Почувствуйте разницу - Михаил Мишин

Я, повторяю, мог многое бы здесь сказать. Но мне не хочется прилюдно клясться вам в любви. Личные отношения мы выясним за кулисами. Что касается сегодняшнего праздника, то каким же может быть в нем мое участие?

Мне не хочется изменять себе и петь "аллилуйя!"

Я хочу только сказать в этот день, что вижу сегодня перед собой человека, который обладает ясным взглядом, острым слухом, крепким рукопожатием, четкими принципами и планами на будущее. В этом смысле вы совершенно не изменились со времени последнего юбилея.

А значит, гарантия того, что вы - в движении! Что совсем уже похоже на счастье, дорогой Ян Борисыч! Дай вам Бог!

Валерий! По случаю 50-летия Хаита (март-89)

Мой дорогой Валерий!

Во-первых, ничего страшного.

Во-вторых, ничего хорошего.

В-третьих, все будет еще хуже.

Тем не менее излишне себя приободрять, подбадривать и вселять бодрость. Ибо ты можешь взбодриться сам: надо посмотреть вокруг, увидеть, что творится, и понять, что на этом фоне твоя сегодняшняя скорбь - тьфу! Подумаешь, пошла одиннадцатая пятилетка. Вспомни, сколько мы все их уже имели. И с каким результатом. И сравни их со своими личными результатами.

Ты не построил магистраль.

Не повернул русла рек.

Ты не назвал своими именем, фамилией и отчеством городов, сухогрузов и мукомольных комбинатов.

Ты не уехал. Оставшиеся смогли это оценить.

Ты не воровал: тебе было нечего.

Ты не то чтобы вовсе не лгал - но ты делал это умеренно, лично я был свидетелем лишь одной твоей лжи: жене из телефонной будки. Но та ложь только высветила твою приверженность правде высшего порядка, то есть нашей дружбе. И дружбе как таковой.

Поэтому к сегодняшнему дню у тебя еще сохранились старые друзья. И не пропали шансы на что-то новенькое. Ты прошел мимо еще одной яркой возможности: ты не спился.

И не потерял своего основного мужского достоинства - умения разделить любое количество выпивки на любое число пьющих. Что, в свою очередь, есть проявление важнейшего качества: чувства ритма. А это уже причастность если не к музыке сфер, то по крайней мере к поэзии жизни.

Чуть не забыл: ты еще не стал лауреатом премии Ленинского комсомола.

Ты, слава Богу, еще многого не сделал.

И, надеюсь, еще много лет не станешь делать этого. В этой связи я желаю нам обоим здоровья.

А других претензий у меня к тебе нет.

Обнимаю тебя, мой дорогой.

Что же касается сегодняшнего дня, конечно, тяжело. Но, в целом, и ничего страшного.

Как визит к зубному врачу. Немного помучился, а через два часа уже опять можно нормально есть.

Поэтому обнимаю еще раз.

Не последний!..

Нина! признание в любви Нине Руслановой-89

Признание в любви - вещь наркотическая. Затягивает моментально. Главное - начать.

Я решаюсь:

- Нина!

Так будет лучше всего.

"Уважаемая Нина" - пресно и стерто. Что, однако же, не значит, что я не уважаю тебя. Вот спроси меня: "Ты меня уважаешь?", и я скажу: "Я тебя жутко уважаю, Нина!"

"Дорогая Нина!" - еще хуже. Похоже на письмо из редакции молодежной газеты. Так можно обратиться к любой из Нин. А ты - единственная.

Я бы желал написать "Любимая!", но честь дамы... но сплетни... тем более, вдруг их не будет!.. Впрочем, пусть они застрелятся.

Итак, Нина!

Уважаемая, дорогая и любимая!

Помнишь ли ты, когда именно начался наш роман?

Когда ты стрельнула мне в самое сердце?

"Короткие встречи"? "Лапшин"? "Знак беды"?

Или когда мы - втроем, чтобы не было сплетен! сидели у меня на кухне и говорили о высоком, для чего все-таки открыли ту бутылку, и наша беседа еще более одушевилась, и ты сказала мне всю правду про этих гадов-режиссеров, и тем более про операторов, и особенно про художников, и, конечно, про композиторов, хоть бы они нормальную музыку писали.

Или по телевизору, когда тот тип брал у тебя интервью, а ты все время с ним не совпадала - не соглашалась, не отрицала, а отвечала так, как играешь - перпендикулярно.

Этот твой перпендикуляр летит всегда вроде бы как Бог на душу положит. Но при этом всегда попадает в нужную точку. В яблочко. То есть прямо в мое сердце, Нина!

И откуда у тебя эта дивная сипотца?

Но лучше всего ты умеешь хохотать!

Но еще лучше - тосковать.

Но еще лучше - возмущаться. Тут тебе нет равных в нашем кино. А равных нашему кино - нету.

Но особенно я люблю тебя, когда в очках, когда ты похожа на училку младших классов; эта училка сказала мне, когда я в младшем классе учился: "А ну, положь этот яблок!"

Так и сказала.

Нина! Друг мой, товарищ и брат!

Критики все про тебя напишут, разложат, обоснуют и объяснят природу, которую нельзя объяснить. Они проведут параллели, употребят слова "проникновенно", "духовность", а самые обученные скажут еще о "нутряном". Это свой "яблок" они грызут честно.

Пусть разбираются, а я тебе скажу главное.

Что-то ты давно не звонишь! Только честно, Нина: у тебя что, кроме меня, кто-то есть? Учти: любят тебя миллионы, но я ближе живу.

Если бы я только мог написать что-то достойное тебя! Но - невозможно. Это означало бы, что я достиг неслыханного совершенства. Разве только запустить программу "Каждому пишущему - отдельное место среди классиков к 2000-му году". Но что-то в этих программах есть кладбищенское...

- Лучше - о любви!

Нина! Я люблю тебя всей смелостью человека, женатого на другой артистке. Впрочем, недавно ей тоже один сценарист печатно признался в любви. Тонкий ход! Они думали, что, если публично, так никто ничего не заметит.

Ах, Нина! Как же гениально ты угадала свою фамилию!

Кстати, Грибоедов тоже любил Нину. Недаром я всегда чувствовал в себе что-то от классика.

А в общем, если о настоящей любви, то ты, Нина, конечно же, народная артистка. Я не о звании - его дадут. Или дадут другим. Дело не в этом. А в том, что раз народная - значит, и моя. Но если моя - при чем здесь остальной народ?

По-моему, изящное рассуждение.

Я люблю тебя, Нина Русланова. Будь бдительна.

Звони чаще!

З. Е. Гердту - 75 (октябрь-91)

Чтобы вести разговор о Гердте, надо найти адекватный масштаб.

Иоганн Гете сказал: "Самое ужасное - это наличие воображения при отсутствии вкуса". Видимо, Гете давал перспективную формулу развитого социализма. И Гердт тут ни при чем. С Гердтом главное - подобрать масштаб.

Антон Павлович Чехов сказал: "Лев Николаевич, такое чувство, что вы сами когда-то были лошадью". Он имел в виду рассказ про Холстомера, который написал Толстой, о чем в этой демократической аудитории не все могут знать.

Я в этом смысле чувствовал себя практически Чеховым, когда в юные годы смотрел фильм про нелегкую жизнь тюленей или пингвинов, где в конце шли титры: "Текст читает Зиновий Гердт".

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});