Красная комната - Август Стриндберг

– Ну, а если говорить серьезно, – спросил Фальк, – что происходит, когда ко дню платежа у тебя нет денег?

– Тогда ты берешь новую ссуду в Банке портных, – ответил Борг.

– А почему не в Государственном банке? – поинтересовался Фальк.

– Он нас не устраивает! – объяснил Борг.

– Ты что-нибудь понимаешь? – спросил Олле Селлена.

– Ни бельмеса! – ответил Селлен.

– Ничего, когда-нибудь поймете, когда будете в Академии и попадете в адресную книгу!

Глава 23

Аудиенции

Утром в канун сочельника Николаус Фальк сидел у себя в конторе. Он несколько изменился; время проредило его белокурые волосы, а страсти избороздили лицо узкими каналами, чтобы по ним стекала вся та кислота, которая выделялась из этой заболоченной земли. Он сидел, склонившись над маленькой узкой книжкой в формате катехизиса, и так усердно работал пером, словно выкалывал узоры.

В дверь постучали, и книжка моментально исчезла под крышкой конторки, а на ее месте появилась утренняя газета. Когда госпожа Фальк вошла в комнату, ее супруг был погружен в чтение.

– Садись! – сказал Фальк.

– Мне некогда. Ты читал утреннюю газету?

– Нет.

– Вот как! А мне показалось, ты ее как раз читаешь.

– Я только что начал.

– Прочитал уже о стихах Арвида?

– Да, прочитал.

– Видишь! Его очень хвалят.

– Это он сам написал!

– То же самое ты говорил вчера вечером, когда читал «Серый плащ».

– Ладно, чего ты хочешь?

– Я только что встретила адмиральшу; она поблагодарила за приглашение и сказала, что будет очень рада познакомиться с молодым поэтом.

– Так и сказала?

– Да, так и сказала!

– Гм! Каждый может ошибаться. Но я не уверен, что ошибся. Тебе, наверное, опять нужны деньги?

– Опять? Когда в последний раз я, по-твоему, получала от тебя деньги?

– Вот, возьми! А теперь уходи! И до самого Рождества денег больше не проси; ты сама знаешь, какой это был тяжелый год.

– Ничего я не знаю. Все говорят, что год был хороший.

– Для земледельцев да, но не для страховых обществ. Всего доброго!

Супруга удалилась, и в контору осторожно, словно боялся попасть в засаду, вошел Фриц Левин.

– Что надо? – приветствовал его Фальк.

– Просто хотел заглянуть мимоходом.

– Очень разумно с твоей стороны; мне как раз нужно поговорить с тобой.

– Правда?

– Ты знаешь молодого Леви?

– Конечно!

– Прочти эту заметку, вслух!

Левин прочел:

– «Щедрое пожертвование. С отнюдь не необычной теперь для наших коммерсантов щедростью оптовый торговец Карл Николаус Фальк в ознаменование годовщины своего счастливого брака передал правлению детских яслей «Вифлеем» дарственную запись на двадцать тысяч крон, из которых половина выплачивается сразу, а половина после смерти жертвователя. Дар этот приобретает тем большую ценность, что госпожа Фальк является одним из учредителей этого гуманного учреждения».

– Годится? – спросил Фальк.

– Превосходно! К Новому году получишь орден Васы!

– А теперь ты пойдешь в правление яслей, то есть к моей жене, с дарственной записью и деньгами, а потом разыщешь молодого Леви. Понял?

– Вполне!

Фальк передал Левину дарственную запись, сделанную на пергаменте, и пачку денег.

– Пересчитай, чтобы не ошибиться, – сказал он.

Распечатав пачку, Левин вытаращил глаза. В ней было пятьдесят литографированных листов всех цветов и оттенков на большую сумму.

– Это деньги? – спросил он.

– Это ценные бумаги, – ответил Фальк, – пятьдесят акций «Тритона» по двести крон, которые я дарю детским яслям «Вифлеем».

– Они, надо думать, обесценятся, когда крысы побегут с корабля?

– Этого никто не знает, – ответил Фальк, злобно ухмыляясь.

– Но тогда ясли обанкротятся!

– Меня это мало касается, а тебя и того меньше. Теперь слушай! Ты должен… ты ведь знаешь, что я имею в виду, когда говорю должен…

– Знаю, знаю… взыскать судебным порядком, запутать какое-нибудь дело, проверить платежные обязательства… продолжай, продолжай!

– На третий день Рождества доставишь мне к обеду Арвида!

– Это все равно что вырвать три волоска из бороды великана. Хорошо еще, что я весной не передал ему всего, что ты мне наговорил. Разве я не предупреждал тебя, что так оно и будет?

– Предупреждал! Черт бы побрал твои предупреждения! А теперь помолчи и делай, что тебе сказано! Итак, с этим покончено. Теперь осталось еще одно дело. Я заметил у своей жены некоторые симптомы, свидетельствующие о том, что она испытывает угрызения совести. Очевидно, она встречалась с матерью или с кем-нибудь из сестер. Рождество располагает к сентиментальности. Сходи к ним на Хольмен и разнюхай, что там и как!

– Да, поручение не из приятных…

– Следующий!

Левин вышел из конторы, и его сменил магистр Нистрём, которого впустили через потайную дверь в задней стене комнаты, после чего дверь тут же заперли. Между тем утренняя газета исчезла, и на столе снова появилась маленькая узкая книжка.

У Нистрёма был какой-то поникший и обветшалый вид. Его тело уменьшилось на добрую треть своего первоначального объема, да и одежда его была в крайне жалком состоянии. Он смиренно остановился в дверях, достал старый потрепанный бумажник и стал ждать дальнейших распоряжений.

– Ясно? – спросил Фальк, ткнув указательным пальцем в свою книжку.

– Ясно! – ответил Нистрём, раскрывая бумажник.

– Номер двадцать шесть. Лейтенант Клинг: тысяча пятьсот риксдалеров. Уплачено?

– Не уплачено!

– Дать отсрочку с выплатой штрафных процентов и комиссионных. Разыскать по месту жительства!

– Дома его никогда не бывает.

– Пригрозить письмом, что его разыщут в казарме! Номер двадцать семь. Асессор Дальберг: восемьсот риксдалеров. Покажи-ка! Сын оптового торговца, которого оценивают в тридцать пять тысяч риксдалеров; дать отсрочку, пусть только заплатит проценты. Проследи!

– Он никогда не платит процентов.

– Пошли открытку… ну, знаешь, без конверта… Номер двадцать восемь. Капитан Гилленборст: четыре тысячи. Попался мальчик! Не уплачено?

– Не уплачено.

– Прекрасно! Установка такая: являешься к нему в казарму около двенадцати. Одежда – обычная, а именно – компрометирующая. Рыжее пальто, которое летом кажется желтым… ну, сам знаешь!

– Не помогает; я уже приходил к нему в караульное помещение в одном сюртуке в разгар зимы.

– Тогда сходи к поручителям!

– Ходил, и оба послали меня к черту! Это было чисто формальное поручительство, сказали они.

– В таком случае ты явишься к нему самому в среду в час дня, когда он заседает в правлении «Тритона»; и захвати с собой Андерссона, чтобы вас было двое!

– И это мы уже проделывали!

– И какой же вид был при этом у членов правления? – спросил Фальк, моргая глазами.

– Они были смущены.

– Ах, они были смущены! Очень смущены?

– Да, по-моему, очень.

– А он сам?

– Он выпроводил нас в вестибюль и обещал заплатить, если только мы дадим слово никогда больше не являться к нему.

– Ах, вот оно что! Заседает два часа в неделю и получает шесть тысяч только за то, что его зовут Гилленборст! Дай-ка мне посмотреть. Сегодня суббота. Будешь в «Тритоне» ровно в половине первого; если увидишь меня там – а ты обязательно меня увидишь, – мы с тобой незнакомы. Понял? Хорошо! Еще просьбы об отсрочке?

– Тридцать пять!

– Вот что значит – завтра сочельник.

Фальк стал перелистывать пачку векселей; время от времени на его губах появлялась усмешка, и он отрывисто говорил:

– Господи! Далеко же у него зашло дело! И он… и он… а ведь считался таким надежным! Да-да, да-да! Ну и времена! Вот оно что, ему нужны деньги? Тогда я куплю у него дом!

В дверь постучали. В мгновение ока крышка конторки захлопнулась, бумаги и узкую книжку как ветром сдуло, а Нистрём вышел через потайную дверь.

– В половине первого, – шепнул ему вслед Фальк. – И еще: поэма готова?

– Готова, – послышалось словно из-под земли.

– Хорошо! Приготовь вексель Левина, чтобы предъявить его в канцелярию. Хочу на этих днях немного прищемить ему нос. Весь он насквозь фальшивый, черт бы его побрал!

Он поправил галстук, подтянул манжеты и открыл дверь в гостиную.

– Кого я вижу! Добрый день, господин Лунделль! Ваш покорный слуга! Пожалуйста, заходите, прошу вас! А я тут немножко занялся делами!

Это действительно был Лунделль, одетый как конторский служащий, по последней моде, с цепочкой для часов и кольцом на пальце, в перчатках и галошах.

– Я не помешал вам, господин коммерсант?

– Ну что вы, нисколько! Как вы думаете, господин Лунделль, к завтрашнему дню картина будет готова?

– Она обязательно должна быть готова завтра?

– Непременно! Я устраиваю в яслях праздник, и моя жена публично передаст правлению этот портрет, который затем повесит в столовой!

– Тогда нам ничто не может помешать, – ответил Лунделль и принес из чулана мольберт с почти готовым холстом. – Не угодно ли вам будет, господин коммерсант, немного посидеть, пока я кое-что дорисую?