Бандит по особым поручениям - Б. Седов

– Зачем? – Мартынов вытряхнул из пачки две сигареты и протянул одну из них Метлицкому.

– На ноже в корзинке наверняка «пальцы» остались. Я нож экспертам передал, они экспертизу провели и сказали, что эти «пальцы» еще нигде не фигурировали. Иначе говоря – человек не из мира криминала. Вот я и хотел Лешкины отпечатки с теми, что у экспертов, сравнить. Совпали бы – можно смело брать Родищева и добиваться признания по поводу того, что он был свидетелем убийства Захарки Большого.

– Я ничего не понял, – Мартынов сплюнул на землю. – Ты зачем мне эту галиматью рассказываешь?

– Затем, что я лист с отпечатками Родищева положил в карман пиджака! Вот этого, что под курткой… Когда мы были в банке, и я «откатал» свои руки, ты велел мне положить лист в карман, и мы пошли к управляющему отправлять факс! А лист я положил в тот же карман, где уже лежала дактакарта Родищева! И когда ты потребовал, я вынул первый попавшийся лист и отдал тебе! Лист, который был подписан: «Для Метлицкого Р. А.»! Его ты уничтожил на улице зажигалкой! А сейчас у меня в руках лист, который подписан: «Метлицкий Р. А.». И это тот самый, на котором мои отпечатки пальцев. Ты отправил факс не с моими «пальцами», а с «пальцами» Алексея Геннадьевича Родищева. Теперь ты все понял или настолько туп, что опять полезешь в драку?

Андрею захотелось дойти до ближайшего тополя, которых в Новосибирске было, слава богу, в изобилии, снять брючной ремень и затянуть на нем петлю.

– Где сейчас этот Алексей Геннадьевич Родищев? – с натугой вымолвил он. – Где, Метлицкий? Только не говори, что он умер не выходя из комы, что его кремировали, тля изъела… Где этот Родищев?

– В больнице он! Сейчас скажешь: «поехали!»?! Надоел ты мне, как муха во сне! Откуда тебя черт принес?! Ты посмотри, какая погода в Новосибирске все эти дни! И теперь посмотри, какая у меня рожа! Ты в этом городе уже половине жителей жизнь испоганил!

Мартынов сдернул с плеч порванный пиджак и потянул майора в сторону улицы.

– Этот костюм стоит полторы тысячи долларов. Если ты сейчас не поедешь со мной в квартиру Коломийца, я испоганю жизнь второй половине.

У Метлицкого вытянулось лицо.

– Ты знаешь Сергея Борисовича?.. Директора моего детского дома?!

– Знал. Он помер. А мы едем к его вдове. Люди, умеющие хранить тайну, всегда отличаются простотой мышления. Двадцать пять лет назад твоему директору вручили жизнь Артура Малькова. Я видел его за… день до смерти. И он сказал мне, что нужно искать Рому. Соврал, выходит. Даже перед смертью солгал. Раз так, у него дома есть какое-то подтверждение того, что Мальков – именно Родищев.

Они двинулись было на улицу, как вдруг Мартынов остановил Метлицкого, положив ему руку на грудь.

– А вот потом мы поедем к Алексею Геннадьевичу. А потом – в Ордынское. Я больше не хочу ошибиться. И вот еще что, Метла. Из-за собственной глупости ты стал объектом. Теперь на тебя открыта охота и Гулько, и Малькольмом. А вообще-то я рад, что ты оказался настолько туп, что перепутал в кармане дактокарты. И что бы я без тебя здесь делал?

Метлицкий шумно выдохнул, но послушно последовал за Мартыновым. Он шел и думал: «Когда же этот американец спит? Кажется, никогда». А Андрей шел и задыхался от усталости.

Понятно, что ночной визит двоих людей сомнительной наружности, вдобавок с наличием телесных повреждений, не обрадовал вдову Коломийца. Мало того, напугал. Она уже собиралась звонить в милицию, и лишь предъявленное в дверной глазок милицейское удостоверение охладило ее пыл и настроило на конструктивное мышление.

– А ты чего думал? – пробормотал Мартынов, разуваясь у порога. – Что тебя караваем встретят? У нее неделю назад муж богу душу отдал, а тут архангелы с фингалами ночью в квартиру стучатся. Знаешь, когда тебе семьдесят и ты в церковь частишь…

– Проходите, пожалуйста, – из комнаты показалась вдова. – Я сейчас чайник поставлю. – Она обреченно улыбнулась. – Знаете, сегодня только из церкви пришла, молила, чтобы господь меня к мужу побыстрее прибрал. Только уснула, впервые за эти дни, а тут… тут вы стучите. Муж-то, царство ему небесное, добрым человеком был, да и я слова дурного никому не сказала. А вас когда увидела, то со сна подумала – за что же кара такая… Ладно, не обращайте внимания на глупую старуху, проходите.

Мебель в этой квартире была дорогой и когда-то считалась престижной, если откинуть от настоящего времени лет двадцать назад. Тогда и кожаный диван был новым, и бюро не пожелтевшим от старости. Пока старушка занималась на кухне чаем и вареньем, Метлицкий обошел всю квартиру и остановился у стены с фотографиями.

– Иди сюда, Мартынов, – он указал пальцем на одну из фотографий. – Это наша группа. Видишь? Это я. А это – Гулько. Еще не до конца отмороженный. А это – Фома. Витя Фомин.

– Ну, этого я знаю, – мотнул головой Андрей. – А это – Родищев, верно?

Рома удивленно посмотрел на американца:

– Почему так решил?

– А он с краю стоит. И руки перед собой держит. Первый признак сомнения в самом себе и отрешенности от стада. Это он?

– Он. От стада Леша, действительно, отбивался…

– Из таких людей, Метлицкий, если их не бить всем стадом, получаются самые хорошие люди. Остальные уходят либо в менты, либо на зону.

И Андрей вернулся к столику, за который их усадили.

Мартынов отдал ситуацию на откуп милиционеру, справедливо полагая, что воспитанная в духе уважения к органам женщина не станет скрывать от него мелочи и лишний раз удаляться воспоминаниями в то время, когда была счастлива с мужем. Через пять минут чаепития и еще пять минут беседы Андрей понял, что оказался прав. Очень быстро выяснилось, что, если и есть среди бумаг Сергея Борисовича нужные милиции документы, то они находятся там, где хранится весь архив мужа. В бюро, пожелтевшем от старости.

Фотографии, фотографии, много фотографий… Письма, письма, много писем… Журналы, журналы… Квитанции об уплате за квартиру от восемьдесят первого года, орден Отечественной войны второй степени, медали «За освоение целины» и «Трудовая доблесть», значок «Отличник просвещения»…

– Вам еще налить чаю?

– Благодарим, не нужно, Агриппина Ивановна, – не поворачиваясь, за обоих ответил Мартынов. Он стоял над откинутой крышкой бюро и держал в руке истертый, во многих местах поломанный журнал.

– Метлицкий, что ты можешь сказать об этом документе?

Тот оторвался от раскопок, принял пахнущий вечностью журнал и стал вертеть их в руках.

– Это журнал моей группы, черт возьми, Андрей… Васька Басманов, Коля Стукало… Это же моя группа, Мартынов!

– Не кричи, – мягко оборвал восторг майора американец. – А ты ничего странного в списке своих однокашников не находишь?

– Да что тут может быть странного?! – прошипел Рома, поводя восторженными глазами. – Это же моя группа!

– Кто это? – ткнул пальцем в столбик фамилий Мартынов.

– Ты читать по-русски разучился? Это Исенин B.C. Витька его зовут. Отчества, понятно, не помню.

– А это?

– Мартынов, ты меня утомляешь. Это Котаев Игорь. Отчество на «Л», но, понятно, что тоже не помню.

– А это кто? – не унимался надоедливый Мартынов.

– Это Фроерман Дима, – вздохнул майор и повернулся к Мартынову: – Что ты опять придумал?

Не говоря ни слова, Андрей подошел к фотографии на стене, снял ее и положил на бюро.

– Покажи мне их здесь и немного расскажи о каждом.

Рома подтянул рамку к себе.

– Это Котаев. Он был самым здоровым в группе, и его все побаивались. Это Исенин. Он был маленький, как Родищев, и так же поначалу тупил, но потом пообтерся и влился в пацанский коллектив с охотой. В отличие от Родищева. Это – Фроерман. Он был как все, ничем не выделялся ни в лучшую сторону, ни в худшую. Что дальше, Мартынов?

Тот улыбался одними глазами и морщил нос. Рому это немного пугало. Так устроен человек – он боится всего, чего не понимает. А Андрей Петрович бросил на стол журнал и подошел к окну.

– Вы курите, если хотите, – предложила вдова. – Сергей Борисович дымил нещадно, не жалея ни себя, ни меня.

Послушно сунув в рот сигарету, американец дождался, когда Агриппина Ивановна выйдет из комнаты, и, скосив взгляд на дверь, выдавил:

– Я все понял, Метлицкий.

– Что ты понял?

– Ваша группа была убежищем для детей, которым грозила та или иная опасность. Чья-то месть, угроза появления ненормального родственника, могущего предъявить права на опекунство. Все, что могло стать опасным для ребенка середины и конца восьмидесятых.

– Бред, – отрезал Метлицкий и снова углубился в раскопки.

– Ты не объяснишь мне, сыщик, почему в вашей группе несколько детей носят исковерканные фамилии известных писателей и поэтов? Фраерман, Есенин, Катаев… Не Родищев, а именно – Радищев. Радищев, переделанный в Родищева. Ты только что описал мне детей. Знаешь, почему Родищев и Исенин выглядели туповато, и вы всей группой их за это прессовали и насмехались над ними? Потому что, Метлицкий, они были младше вас по возрасту! Я думаю, что на год! А почему Котаев держал «шишку»? Потому что он старше вас! И я думаю, что тоже на год. В вашу группу, дорогой майор милиции, вместе с обычными сиротами попадали дети, защитить которых можно было, лишь переделав им документы и спрятав в детдоме. А сейчас я тебе скажу, почему их не определяли в группы, соответствующие возрастам. У тебя в детдоме в начальных классах был классный руководитель?