Собственность Саида - Ольга Дашкова

жизнь, а в конце ее чтоб хлебнул горя сполна! – Тетя Надя сказала это все с такой ненавистью и горечью, что мальчик почувствовал ее вкус во рту.

–Так что там случилось на самом деле?

–Изнасиловал этот ваш Царев девочку нашу – весной, выборы были, она помогала. Ну, ты знаешь ее, Вась, сказали, иди, мол, помоги новому кандидату и «будущему нашего города» провести агитацию, а эта сволочь на нее глаз положил, говорит, прохода не давал. А Жасмин тактичная, да и заступиться за нее некому. Однажды вернулась под утро, лица на ней не было, краше в гроб кладут. Ну, я не дура, все поняла, давай тормошить ее, мол, надо что-то делать. А она: нет, не надо, скоро все пройдет.

–Избил ее?

–Нет, чисто все было, так – несколько синяков. Но ведь раны телесные ничто в сравнении с душевными, Вась, ты пойми. Ее это и начало съедать изнутри, замкнулась, спряталась, плакала, твердила, что хорошо все будет, в больницу не хотела идти. За три месяца почти сгорела, а ведь молодая, всего тридцать один год. А это все он, все из-за него, чтобы пусто ему было на этой земле, он сломал нашу девочку. Рак, ты представляешь, у нее уже последняя стадия, Господи, так все быстро, словно Господь торопится ее к себе прибрать, чтобы не страдала здесь.

–Да, дела, конечно, у вас тут. Но я реально ничем не могу помочь. Может, доктора какого найти хорошего? А мальчонка, чего с ним-то будет?

–Да где они – хорошие? Ты знаешь, время какое, видел, в стране что творится? Бардак и беззаконие, Саида жалко, отцу придется отдать, она сама так хочет.

Саид, что все это время подслушивал разговоры взрослых, медленно ушел в комнату, закрыл за собой дверь. Посмотрел на аккуратно заправленный диван, где всегда спала мама, забрался на подоконник, прислонился лбом к стеклу.

Лето было знойное, даже ночью стояла жара, но он ее не замечал, наоборот, начал бить озноб. Было холодно везде, особенно внутри, там, где, как говорила мама, была душа.

А еще совсем не было слез. Если раньше Саид мог заплакать от обиды, то сейчас, в самую трудную минуту жизни, когда он понял, что случилось и кто виноват в том, что мама заболела, он стал мужчиной, который не имеет права плакать, как больно ему ни было бы.

Саид очень хорошо запомнил фамилию того человека, которому соседка тетя Надя желала самого плохого. Он запомнил ее на долгие годы, не забывал никогда, даже когда переехал к отцу, когда учился, вникал в особенности бизнеса, решал дела, убивал, наказывал, был жестоким и жестким.

Потому что нет у него души, была в девять лет, а потом ушла вместе с мамой.

***

–Почему ты ждал так долго? Ты мог просто убить его, всадить нож в сердце, нанять киллера, задушить. Почему?

Дарина сначала слушала молча мою историю, которую я не рассказывал никому, смотрела широко открытыми глазами, полными слез, и молчала. Мы так и сидели на полу в кабинете, все ушли, за окном начало светать, и лучи яркого солнца пробивались из-за горизонта.

–Не знаю, это было слишком просто, слишком примитивно, я хотел, чтобы он страдал. С определенного момента я знал каждый его шаг, чем живет и дышит, и чем больше узнавал, чем омерзительней мне становилось. Твой отец – всего лишь пешка в чужой игре, он удобный, в каком-то плане надежный, но того, что сорвалась наша с ним сделка, ему не простили.

–Он… его убили? Ты его убил?

–Нет, он жив, и я не стану его трогать.

Рассматриваю девушку, сейчас на ее лице слишком много эмоций – от боли до удивления. Протягиваю руку, касаюсь пальцами гладкой бледной кожи, на носу веснушки, Дарина облизывает пересохшие губы.

–Почему?

–Его накажут другие, те, кому он сломал игру и не смог договориться с хозяином города. Покровский – вот его кость в горле, а я пас.

–Но… почему?

Теперь она кусает губы, пристально вглядываясь в мои глаза, а я понимаю, что начинаю тонуть в ее серо-голубых омутах. Они такого же цвета, как небо Стамбула было все эти дни с нависшими снеговыми тучами. Понимаю, что люблю этот цвет, что люблю эту девушку. Она – мой дар за ожидание мести.

–Если бы я все сделал раньше, то не встретил бы тебя.

–Ты украл меня.

–Надо будет – украду снова, посажу под замок, потому что ты моя.

Произношу все тихим голосом, нет, я не размяк, я не стал добрее, человечнее. У меня появился смысл жизни.

–Разве так можно?

–Прости, прости за все, что было. Это трудно, но тебе придется. Тебе придется быть моей всегда, всю оставшуюся жизнь.

–Почему?

Она хочет услышать те слова, которых ждет, но они слишком ничтожны для того, что чувствую я.

–Ты мой дар, Дарина, за все грехи и ошибки. Не плачь, иначе я решу, что тебя кто-то обидел, и начну снова всех убивать.

–Что будет дальше? Что с нами будет дальше?

–Ты родишь мне сына, нет, троих, и я воспитаю их правильно, настоящими мужчинами, ты будешь ими гордиться.

–Троих?

–Да, Юсуф сказал, что тебя тошнит.

–Нервы.

–Уверена?

Теперь Дарина застывает, хватает меня за руку, двигается ближе, вытирает слезы.

–Если ты сейчас скажешь, что там, в клинике, мне вместо укола поставили пустышку, я убью тебя, нет, я буду ненавидеть тебя всю жизнь за то, что так поступил. Я обещаю, так и будет.

А еще мне нравятся ее наглость и дерзость, эта девочка никогда не сдавалась, всегда была гордой и непокорной. Хочу ее поцеловать, но знаю, какая будет реакция, получу по лицу, а после этого затрахаю ее до обморока.

–Нет, все было правдой – и клинка, и укол.

Все действительно было именно так, в тот момент я не думал о будущем, о том, что меня так накроет.

–И наши три сына родятся во грехе? – задала вопрос и прячет улыбку.

–Нет, тебе придется принять ислам, выучить Коран и всегда носить платок.

–Что?

–Шутка.

Солнце уже встало, яркие лучи скользят по лицу Дарины, а я начинаю ревновать к нему, потому что оно касается ее, а не я сейчас. Трогаю ее шею, тяну на себя, сжимаю в кулаке короткие волосы, а когда целую, проникая языком в ее рот, чувствую, как она отвечает, понимаю, что ради этого ее стоило украсть.

Ради спасения своей души кинуть к ее ногам весь