихонько отстранился со словами:

— Это несправедливо, я так не хочу!

— Что у нас опять не так? — испуганно спросила Оля.

— Ты меня целуешь, а я тебя не могу. Это несправедливо. Я тоже хочу тебя целовать.

— Так целуй, кто тебе мешает?

— Не могу. Ты должна избавить меня от обета.

— От какого еще обеда? — недоумевала Оля.

— Не от обеда, а от обета, зарока, клятвы. Ты помнишь ту знаменательную пощечину, которую я так справедливо заслужил? Так вот тогда я поклялся, что никогда больше не поцелую тебя.