Клуб Ракалий - Джонатан Коу

15

ДОСКА Четверг, 28 апреля, 1977

ПИСЬМА В РЕДАКЦИЮ

От Артура Пуси-Гамильтона, кавалера ОБИ

Досточтимые джентльмены!

В своей недавней статье ваш корреспондент Дуглас Андертон предлагает вниманию читателя примеры того, что он называет «антиирландскими чувствами», присущими достойным гражданам Бирмингема. Начав с 1974-го — года, когда в одном из наших пабов взорвалась адская машина, он перечисляет такие инциденты, как использование зажигательных бомб, линчевания и неспровоцированные нападения на граждан-ирландцев, называя эти инциденты «позорными».

В одном я с мистером Андертоном согласен полностью. Эти инциденты действительно покрывают нас позором. Во-первых, они слишком малочисленны, а во-вторых, не представляются сколько-нибудь серьезными.

Не знаю, понимает ли мистер Андертон, что мы ведем в Ирландии войну — войну, направленную на защиту законных британских интересов. В таких обстоятельствах каждому благонамеренному гражданину Британии вменяется в обязанность сделать все для него (или для нее) посильное, чтобы поддержать правительство в кампании, проводимой им против тех подрывных сил, что противостоят ему по другую сторону Ирландского моря.

Существует множество простых, но эффективных мер, к которым мог бы прибегнуть с этой целью каждый из нас. Возьмите, к примеру, спорную (для некоторых) британскую политику «интернирования». Собственно говоря, именно Глэдис, моя достойная супруга, первой нашла способ практического применения этой политики в домашней обстановке. Мы давно уже питали подозрения относительно того, что наш ближайший сосед, мистер О'Рейли, является — называя вещи своими именами — ирландцем. Конкретных доказательств у нас не имелось, однако определенные факторы — его фамилия, цвет (изумрудно-зеленый), выбранный им для семейного автомобиля, его манера насвистывать, подстригая лужайку, «Дэнни-бой»[41] — со всей непреложностью убедили нас в том, что в жилах этого субъекта течет ирландская кровь. Глэдис потребовалось всего несколько часов, чтобы заложить под его подъездную дорожку нехитрую мину-ловушку, а затем, когда он уже беспомощно болтался в воздухе, зацепившись левой ногой за ближайший уличный фонарь, надежно связать его и оттащить, вопившего и лягавшегося, наверх, к хорошо проветриваемому стенному шкафу, в коем он сидит и поныне. По крайней мере одним Падди из тех, что марают улицы нашего прекрасного города, стало меньше.

Собственный мой подход, могу добавить, был несколько более радикальным. Уже довольно давно циркулируют слухи — хотя с какой стати делать из этого секрет, я представить себе не могу, — что британские солдаты ведут в Северной Ирландии «стрельбу на поражение». Официального подтверждения этого факта я, несмотря на множество писем, направленных мной на Даунинг-стрит, 10, до сих пор получить не смог, но тем не менее не видел причин, по которым я, английский патриот, не вправе проделать нечто подобное и на нашей тихой, тенистой, маленькой улице. Взяв в банке скромную ссуду, позволившую мне закупить боеприпасы и обратить наш чердак в небольшую орудийную башню, я приступил к наблюдению. Спустя совсем недолгое время я обратил внимание на то, что на борту принадлежащего местному мяснику грузового фургончика, который ровно в 10 часов по вторникам и четвергам проезжает мимо нашего дома, значится, ни больше ни меньше: «Мэрфи — поставщики высококачественного мяса и курятины». Способен ли человеческий разум измыслить нечто более вопиющее? Водитель фургончика мог бы с не меньшим успехом взять распылитель краски и вывести шестифутовыми буквами: «Требую вывода войск». Ну ладно, подумал я. Ладно, мелкий ублюдок, я тебе покажу революционную армию, — я-то знаю, что ты задумал. Соответственно, как только он появился снова, я выпустил по нему из моего верного «Калашникова» пару очередей. Увы, меткость стрельбы у меня уж не та, что прежде (после пустяковой размолвки с Глэдис, моей достойной супругой, касательно позы, которую надлежит принимать при исполнении третьей строфы государственного гимна, у меня барахлит левый глаз, — мы тогда немного погорячились, да и декоративный бирманский штопор висел на стене прямо у нее под рукой), и потому попасть мне удалось лишь в собаку некоего пожилого прохожего — рад сообщить, что ею оказалась ирландская овчарка, — между тем как трусливое ничтожество Мэрфи, едва заслышав стрельбу, вывернул руль и врезался в ближайшее дерево, отделавшись, сколь это ни трагично, лишь незначительными телесными повреждениями. Ему хватило впоследствии наглости сообщить о происшедшем в полицию, и та, продемонстрировав полное отсутствие здравомыслия и патриотического достоинства, каковое навряд ли можно оправдать хоть чем-то, спустя недолгое время арестовала и меня, и Глэдис, мою достойную супругу. Мы и по сей день пребываем на довольстве Ее Величества, храня, однако ж, уверенность в том, что имена наши будут обелены на предстоящем судебном процессе, назначенном на ближайшую среду. Присутствие при этом историческом событии всех ваших достойных читателей, равно как и их поддержка, будут высоко нами оценены.

Остаюсь, сэры, неутомимо вашим

Артуром Пуси-Гамильтоном, кавалером ОБИ.

«FLOREAT VAGINA!»[42]

СКРЕПЛЕНО древней и благородной печатью Пуси-Гамильтонов.

16

К. Н. …Это магнитофон, вы не против?

Б. А. Конечно, конечно. Как вам будет угодно.

К. Н. Я хочу сказать — разумеется, я не стану использовать каждое ваше слово. Отредактирую запись и так далее.

Б. А. Я в ваших руках, Клэр. Вся эта новомодная техника выше моего понимания.

К. Н. (смеется). Ну, эта на самом-то деле не такая уж и новомодная… Ладно, пора начинать. Вы готовы?

Б. А. (смеется). Готовее не бывает. Ну давайте. Покажите себя с худшей стороны.

К. Н. Хорошо… Итак… Я не вполне понимаю, с чего начать. Я беседую с Биллом Андертоном, руководителем Комитета рабочих фабрики «Бритиш Лейланд» в Лонгбридже и старшим… старшим цеховым организатором?..

Б. А. Старшим, да, правильно.

К. Н. …Профсоюза транспортных и неквалифицированных рабочих. Возможно, вы могли бы для начала сказать мне, почему, на ваш взгляд, читателей нашего журнала может заинтересовать то, что происходит в Лонгбридже.

Б. А. Ну что же, Клэр, это очень интересный вопрос, я могу дать на него сразу два ответа. Первый состоит попросту в том, что Лонг-бридж так или иначе влияет на жизнь каждого жителя Бирмингема. И никуда от этого не денешься. Само существование фабрики такого размера оказывает воздействие на каждый сегмент местной общины. От торговых агентов, которые продают автомобили, технических фирм, поставляющих детали машин, супермаркетов, в которых матери семейств тратят в конце недели свои деньги… Список можно продолжать до бесконечности. Думаю, с этим согласятся все. Однако второе соображение, которое я собираюсь высказать, оно, с вашего разрешения, более спорно. В Лонгбридже идет борьба, можно даже сказать — война. Борьба между трудом и капиталом. Борьба эта так же стара, как история человечества, во всяком случае, как история капитализма, но в книгах по истории вы о ней многого не прочтете. Я заглядывал в учебники, которые мой сын приносит из школы, они не отличаются от тех, которые мальчишкой читал я, — это история королей, принцев и премьер-министров. Иными словами, история правящего класса. Между тем правящий класс — это лишь крошечная часть истории, и само его существование веками поддерживалось трудом всего остального населения, а у него, у всех этих людей, тоже имеется своя история. Так вот, я хочу сказать, что ребятам из «Кинг-Уильямс» следует интересоваться Лонгбриджем потому, что он представляет собой микрокосм, если угодно, общества в целом. Правящий класс в его противостоянии рабочему классу. Администрация в ее противостоянии трудящимся. В этом и состоит суть истории, суть общества, суть самой жизни, если говорить начистоту… Не знаю, насколько внятно мне удалось это сформулировать.

К. Н. Вы рассматриваете взаимоотношения этих двух классов как борьбу, как войну.

Б. А. В сущности — да.

К. Н. Не эта ли позиция и создала вам репутацию человека воинственного?

Б. А. С таким определением я согласиться не могу. Оно выдумано правящим классом. Это всего-навсего слово, изобретенное для того, чтобы принизить человека, который борется за интересы своих собратьев. Видите ли, у правящего класса собственный язык, у него все собственное. И потому слова подвергаются порче.