Десница великого мастера - Константин Гамсахурдиа

И если чума, распространяемая крысами и блохами, сделает вас изменниками, разве это не будет позором для всех лазов? А что может быть.ненавистнее трусливого мужчины, изменяющего братьям?

— Правду говорит мастер, сущую правду,-заговорили в ответ старейшие среди лазов.

Арсакидзе первым поднялся на подмостки лесов. Ари-стос Бодокия последовал за мастером, старики лазы пошли вслед за ним. Молодые устыдились и тоже принялись за работу. Самцхийцы и болнисцы поднялись смеет. Грекам тоже не захотелось носить позорную кличку трусов.

Когда наступило обеденное время, мастерские опустели, с лесов спустились рабочие.

Выстроенные в ограде храма бараки служили им жилищем. Перед этими бараками горели костры, в огромных котлах варилась похлебка, вокруг котлов стояли люди и, как дети, заискивали перед кашеваром.

Тут же, на камне, притулился рыжеватый лаз, он бренчал на пандури и напевал любовную песню. Еще в детстве слышал Арсакидзе эту песню:

Цвета моря твои глаза,

И сама ты -г как море.

Если будешь безжалостна

И пойдешь за другого замуж,

Брошу я пахать и сеять,

Уйду весной за Чорох,

Оставлю Куры берега,

Предам огню твое жилище,

Развею по ветру мою любовь

И убью, изменница,

Тобой обласканного мужа.

Арсакидзе задумчиво бродил в толпе перед бараками,. Он заметил, что страх смерти иногда возбуждает в народе жажду стихов и песен. Рыжеватый лаз бренчал на пандури и грустно напевал.

Стихи были длинные, угрозы возлюбленного бесчисленны. Каждая строфа начиналась и кончалась одной и той же фразой:

Цвета моря твои глаза,

И сама ты — как море.

Не выходил из памяти этот стих, не мог отделаться от него Арсакидзе. Вспомнил Шорену. Да, Шорена неспокойна, как море… Арсакидзе почему-то был уверен, что чума не только не посмеет тронуть любимую, но и спасет ее от надвигавшейся опасности.

Днем и ночью будут закрыты крепостные ворота Мцхеты. Через три дня в Пхови праздник в честь Цкаро-ствальского святого Георгия. Напрасно хевисбери будут ждать Шорену. Но разве только эта опасность угрожает ей? Владетель Квелисцихе такой сорвиголова, что ему покажется скучным сидеть взаперти в Мцхете и он захочет справить свадьбу во время чумы.

Как же быть тогда?Рыжеватый лаз пел:

…И убью, изменница,

Тобой обласканного мужа…,

И снова задумался Арсакидзе. А что, если Шорена выйдет замуж за Гиршела? Найдется ли у него, Арсакидзе, столько смелости, сколько было у того юноши, о котором говорится в песне? Двое рабов подошли к котлу, полному до краев чечевицей, продели палку и с трудом потащили к бараку. Арсакидзе все еще прислушивался к пению лаза. Хо телось узнать, чем же кончится угроза влюбленного.

Аристос Бодокия тронул юношу за локоть.

— Иконостас уже установили, теперь хочу посоветоваться с тобой, мастер, насчет царских врат, — сказал он.

Они подошли к иконостасу, когда их нагнал каменщик Угрехелисдзе.

— Чума в первом бараке, — сказал он, изменившись в лице.

Главный зодчий и каменщики бросились к бараку. Оттуда сломя голову выбегали рабочие. У раба Цатаи под мышкой появилась язва.

Рабочие, лежавшие на нарах, перепугались. В это время внесли в барак котел с чечевичной похлебкой. Рабочие столкнулись с кашеварами, сбили их с ног, опрокинули котел. Несчастные с ошпаренными руками и ногами барахтались на земле и вопили о помощи. Толпа загородила вход в барак, никто не смел войти внутрь, Арсакидзе услышал крики и растолкал толпу, Каменщики преградили ему путь.

— Не ходи туда, мастер, там чума! — говорили они, Аристос Бодокия отделился от лазов и пошел в барак

вслед за главным зодчим. Подняли пострадавших и вытащили их поодиночке во двор. Принесли соль. Люди боялись подойти к несчастным. Тогда зодчий и Бодокия вдвоем раздели их и посыпали солью обожженные места.

Не успел Арсакидзе вымыть руки, как царь Георгий, Звиад-спасалар и мцхетский архиепископ со свитой вошли в ограду. Они осматривали храм, Главный управитель дворца подошел к Арсакидзе и передал ему, что царь хочет его видеть. Арсакидзе сказал, что он, только что был в чумном бараке и поэтому не может явиться к царю, Главный управитель вернулся и снова передал приказ царя явиться, Арсакидзе пошел, но остановился на почтительном расстоянии и склонился перед царем.

Георгий улыбнулся,

— Не считаешь ли ты себя, лаз, храбрее меня? — сказал он, крепко пожимая ему руку, — Ты, великий мастер зодчества, оказался и самым мужественным человеком!

XLVI

Когда Арсакидзе собирался уже уходить, Георгий бросил на него беглый взгляд. Ему жалко стало, что мастер носит такую поношенную пховскую чоху.

Царь что— то шепнул стоящему за ним управителю дворца, тот подошел к Арсакидзе и, сунул ему в карман маленький кошелек.

Арсакидзе, услышав звон: монет, весь покраснел и стоял в растерянности. Он было собрался догнать управителя дворца, вернуть кошелек, но тот уже успел присоединиться к удалявшейся царской свите.

Ровно через неделю после этого случая каменотес Аристос Бодокия не явился на работу. Арсакидзе знал его не только как исполнительного и трудолюбивого рабочего, но и как бесстрашного мужчину, — царский зодчий никак не мог предположить, что Бодокия струсил перед чумой и сбежал с работы. Прошло еще два дня, и Арсакидзе уже основательно заволновался.

«А вдруг сам Бодокия заболел чумой?»-подумал Арсакидзе. Он понаслышке знал, что Бодокия жил где-то на окраине города, в поселке городской бедноты. Два раза посылал Арсакидзе к нему людей, но они возвращав лись и сообщали, что им не удалось установить, где живет каменотес Аристос.

Наконец, Арсакидзе послал искать Бодокию одного старого каменщика, коренного жителя Мцхеты. Каменщик вернулся поздно ночью и сообщил, что у Бодокии скончалась жена, оставив семерых ребятишек на попечение слепой тещи, так что несчастный вдовец вынужден сам ухаживать за детьми и варить им чечевичную похлебку.

Арсакидзе спросил рабочего, не от чумы ли умерла жена Бодокии, но тот ничего не мог сообщить об этом. Арсакидзе трудно приходилось без Аристоса, его «правой руки». Наконец он решил сам навестить своего помощника. В субботу после работы Арсакидзе.дошел домой, до стал кошелек, подаренный ему царем, и разложил на столе золотые монеты. Среди них были иранские дирхемы, грузинские и греческие золотые монеты. Внимательно рассматривал их художник. Некоторые — из них были исполнены с большим мастерством. На одних был изображен Влахернский храм, на других — всадник с соколом на левой руке, на третьих — молодой месяц и львы. Арсакидзе отобрал десять золотых, а остальные спрятал.

На окраине города Арсакидзе встретил какого-то пле-шивого дьякона и стал расспрашивать его, не знает ли он, где тут живет ваятель Аристос?

Дьякон почесал затылок, подумал и затем объяснил:

— Перейди, сынок, вон тот мостик, держись влево от той горки и дойдешь до ущелья, в котором у старой часовни живут всякие ремесленники: каменщики, сапожники, рабы и прочая разная голь.

Если не ошибаюсь, у самой часовни проживает и тот каменотес, которого ты ищешь. Не доходя до часовни, увидишь двор, обнесенный высоким частоколом, а во дворе стоят изваяния ангелов и разные надгробные камни.

— Скажите, отче, — спросил Арсакидзе старика,-а далеко ли дом этого ваятеля?

Дьякон, протянув на север свою коротенькую руку, ответил:

— Нет, сынок, недалеко, прямо рукой подать. Только смотри — в дороге на тебя нападут злые собаки, держи меч наготове, а то видишь, как они разодрали мне чоху.

Арсакидзе поблагодарил дьякона и вышел через мостик на проселочную дорогу, которая вела сперва среди разрушенных землетрясениями каменных домов, а потом пошла среди убогих хижин и лачуг, покрытых прогнившей кое-где дранью и соломой. На кольях торчали жонские черепа, а к низким, пошатнувшимся заборам были прибиты подковы. Из-под полуразвалившихся изгородей выскакивали собаки. Константину не хотелось замахиваться на них мечом, он подобрал на дороге довольно крепкую дубинку и, шлепая по колено в грязи, с боем пробивал себе дорогу через поселок.

С любопытством глазели пожелтевшие от лихорадки босые ребятишки и полуголые нищие на этого «чудака», который, имея при себе длинный меч, отбивался от собак грязным колом.

Дорога оказалась куда длиннее, чем короткие руки плешивого дьякона!

Арсакидзе уже начал отчаиваться-не видно было ни ущелья, ни часовни, ни ангелов ваятеля Аристоса.

«Между прочим, — удивлялся Арсакидзе, — с каких это пор Аристос Бодокия начал выделывать изображения ангелов и тесать надгробные плиты?»

Еще раз переспросил он встречных, и многие подтвердили то, что сообщил дьякон. Арсакидзе теперь уж окончательно поверил, что Аристос занимается такой побочной работой.

«Верно, нужда заставила», — подумал Арсакидзе.