Профессионал - Кресли Коул

Я кричала и кричала. До тех пор, пока к моим крикам не присоединилось его рычание. Его жар затопил меня, его бёдра шлёпнули мою попку в финальном рывке.

Головокружение. Вспомнить, как дышать. Счастливо собрать себя по кусочкам.

Он рухнул сверху, бормоча моё имя, зарываясь носом в волосы. Его губы целовали мой затылок, сдувая выступившую там испарину.

Но потом он вдруг напрягся, словно пробудившись ото сна. С проклятием выйдя из меня, он слез с кровати. Мало-помалу я приподнялась, чтобы сесть.

— Я не этого хотел. — Он натянул штаны.

Севастьян вёл себя так, словно мы сделали что-то плохое — тогда как на самом деле это было восхитительно, идеально и бесподобно.

Он выставил в мою сторону палец в обвиняющем жесте.

— Ты давишь и давишь. И не знаешь, на что меня провоцируешь.

Я откинула волосы со лба:

— Но я хочу узнать!

Когда он ничего не ответил, я встала, чтобы набросить халат. Пора взять быка за рога. Затягивая пояс, я сказала:

— Севастьян, так дальше не может продолжаться.

— О чем ты говоришь?

— Меня не устраивают ни наши отношения, ни наш секс…

— Ты шутишь? Я заставляю тебя кричать от оргазма. Тебе этого мало?

— Мне надо изучить то, что ты показал мне тогда. В самолёте ты сказал, что я не должна быть такой, но я именно такая.

Он замер.

— Ты не знаешь, кто ты на самом деле. Тебе двадцать четыре, и раньше у тебя никогда не было любовников.

— Именно ты сказал, что мне это нравится, и я в этом нуждаюсь. Ты был прав! Я живая женщина с горячей кровью — а не фарфоровая кукла. Так почему ты со мной — другой?

— Ты под моей защитой. Ты — моя. — Просто ответил он.

— Пожалуйста, скажи, что это не ситуация типа "богиня или блядь", когда ты либо возводишь меня на пьедестал, либо считаешь шлюхой.

Он пожал плечами. Не отрицает. Ох, блин. Я сжала руками виски. Нет-нет-нет, он не может так думать. Потому что я знала, что такие убеждения — не лечатся. Не так, как сломанные часы. Ни с помощью моей милой любви. Ни со всей магией моей вагины. Ни надвигающимся океаном слёз.

— Слушай, никто из нас не получает того, ради чего пошли на сделку. Может, стоит подумать о том, не сделать ли нам перерыв друг от друга?

Он резко обернулся. Выражение его лица заставило меня сделать шаг назад.

— Ты принадлежишь мне. Никаких перерывов. — Одним движением он смахнул с туалетного столика всю косметику и безделушки.

Я уже была готова кинуться в комнату-убежище, но потом вспомнила, что, несмотря на все недостатки, этот мужчина никогда не сделает мне больно. Не обращая внимания на его стиснутые кулаки, я воскликнула:

— Тогда помоги мне!

Он, словно задыхаясь, схватился за горло.

— Эта жажда во мне — словно воющий зверь. Мне нужно делать это с тобой. Контролировать, приказывать, наказывать. Чтобы свести тебя с ума. — Пальцы вонзились в волосы. — Раньше я баловался этим, но никогда не чувствовал, что не смогу без этого жить.

Но сейчас, с тобой…

— Что сейчас?

— Будто внутри меня сидит болезнь, с которой я борюсь и борюсь, но знаю, что никогда не смогу выздороветь. — С каждым словом его голос звенел всё громче. — А теперь и ты меня вынуждаешь? — заорал он. — Ты меня просто без ножа режешь!

Я проорала в ответ:

— Перестань сопротивляться! — Шагнув к нему, я обхватила его лицо. Встав на цыпочки, встретилась с ним взглядом. — Я здесь, Севастьян. Я готова, я хочу этого. Ты мне нужен. — Я влюбляюсь.

Почему-то последнюю фразу вслух я не произнесла. Может, не ждала, что он ответит взаимностью. Он говорил об обладании, контроле и владении мной. Говорил об одержимости. Но ни разу — о любви.

— Зачем сопротивляться тому, что нужно нам обоим?

С пугающей нежностью он отстранил мои руки, потом подошёл к столу в убежище.

Из ящичка с двойным дном, о котором я раньше не подозревала, он достал конверт. Вернувшись ко мне, он сунул мне его в руки.

— Не ты одна получила письмо.

Сгорая от любопытства, я открыла конверт. Мой отец и ему оставил прощальное письмо? Лист бумаги был измят. Сколько раз Севастьян его перечитывал? И захочет ли он прочесть и моё письмо, по-прежнему спрятанное в чемодане?

Я читала строчки, а мои глаза округлялись:

Она драгоценна, Алексей, обращайся с ней, как с сокровищем, а самое главное — уважай… Жизнь моей Натали теперь в твоих руках… Хрупкую девушку вырвали из привычной и спокойной жизни, насильно втолкнув в наш опасный мир. Нет ничего важнее её счастья и защиты…

О, Господи Боже. Мне всё стало ясно, и я взглянула на Севастьяна.

— Поэтому ты нас отвергаешь?

Его спаситель, человек, которого, как ему казалось, он подвёл, наставник, годами указывающий ему правильный путь — оставил своему преданному солдату последние инструкции.

— Севастьян, я уважаю волю Пахана. Правда. Но к тому, что происходит между нами, это письмо не имеет никакого отношения. — Я протянула ему листок.

Он стиснул его дрожащей рукой.

— Как ты можешь так говорить.

— Мы должны сами выбрать свой путь.

— Это письмо напомнило мне о том, кто ты. А потом, сразу после того, как я впервые его прочёл, я увидел твои синяки. Я тогда ведь даже не собирался тебя наказывать, не так, как представлял в своих извращённых фантазиях.

— Севастьян, погоди…

— Он был твоим отцом. Он был… моим отцом. Он ждал, что с тобой я буду обращаться, как с сокровищем. Он не знал об этой части моей жизни. Скрывать это дорогого стоило. Узнай он об этом, он бы никогда меня к тебе не подпустил.

— Ты ведёшь себя так, словно такой стиль жизни — порочный и грязный. Словно этим занимаются только больные. — Он приподнял брови: Базара нет!

— Необязательно быть больным, чтобы любить что-то погорячее. Посмотри на меня. Моё воспитание было самым что ни на есть идиллическим, но перестать думать об этом с тобой я не могу. — Я видела, что он непоколебим. — Тебе сказали сделать меня счастливой. Так вот сейчас я крайне далека от этого.

Казалось, он едва не поморщился.

— Видимо, это означает, что я должен преуспеть, по крайней мере, в вопросах твоей защиты. Не хочу, чтобы моё прошлое на тебя влияло.

— Влияло? Потому что я вся такая приличная? Жаль разочаровывать тебя, но в эту сторону я давно склонялась. Неужели ты думаешь, что заказывая по интернету свой "арсенал" я не рассматривала на этих сайтах и другие страницы — с плетёной чёрной кожей и блестящими серебряными цепями? Мне и тогда было любопытно.

Впервые на его лице мелькнуло сомнение. Надежда?

Я тут же этим воспользовалась.

— Вот именно. Может, подсознательно ты ощущал это во мне с самого начала.

Он сильно помотал головой.

— Этого не может быть. Я не собираюсь больше это обсуждать…

— Заткнись и слушай меня! Я стараюсь ради нас, а ты даже шаг навстречу не можешь сделать. Ты считаешь меня идиоткой?

— Нет! О чём ты?

— То, что ты назвал болезнью… ты не сможешь вечно её подавлять. В последний раз, когда ты не получил от меня того, чего хотел, ты уже угрожал уйти к другой женщине. Раз ты не воспринимаешь меня как партнёра, рано или поздно ты реализуешь свои потребности с другой.

Резко качнув головой, он схватил мои руки, пытаясь что-то сказать, но я его оборвала:

— А ты не думал, что я тоже могу уйти к другому мужчине?

Он быстро отпустил меня, растопырив пальцы, словно отбрасывая живую бомбу. Грязно выругавшись, он повернулся к двери.

На выходе мой боец пробил в стене дыру.

Оставшись в одиночестве, всё ещё злая, я оделась, затем поклевала кое-какой обнаруженной в холодильнике еды. После я позвонила Джесс — у которой было похмелье и отсутствие возможности вести разговор. Так что я уселась в убежище, чтобы тупо разглядывать пешеходов.

Но, откровенно говоря, всё это время я, как влюблённая дурочка, ждала возвращения Севастьяна. Что если он отправился к другой? Что если он порет её прямо сейчас, подчиняя своим властным голосом и неотразимым телом?

Глаза наполнились слезами. Я смогу простить всё, кроме измены, не теперь, когда я чуть ли не умоляла его не поступать так…

Увидев, что Севастьян вернулся, я подпрыгнула на стуле. Моргая сквозь слёзы, я смотрела, как он входит на кухню с большой коробкой в подарочной упаковке.

Он выбирал мне подарок? Мои эмоции вдруг завертелись в противоположном направлении. Взбалмошность. Восторг.

Будто зная, что я за ним наблюдаю, он, опуская коробку на стол, смотрел точно в камеру. Его взгляд был полон предостережения и отчасти… грусти. Потом он снова ушёл. Куда он отправился и зачем оставил коробку? Это оливковая ветвь или прощальный подарок?

Подбежав к лестнице, я слетела по ступенькам к кухне. Сорвав упаковку, в коробке я обнаружила изумрудно-зелёное, расшитое камнями длинное вечернее платье. Бельё прилагалось: открытое чёрное сатиновое бюстье и соответствующие стринги. Ансамбль довершали чулки и туфли на шпильках.